Сыщица начала века - Арсеньева Елена - Страница 54

У меня нет времени размышлять над этим письмом и разглядывать его. Я торопливо складываю его и прячу в самый надежный женский сейф – в лиф. Опять меня пронзает брезгливая дрожь, но овладеваю собой отчаянным усилием воли. Не до этого! Не до слабости! Надо срочно возвращаться к Лалле: меня могут хватиться и пойти искать. Еще не хватало…

Со всей возможной аккуратностью сворачиваю вещи и прячу в одну из корзин. Навожу под столом подобие прежнего порядка и уже поворачиваюсь к выходу, как вдруг возвращаюсь к кровати.

Зачем там шарилась Дарьюшка?

Руки мои ныряют под одну подушку, под другую…

Что такое? Какой-то металлический предмет! Медальон!

У меня в руках серебряный медальон. Тот самый, который я видела на груди Дарьюшки. Почему она сняла его? Какая опасность была в том, что его увидели бы на ее пышных персях? Загадочно…

Я снова подхожу к божнице и при свете лампадки разглядываю красивую, изящную вещицу. Горничные, тем паче кухарки таких обычно не носят. У них не хватает ни денег, ни вкуса. Их пристрастия распространяются на дешевенькие, но блескучие поделки из «самоварного» золота. А здесь настоящее произведение искусства. Может быть, это подарок? Чей? Например, благодарных хозяев?

Благодарных – за что?..

Нажимаю на пружинку, и медальон послушно раскрывается. В нем фотографический портрет. Портрет мужчины. Вернее, юноши. Ему лет пятнадцать-шестнадцать. Изумительно тонкое, изысканное лицо. Красив, как ангел, но это грешный ангел. Нет, на лице не видно следов порока, но глубина сомнения, которую можно увидеть в этих глазах, внушает страх. Это Люцифер накануне падения, истинно так!

Кто же он? Почему мне кажется знакомым это лицо? Нет, я никогда не лицезрела этого юноши – увидев его раз, уже не забудешь, но ощущение дежа-вю не оставляет.

Без малейшего угрызения совести прячу медальон в карман. Это не внезапный приступ клептомании: прямо или косвенно, но Дарьюшка замешана в убийстве, тут всякая мелочь должна быть подвергнута тщательному рассмотрению.

Однако задерживаться здесь больше не стоит. Рискованно. Все равно я узнала довольно для того, чтобы продолжить изыскивать улики против Вильбушевича и его кухарки. Надо срочно повидаться с горничной Лаллы, как ее там, Машей, что ли, узнать про клеенку – и, если мои подозрения подтвердятся, здесь завтра будут сыскные агенты, от острого взгляда которых ничто не ускользнет. Нюх этих ищеек никакой карболкой не перебьешь!

Выскальзываю из Дарьюшкиной каморки, крадусь через кухню, минуточку мешкаю перед входной дверью – не вернуться ли улицей? Можно сделать вид, что мною вдруг овладела жажда свежего воздуха… Но дверь у Лаллы, судя по всему, мне откроет Дарьюшка, а потом, когда она обнаружит пропажу медальона, не свяжет ли ушлая кухарка концы с концами?

И тут я спотыкаюсь на ровном месте. Подспудно меня тревожила фамилия, вернее, «псевдоним» шантажиста. Милвертон… Чтобы выбрать эту фамилию, надобно хорошо быть знакомым с творчеством Конан Дойла. Много ли таких людей я знаю? Одного, во всяком случае. Это Смольников.

Однако, хоть я его и на дух не выношу и презираю всем существом своим, глупо подозревать товарища прокурора в шантаже господина Самойлова. Прежде всего потому, что книжек Конан Дойла Смольников начитался лишь в последние два-три месяца, а этому письму несколько лет. Впрочем, есть еще один почитатель английского сыщика… вернее, был! Это убитый письмоводитель Сергиенко.

Боже мой… да ведь Сергиенко жил в Минске! Самойлова приехала в Нижний после смерти мужа из Минска! А что, если Милвертон – это именно Сергиенко?

Тогда на картину его жуткой гибели следует смотреть совсем под другим углом, чем глядели мы прежде.

Или я ошибаюсь, и Милвертон – не Сергиенко? Легче всего это будет установить, сличив образцы почерка. Но возможно сие только в прокуратуре.

Надо набраться терпения. Письмо у меня и уже никуда не денется. Медальон – тоже у меня. На все, на все вопросы постепенно сыщутся ответы. Например, на такой: как одежда Самойловой попала к Дарьюшке, бывшей кухарке ее брата?!

Все, сейчас думать надобно не об этом, а как вернуться на половину Лаллы. Я начисто забыла обратную дорогу!

Дважды сворачиваю не туда, наконец соображаю, что обе части дома похожи друг на друга, как две капли воды. Квартира Лаллы – зеркальное отражение квартиры Вильбушевичей. Там, где у хозяйки так называемый холл, у Вильбушевича кабинет. То есть если я свернула под лестницу Лаллы направо, здесь надо идти налево. Именно это я и делаю, открываю дверь в чуланчик – и…

О господи! Нос к носу сталкиваюсь с Дарьюшкой!

Нижний Новгород. Наши дни

Она прохандрила весь вечер, перелистывая дневник, иногда чихая и кашляя от тонкого запаха пыли (вчера эта пыль доводила ее до удушья, а сегодня уже выветрилась, легче стало), читая и перечитывая страницы, исписанные стремительным почерком, который теперь разбирала так же легко, как собственный, – снова и снова изумляясь прихоти судьбы, которая воистину подкинула ей отгадку точно в ту минуту, когда был задан вопрос. Правильно писал Конан Дойль (Конан Дойл! ): «Все злодеяния имеют фамильное сходство». Не зря, не зря Алена последнее время так часто вспоминала прадеда Георгия Владимировича – он отозвался, послал ей помощь… пусть и таким странным, диковинным, опосредованным способом. При этом не пощадил ни себя, ни жены своей, дал на обоих такой компромат правнучке…

«Юная бабушка! Кто целовал ваши надменные губы?» – вспомнила Алена ту же Марину Цветаеву и насмешливо покачала головой: губы у бабушки отнюдь не были надменными, вот какая история! А впрочем, Алена никого не осуждала. В чужом глазу соринку видишь, в своем бревна не замечаешь, – нет, она не принадлежит к числу таких людей. Самокритика, доходящая до самоедства, всегда была ее отличительным качеством. Строго говоря, Алена обрадовалась, узнав, что неудержимая фривольность ее натуры была задана еще сто лет назад.

Алена читала дневник, думая, что, если бы могла показать его Денисову, он бы поверил ее «домыслам». Вдруг желание доказать ему свою правоту стало таким острым, что она схватила мобильный телефон и вызвала его номер, записанный у нее в телефонном справочнике. Но электронный голос сообщил, что телефон абонента выключен или временно недоступен, и Алена с облегчением отключилась сама. Нормальная женщина после такой отповеди, какую она выслушала от мерзкого шоферюги, вообще ничем бы о себе мужчине не напомнила, но ведь Алену Дмитриеву назвать нормальной можно только с перепугу!

Обойдется Денисов без доказательств ее правоты. Тем паче что он тоже прав: доказательств как таковых еще нет, все пока на уровне предположений, то есть домыслов.

Телефон зазвонил. Алена как дурочка схватилась сначала за мобильник – а вдруг это Денисов?! – потом, коротко взвыв от собственной глупости, сообразила, что звонит городской телефон.

– Привет, ну как ты там?

– Светочка, здравствуй, я нормально, а ты? Ты где?

– На работе. Я же заменялась только на полсуток, теперь буду аж до послезатрашнего утра пилить. Ночь у меня с чужой сменой, а утром свои заступят. Ты придешь, покатаешься со мной?

Алена замялась. Вообще-то хочется повидаться со Светой, есть еще вопросы по работе «Скорой», некоторых деталей не хватает. Может быть, помотаться последний день? Завтра не будет никакого риска столкнуться с Денисовым, он сменится в восемь и уйдет домой, можно подъехать позднее. Да, завтра еще поездить со Светой – и на этом хватит набираться впечатлений, пора уже и писать! Совершенно непонятно, что и о чем, но… как всегда, господь непременно поможет, если его хорошенько попросить.

– Приду, договорились.

– Слушай, а ты кассету не смотрела?

– Какую кассету?

– Ну привет! – негодующе воскликнула Света. – Которую мы у Нонны нашли.

– А, эту… Слушай, я про нее начисто забыла. Зачиталась этим дневником, там такое…