Заговор между спальней и казармой (Елизавета Петровна) - Арсеньева Елена - Страница 5

Правительница Анна Леопольдовна подошла к своей молодой и красивой тетушке и сказала, глядя свысока – хотя ростом она была пониже Елисавет, однако мгновенно усвоила себе все манеры, приличные государыне:

– Что это значит, матушка?! Слышала я, будто вы, ваше высочество, имеете корреспонденцию с армией неприятельскою[2] и будто ваш доктор ездит к французскому посланнику и с ним неприятелю способствует? Советуют мне немедленно арестовать вашего лекаря Лестока. Я всем этим слухам о вас не верю, но надеюсь, что если Лесток окажется виноватым, то вы не рассердитесь, когда его задержат!

Елисавет чуть не рухнула в обморок. Арест Лестока, пытки, которые невозможно выдержать… Он проговорится о том, что Елисавет мечтает о троне! Проболтается, что француз Шетарди, шведский посланник Нолькен, молодой граф Михаил Воронцов, а прежде всего – он сам, Арман Лесток, пробуждают в ней честолюбивые мечты! Пока это только мечты, но мечты изменнические, поэтому и из-за них можно быстренько проститься со свободой, а то и с жизнью…

Елисавет удержалась от обморока только каким-то чудом и заодно удержала себя от того, чтобы не пасть на колени перед правительницей и не начать каяться во всех грехах чохом. Она принялась оправдываться и делала это так жарко, так убедительно – ну еще бы, станешь убедительной, спасая жизнь, которая буквально повисла на волоске! – что любой профессор элоквенции[3] немедленно снял бы со своей лысой головы и возложил на ненапудренные волосы царевны свою профессорскую шапочку с кисточкой – в знак восхищения ее талантом.

На счастье и свою беду, Анна была доверчива. Она обняла свою насмерть перепуганную тетушку, успокоила ее – и моментально забыла о неприятном разговоре. Ей самой было о чем горевать. Морис Линар, саксонский посланник и любовник правительницы, отбыл в Дрезден испросить дозволения оставить посольскую деятельность и перейти в русскую службу. Такова была воля ошалевшей от любви правительницы, с которой саксонский двор спорить не собирался.

До Елисавет, между прочим, доходили слухи, будто Линар остерегал правительницу на ее счет. Накануне отъезда он даже потребовал от Анны арестовать Елисавет. Однако любовь сделала правительницу слишком благодушной, и опасность на некоторое время отвернула от Елисавет свой рыкающий зев.

Вот тогда Лесток и нарисовал царевне картину ее ближайшего будущего. Причем нарисовал в буквальном смысле слова: взял перо и, разрывая от поспешности бумагу, намалевал на двух игральных картах две картинки. На одной была изображена корона, а на другой – монашеский клобук, над которым покачивалась петля. И пока Елисавет переводила глаза с одной картинки на другую, как бы выбирая для себя наиболее предпочтительный исход (обе возможности так или иначе означали для нее смерть!), он и вспомнил ее уныло опущенную голову, печальный взгляд, устремленный на живот, и безнадежный голос:

– Куда мне с таким брюхом?..

Что же она ответит сейчас? Какую судьбу выберет для себя? Согласится ли участвовать в авантюре, которая может возвести ее на трон, но может привести и прямиком на плаху?..

Но тогда, в январе 1730 года, до этой судьбоносной ночи было еще далеко.

…О дальнейших событиях, которые происходили в Петербурге после смерти юного императора, Елисавет узнавала только из чужих уст. Похоронили Петра. На престол взошла Анна Иоанновна. Первым делом она разорвала пресловутые «кондиции» и сделалась самовластной императрицей. И «верховникам», которые пытались ограничить ее власть, и тем, кто противился ее вступлению на престол, пришлось дорого заплатить за это. Тяжелее всех пострадали многочисленные Долгорукие: кто казнен, кто сослан. По злой иронии судьбы, Алексей Григорьевич с семейством, в числе коего были Екатерина и Иван, обрученная невеста и фаворит бывшего государя, отправился в тот самый Березов, куда их общими стараниями не столь давно был загнан несчастный Алексашка Меншиков.

Услышав о расправе со своими недоброжелателями Долгорукими, Елисавет должна была, наверное, позлорадствовать. Однако она залилась слезами и никак не могла успокоиться – особенно после того, как узнала, что Екатерина-то, оказывается, пустилась в путь беременной от своего юного жениха и в марте месяце, еще не доехав до Березова, родила мертвого ребенка.

Плакала Елисавет и от жалости к несчастной красавице, от которой удача точно так же отвернулась, как и от нее самой. Но куда больше слез пролила она от страха.

Она и не подозревала в своей двоюродной сестрице Анне Иоанновне, дочери старшего брата отца, такой жестокости! Эта не слишком далекая толстуха, киснувшая в своей невыносимо провинциальной Митаве, оказалась истинной палачихой. Злополучные Долгорукие были, конечно, с точки зрения Елисавет, преизрядные сволочи, однако столь беспощадной кары они не заслужили. А может быть, Анна Иоанновна вообще скора на расправу? Вон как обошлась с «верховниками», которые не то что покушались на ее власть – просто пытались ее ограничить! Что же она сделает с той, которая по праву стоит к трону гораздо ближе ее? Что она сделает с Елисавет, если только заподозрит в ней соперницу в борьбе за власть?

Страшные картины возникали в голове. Ссылка в Сибирь? Монастырское вечное заточение? Каземат, из которого она никогда не выйдет? А то и принародная казнь – якобы за участие в каком-нибудь выдуманном заговоре? Или – все-таки не совсем удобно казнить публично двоюродную сестру – к ней тайно явится подосланный убийца?

И Елисавет поняла, что единственное спасение для нее – затаиться. Надо во что бы то ни стало убедить Анну в своем миролюбии, в преданности, а главное – в своей глупости и легкомыслии. Ей надо спрятать в карман свои авантюрные наклонности, свое яростное желание участвовать в решении чужих судеб. Она и со своей-то судьбой никак не может разобраться!

Надо притихнуть. Затаиться. Анна должна поверить, что Елисаветка – круглая дура, которая и не помышляет о престоле, а думает только о своих удовольствиях.

Вдобавок ей и впрямь хотелось утешаться, хоть как-то развеивать свое горькое одиночество…

Втихомолку родив сына (роды приняла некая особа по имени Яганна Петровна Шмидт, которая оказывала подобные тайные интимные услуги еще императрице Екатерине; она же переправила ребенка в простую семью, где он вырос, не зная о своем происхождении, совершенно забытый своей легкомысленной матерью), Елисавет надеялась отсидеться в любимой Александровой слободе. Здесь у нее были подружки среди крестьянок, с которыми она общалась как с равными. Каталась с ними с гор на санях, и так же истошно визжала, и так же с удовольствием валялась в сугробах. Как ни бедна она была (а денег на ее содержание отпускалось настолько мало, что не на что было заказывать новые платья, оттого Елисавет зимой и летом ходила в одном и том же простеньком беленьком платье из тафты, подбитом черным гризетом: чтоб не пачкалось по подолу), а все же хватало на простенькие лакомства для этих подружек: изюм, орехи и пряники. Девки учили ее петь крестьянские песни и плясать. К пению Елисавет была не слишком способна, зато танцевать любила самозабвенно, и, мечтая о недоступных ей балах, она вовсю отплясывала на вечорках и упивалась восхищенными взглядами молодых деревенских красавцев.

Вскоре по велению Анны Иоанновны пришлось переехать в Петербург. Правительница решила, что опасная соперница (она все еще видела в Елисавет опасную соперницу!) должна быть у нее на глазах. На тот случай, если предпримет какую-нибудь попытку заговора. Чтобы комплот[4] сразу раскрыть, а Елисаветку – либо в монастырь, либо на виселицу!

Конечно, Анна Иоанновна была особа подозрительная, однако приказ Елисавет переехать в Петербург правительница измыслила не сама – отправила его по настоятельному совету своего любовника Эрнста Бирона. Нет, умнейший и хитрейший из всех курляндских конюхов отнюдь не подозревал во фривольной дочери Петра Великого талантов заговорщицы. Но не мог же он признаться своей венценосной подруге, от которой зависело его благосостояние, положение и будущее, что он хочет видеть Елисавет как можно чаще, потому что неравнодушен к ней. Бирон прекрасно понимал, что никакой возможности заполучить Елисавет в свою постель у него нет – при малейшем подозрении и с головой можно проститься, Анна была кошмарно ревнива! – однако пересилить желание видеть ее не мог.