Сыщица начала века - Арсеньева Елена - Страница 64

– Кто там? – отозвался испуганный женский голос.

– «Скорую» вызывали?

– Да проходите! Коленька, мальчик, потерпи, «Скорая» приехала!

Замок щелкнул, дверь открылась.

– Хорошая штука – домофон, – сказала Света. – Удобная. Не то что кодовый замок, верно?

Она уже вполне весело вспоминала ночные блуждания по Мануфактурной, однако Алена слово «код» воспринимала теперь очень неоднозначно, поэтому ее улыбка получилась неискренней.

– Эй, ты что? – спросила Света, но отвечать времени не было: они уже поднялись на второй этаж, и сейфовая, тяжелая дверь распахнулась перед ними.

Ухоженная, красивая леденящей душу красотой женщина лет пятидесяти в умопомрачительном халате с золотыми цветами и птицами придирчиво оглядела пришедших, почему-то задержалась взглядом на Алене, скорчила откровенную гримаску, но ничего не сказала, даже не поздоровалась, а посторонилась, пропуская их в обширную прихожую.

– Где больной ребенок? – холодновато спросила Света.

Женщина высокомерно указала подбородком на одну из дверей. Вошли… и споткнулись на пороге.

Это оказалась не детская, а роскошная спальня, вполне пригодная, чтобы снимать здесь эротические сцены из великосветской жизни – такой, какой она представляется жителям Автозаводского района. Дороженные тканевые обои на стенах, приземистый сексодром посреди, застеленный черным шелковым бельем, на полу белые медвежьи шкуры явно искусственного происхождения, в углу огромный, в полстены, «Шарп». В постельке лежал беленький, скромненький, хорошенький мальчик в одних плавках. Он был бы просто прелесть, кабы не портили его набрякшие мешки под глазами и капризно оттопыренная нижняя губа. Мальчик был лет этак тридцати. В комнате противно пахло прокисшим пивом.

– Это и есть ребенок? – поинтересовалась Света, глянув через плечо на хозяйку, которая нервно тискала в руках флакончик с валерьянкой.

– Это мой сын, а что? – вызывающе провозгласила дама.

Сынуля перевернулся на спину, не без интереса оглядел явившихся женщин, и этот интерес дерзко шевельнулся в плавках. Дама суетливо метнулась к постели и прикрыла ребенка пуховым белым одеялом.

Теперь Алена рассмотрела ее получше и обнаружила, что из пышных розовых, отделанных перьями домашних туфелек торчит пальчик, отродясь не знавший педикюра.

Она заперхала, пытаясь скрыть смех.

Чудны дела твои, господи!!!

– Что с ребенком? – невозмутимо спросила Света, игнорируя обитателя черно-белой постели.

– Он вчера был в бане… а сегодня не может встать…

«Ого!» – чуть не вскрикнула распутная писательница, но благоразумно промолчала.

Света, впрочем, и ухом не повела. Спокойно посчитала пульс, померила давление, прослушала «больного». Мальчонка откровенно нежился в ее руках.

– Все понятно, вы перегрелись, поэтому сильно подскочило давление, – благожелательно сказала Света. – Правильно делаете, что пьете пиво, оно обладает положительным эффектом.

Ребенок так и расцвел.

Алена изумилась. Неужели все дамы постбальзаковского возраста начинают испытывать запоздалую нежность к молодым красавчикам? Выходит, и Света подвержена этому поветрию? Но тут ведь не красавчик и далеко не молоденький! И что это за фигня насчет пива, которое чем-то там обладает?!

Тем временем Света достала из чемоданчика шприц и две какие-то ампулы и так улыбнулась «мальчонке», что он с удовольствием подставил ей свою бледную, но вполне подкачанную задницу.

– Больно, маленький? – дрожащим голосом простонала маменька.

– Ничего, потерплю! – мужественно отозвался малыш и сделал попытку погладить пухлую Светину коленку. Снисходительно улыбнувшись, доктор Львова сделала ему «козу», подняла чемоданчик и направилась к двери. Алена поспешила следом.

– Мама, заплати девушкам! – томно пожелал мальчонка.

– Девушки, сколько я вам должна? – послушно проблеяла мама.

– Нисколько, – величаво ответила Света. – Купите лучше ребенку мороженого!

Из дому они вышли молча, молча забрались в салон. Здесь Света легла на носилки, о которых продолжала мечтать Алена, и начала хохотать.

– Пак, поехали поскорей! – крикнула Света. – Лазекс действует довольно быстро!

«Фольксваген» рванул со двора как подстегнутый.

– Что? – спросила Алена, видя в зеркальце водителя сморщенное в улыбке маленькое корейское личико. Надо же! Пак улыбается! Это что-то значит! Ему понятно, а Алене – нет? – Что ты ему уколола?

– Лазекс, – повторила доктор Львова. – Причем со снотворным.

– Да это что такое, лазекс?

– Мо… мочегонное! – последовал ответ.

Неведомо, сколько бы они еще хихикали, когда бы вновь не подал голос «Курьер». Итак, жизнь не унималась…

А этот вызов обещал быть посерьезней. Резкое падение давления у пенсионерки, улица Заречная.

– Пак, давай, гони! – Лицо Светы стало серьезным. – Ох, ненавижу я эти падения давлений!

Въехали во двор дома, очень похожего на тот, в котором жила Алена: облезлая желто-розовая коробка, построенная в начале 50-х пленными немцами. На Дальнем Востоке и в Сибири, где Алена бывала в командировках, она видела совершенно такие же дома, возведенные пленными японцами.

Двор был пуст, только около одного подъезда со скучающим видом переминался с ноги на ногу какой-то мужик в длинном черном пальто и низко надвинутой на лоб черной кожаной кепке.

– Квартира тридцать, – заглянула Света в блокнот. – По-моему, нам к среднему подъезду, как раз где дяденька стоит. Ага, выходим. Ну ладно, Пак, не скучай, мы скоро вернемся.

…Как бы не так…

Они подошли в подъезду. Мужчина отвернулся, закуривая.

Вошли. Внутри темнота.

Но за спиной промелькнул луч света, хлопнула дверь – видимо, кто-то зашел в подъезд вслед за ними.

Алена полуобернулась было, как вдруг что-то твердое, холодное уткнулось в ее шею.

– Не оборачиваться, – проговорил сдавленный голос. – Иначе стреляю.

Из дневника Елизаветы Ковалевской. Нижний Новгород, 1904 год, август

Смольников вдруг начинает громко стонать. Я прихожу в ужас! А вдруг он так раздражит наших палачей, что его убьют немедленно? Я делаю сильный рывок и отталкиваю Красильщикова. Судя по звукам, мне повезло: он не удержался на ногах. Эти выигранные секунды для меня много значат! Я вскидываю руки, связанные спереди, хватаясь за эти невыносимые платки, которым и замотано мое лицо. Прежде всего освободить рот…

Удалось! Но губы мои онемели, я не сразу могу справиться с ними, а Красильщиков уже вскочил, уже снова схватил меня…

– Остановитесь! – невнятно выкрикиваю я. – Если вы убьете нас, это уже вам не поможет! Вас ничто не спасет, потому что из прокуратуры отправлен телеграфный запрос в Минск, на место вашего прежнего жительства!

Красильщиков тихо чертыхнулся и ослабил хватку.

– Что? – рявкнул Вильбушевич.

– Что слышите! – кричу я, пытаясь освободиться от второго платка. – Вы на примете у полиции, наша гибель только осложнит ваше положение. Вам надо о том, как с властями поладить, думать, а не новые убийства замышлять, к тому же убийства должностных лиц…

– Погодите, я помогу вам, Елизавета Васильевна, – слышу я рядом негромкий голос Лешковского и в ту же минуту чувствую сквозь платок его пальцы. Они ледяные, словно у мертвеца! Меня трясет, пока он распутывает платок на моих глазах и снимает все эти тряпки с лица. Сразу становится легче дышать, я с ненавистью взглядываю на Лешковского – и невольно отшатываюсь.

Сейчас, в этой комнате, полной сумеречных теней, он кажется куда моложе, чем я его запомнила по первой встрече. И до изумления, обезоруживающе похож на портрет того падшего ангела…

– Слушаю вас, Елизавета Васильевна, – произносит он очень вежливо. – Итак, вы говорите, будто…

Прежде чем ответить, я оглядываюсь. О господи! Смольников сидит в углу, опустив лицо в колени, безвольно вытянув вперед связанные руки. Его голова непокрыта – я вижу растрепанные черные волосы, которые кудрявятся на его затылке и на шее.