Неуязвимых не существует - Басов Николай Владленович - Страница 10

Вообще-то, размягчать кости – очень трудно и больно. Но я постарался как следует. Когда я выдернул на ровном участочке, изобразив полное истощение, ноги из ножных манипуляторов шагателя, а потом подтянулся на руках, бедра прошли в стальное, застегнутое на замок кольцо, как миленькие. Правда, когда я сдвинул сам зажим и попытался вернуть ноги в манипуляторы, чтобы идти дальше, мне пришлось почти минуту бороться с темнотой перед глазами. Уж очень болезненно все это оказалось.

Но мне нужно было справиться, и более того, очень скоро мне предстояло бежать, да еще как. Поэтому я срочно, как только мог, начал уплотнять свои кости, надеясь, если что-то получится не так, исправить ошибки позже. Но, в общем, это и не очень было нужно. Потому что я уже не успевал.

Джин, покачиваясь, как пьяный, свалил свои блоки на том участке, где они были уже и не нужны. Наш проницательный охранник тут же принялся что-то орать на него через свой матюгальник. Джин задрожал, его рожа стала почти серой за прозрачным забралом шагателя, он очень был похож на испуганного дурачка в этот момент… Он в самом деле испугался, потому что сейчас должен был или освободиться, или умереть. Но охранник думал иначе. Он продолжал орать и сделал непонятный жест.

Джин изобразил, что понял этот жест, как приказ подойти, поднял по инструкции «руки» вверх, сложил «пальцы» воедино, чтобы не напасть на охранника, например, сдавив ему конечность или пушку, и зашагал вперед. Я находился с другой стороны вертухая метрах в тридцати. Это значило, что бежать мне придется совсем немного. По крайней мере сейчас, чтобы раздобыть себе оружие.

Охранник опять закричал и сделал жест, требуя, чтобы Джин валил дальше, работал, как все. Но это не входило в наши планы. Поэтому Джин что-то захныкал, сделал вид, что суетится, разумеется, так и не опуская свои стальные клешни, и подошел к охраннику еще на пяток метров.

Это было уже трудно выдержать вертухайской натуре. Наш паренек в доспехах скакнул вперед, оказался в паре метров от Джина и хлестнул его легким электрическим разрядом. Это было не опасно, стальная конструкция работала как громоотвод, но психологически вполне срабатывало. Вот только Джин, вместо того чтобы заныть и удрать в цепочку работяг, опустил на плечи начальника одну из своих клешней. И попытался, так что даже сервомоторы взвыли от нагрузки, вдавить его в землю.

Распускать «пальцы» было слишком долго, парень успел бы выстрелить. А вот так надавить сверху, когда «руки» были уже заранее подняты, оказалось делом быстрым. Джин это понимал не хуже меня и старался изо всех сил.

А я тем временем выдергивался из манипуляторов так, что даже кожу сдирал на костях. Потому что теперь действовать предстояло мне.

10

Пробежать мне нужно было метров сорок или чуть больше. Но если кто-то попробует сказать, что это ерунда, я, не задумываясь, пущу в ход кулаки. Эти сорок метров на размягченных костях были едва ли не самыми трудными в моей жизни, а меня немало погоняли инструкторы самой разной квалификации, из которых были и отъявленные садисты, – я знаю, что говорю.

Так или иначе, когда Джин опустил свою «руку» на голову или плечи охранника и надавил так, что почти вогнал его в землю, я выскочил из своей машины и рванул вперед. Я почти добежал, когда вертухай ударил из своего пулемета. Разумеется, под таким прессом повернуться к Джину он не сумел, а так как пулемет был приварен к его руке намертво, он не попал, но очередь привлекла к нам внимание. И я почувствовал, скорее даже кожей, чем мозгами, что потекли какие-то миллисекунды, за которые я должен успеть победить, или они станут последними в моей жизни.

Именно это понимание времени всегда делало меня очень быстрым. Или я путаю – именно возможность включить ненормальную для обычного человека скорость позволяла мне ощутить каждое из мгновений с особой ясностью и совершенством?.. Например, несмотря на боль, когда я бежал, мне очень явственно пришло в голову, что нормальный человек от такого давления давно сломался бы в поясе, но мутанты такие крепкие, что даже этот, не самый силовой из них, несколько тонн вполне выдерживал. К тому же доспехи так устроены, что они в целом изрядно укрепляют позвоночник, и он даже не согнулся в борьбе с Джином.

Цепочки заключенных начали разбегаться кто куда, увеличивая суету и привлекая к себе внимание остальных охранников. Поэтому выдернуть гранатомет было несложно. Охранник и сам, кажется, смотрел не в мою сторону, и все вышло довольно легко.

Когда оружие оказалось у меня в руках, лапища вертухая, закованная в латную перчатку, скользнула мимо, к уже пустой кобуре, должно быть, он что-то почувствовал. Но он промахнулся, и это меня порадовало – как ни был я слаб и размягчен, а все-таки опередил его. Прежде чем охранник понял, что происходит, я отбежал вбок, чтобы Джин не оказался на линии огня, и разумеется, чтобы самому не попасть под огонь вертухайского пулемета, прицелился в район чуть более слабой, подмышечной брони и надавил на гашетку первого ствола.

Ударная волна оказалась сильнее, чем я ожидал. Она отшвырнула меня на пяток метров… Зато когда я поднялся, все было, кажется, в порядке. От ретивого служаки осталась лишь нижняя часть туловища, верхняя же просто разлетелась на кусочки, превратив его в подобие вазы, от которой осталась только половина. К тому же самая ценная, потому что именно на этой нижней половине находились ключи от поясного замка Джина.

Пулемет уже не стрелял, наступила какая-то почти неестественная тишина… Вернее, конечно, где-то на холме орали матюгальники других охранников, в другой стороне голосили разбегающиеся заключенные, но поблизости не оказалось ни одного источника шума. Или я немного оглох?

Я сорвал с пояса мертвого охранника ключ от замка и, прицелившись чуть лучше, чем обычно, бросил его Джину. Тот уже ждал, он вытащил свои руки из манипуляторов и смотрел на меня бледный, но еще более решительный, чем прежде. Правда, губы у него тряслись, белые полоски почти слились с черными, а в глазах читалась мольба не промахнуться. Но я тоже опасался, что он может промахнуться, и потому все окончилось удачно, он поймал ключ, я успел ему крикнуть:

– Захвати его, еще кого-нибудь раскуем!

У меня никого не было на примете, я просто выполнял инструкцию, рекомендующую организовать побег как можно большему числу заключенных, потому что тогда легче уходить от преследователей. Джин кивнул, он не знал деталей, но соглашался выполнять мои предложения.

Потом я рванул к площадке, где находились машины, где мы нагружались материалом для дамбы и где еще двое охранников старались уразуметь происходящее.

Вообще-то, как только я вылетел на открытое пространство, я оказался под прицелом пулеметов тех ребят, которые торчали на холме. Но я бежал вперед, ощущая тугую боль в ногах, стиснув зубы, чтобы не орать во время бега, хотя мог бы и орать – никто меня не слышал… Я бежал, а в меня так и не стреляли.

Лишь когда я преодолел почти треть тех трехсот метров, что отделяли меня от машины, я понял, что в голове вертухаев просто не укладывается, что один из заключенных может освободиться от поясного зажима, и потому они не рисковали стрелять, побаиваясь попасть в кого-нибудь из персонала или даже в своего приятеля без доспехов.

Но все хорошее всегда кончается. Должно быть, кому-то из этих козлов пришло в голову, что ни один из их вертухайской команды не может оказаться тут без доспехов, что обслуга дамбы должна носить яркую желтую форму и что никто, кроме как заключенный, не будет убегать так быстро в нужном направлении – к машинам. И тогда сверху ударил один из пулеметов. Его очередь прошла всего в полуметре от меня, мелкие камешки довольно противно обдали мои ноги, и я даже покатился по земле.

Оказавшись в какой-то ямке, я уразумел, что она вовсе не прятала меня от всех опасностей мира, но каким-то образом скрыла от того бугая, который пер мне наперерез. Я пригляделся и глазам своим не поверил. Это был тот самый заколотый охранник, который, переваливаясь, как линкор во время шторма, поднимая тучу пыли, несся к основанию дамбы, то и дело постреливая в воздух, должно быть, себе в поддержку. В своем затянутом наркотой представлении он казался себе очень воинственным и неуязвимым.