Сыщица начала века - Арсеньева Елена - Страница 42

– Простите, госпожа следователь, – возбужденно воскликнул агент Рублев, – не о том ли Лешковском вы говорите, у коего сестрица на днях была найдена мертвою, в сундуке на отмели!

– О том самом, – кивнула я, силясь скрыть восторг, который во мне вызвало это обращение – «госпожа следователь». Кроме того, надлежало управиться с губами, которые вдруг сами собой начали растягиваться в усмешку. Причиной ее послужило неуместное воспоминание о том, как товарищ прокурора Смольников проводил некий следственный эксперимент с участием городового… – О том самом Лешковском, а что?

– А то, что и они-с да и сестрица их перебрались в наш город из Минска! И тоже неполных три года назад, почти как Вильбушевичи! – возбужденно вскричал всезнающий Рублев. – Мой младший братец учится в гимназии, где Лешковский преподает, слышал, как учителя между собой говорили о нем.

– Да вы просто ходячая энциклопедия, господин Рублев, – с восторгом пробормотала я. – Однако что за странные совпадения… Вильбушевичи, Лешковский с сестрой и Сергиенко прибыли из Минска. И вот спустя несколько лет в один и тот же день Наталья Самойлова и Сергиенко погибли при самых странных обстоятельствах. Нет ли в этих совпадениях какой-то связи? Ведь кухарка Дарьюшка прежде, как я узнала от Луизы Вильбушевич, служила Наталье Самойловой. Возможно, она тоже родом из Минска?

– Я предлагаю, господа, немедленно телеграфировать в Минск, – произнес городской прокурор, – с тем, чтобы нам выслали копии досье на Лешковского и Самойлову, а также Вильбушевичей. Характеристики Сергиенко нами получены уже давно. Быть может, здесь налицо месть бывшему работнику прокуратуры? Хотя должность письмоводителя не предполагает участия в каких-то расследованиях, в процессе обвинения… За что можно мстить человеку, который знай скрипит себе перышком с утра до вечера?

– А я предлагаю незамедлительно послать наряд с обыском на квартиру доктора Вильбушевича, – проговорил Хоботов. – Пусть все вверх дном перевернут, а доказательства убийства отыщут. Все-таки человека на части разрубить – это вам не куренку шею свернуть, хоть какие-то кровавые следы да останутся!

– Осмелюсь возразить, ваше превосходительство! – сказала я, мельком подивившись тому, что голос мой как-то странно резонирует. Впрочем, через мгновение стало ясно: с голосом все в порядке, просто мы со Смольниковым заговорили разом. Потом мы с ним, на потеху окружающих, какое-то время пререкались: «Вы первая! Нет, вы первый! Нет, только после вас!», ну и наконец его «врожденная галантность» взяла верх.

– Осмелюсь возразить, ваше превосходительство, – повторила я. – Это в квартире у мадам Бровман, где полов не моют месяцами, легко можно отыскать кровавые следы. А Вильбушевич – доктор медицины. Уж наверняка он отличается профессиональной чистоплотностью и требует того же от прислуги. К тому же, если мы вспомним, как тщательно было обустроено убийство Сергиенко, мы можем предположить, что эти люди умеют заметать следы. Я думаю, что ссора Вильбушевича с дочерью была устроена для отвода глаз, чтобы отвести от нее подозрения в случае чего. Вильбушевич, если он и в самом деле убийца, не вульгарный тать с кистенем. Это человек хитрый и осторожный. Почти не сомневаюсь, что мы ничего не найдем и ничего не сможем предъявить суду в качестве неопровержимых улик. Разговоры с дочерью по телефону? Да какому же отцу можно сие воспретить? Раскаялся в ссоре, ищет путей к примирению. Обмолвка о квартирной хозяйке, кого-то опознавшей? Кроме меня, этих слов никто не слышал, при желании умелый адвокат вывернет их наизнанку и придаст им совершенно другой оттенок.

При слове «адвокат» на лицах всех здесь сидящих выразилось одинаковое чувство: искреннее отвращение. Да, мы все ненавидим это продажное, аморальное племя, которое только прикрывается защитою интересов личности, стоящей в одиночку против общества. На самом деле представителям этой профессии чуждо всякое понятие о совести, символом справедливости для них служит только золотой телец, ради обладания которым они с пеной у рта станут защищать самого кровавого убийцу, и пальцем не шевельнут ради защиты человека, обвиненного несправедливо, но не способного заплатить щедрый гонорар. Нет, допускаю, есть и среди адвокатов люди талантливые и порядочные, однако…

Впрочем, наверное, мне просто не везло с представителями этой профессии?

– Что мы еще можем предъявить? – продолжала я. – Фотоснимок письма? А где его оригинал? Да, определенное сходство с почерком Луизы Вильбушевич есть, однако его слишком мало для суда. Конечно, нужно провести серьезную графологическую экспертизу, но я отнюдь не убеждена в ее бесспорности. Все-таки фотоснимок получился не вполне четким… То, что Вильбушевичи одновременно с Сергиенко проживали в Минске, также весьма условная зацепка. Вот если мы обнаружим конфликт Вильбушевича и Сергиенко еще тех времен… А пока не стоит спугивать добычу обыском.

– Да что ж, мадам, то есть, пардон, мадемуазель, прикажете сидеть сложив руки? – обиженно спросил Хоботов. – Покуда еще придет депеша из Минска!

– Не тревожьтесь, Михаил Илларионович, она придет не позднее послезавтрашнего дня, – успокоил его Птицын. – А пока сделаем вот что. Надобно установить наблюдение за Вильбушевичами и этой их кухаркой или горничной.

– Не забудьте про Лешковского, господа! – подал голос Петровский. – Ведь до сих пор нет ни единственной зацепки для расследования загадочной смерти его сестры, Натальи Самойловой… Ведь вполне возможно, что Самойлова и наш Сергиенко еще с минских времен питали друг к другу пылкую страсть. Госпожа Вильбушевич была в свою очередь влюблена в Сергиенко. И, прихватив в помощь отца, порешила обоих из ревности, воспользовавшись тем, что Сергиенко заодно и к хорошенькой кухарке клинья подбивал…

Я вспомнила письмоводителя. Вот уж кого невозможно вообразить в роли записного сердцееда! Эти самые сердцееды в моем представлении такие, как, к примеру, Смольников: с наглыми, жгучими, черными очами. А Сергиенко – нет, как выражается Павла, рылом не вышел! У меня письмоводитель вызывал ощущение брезгливости. От него почему-то вечно пахло прогорклым луком. И эта мордочка пожилого сорванца в сочетании с лысиной… Бр-р! Однако я воздержалась высказывать свое мнение Петровскому, который был известен своей обидчивостью.

– Позвольте предложить еще вот что, господа, – проговорил Смольников. – Покуда мы будем ждать ответа из Минска, времени действительно терять не годится. Надобно поближе присмотреться к семейству Вильбушевич, побывать в их доме. Однако сделать сие следует ненавязчиво и незаметно.

– В окошки подглядывать станете? – хихикнул Хоботов. Да наш начальник сыскной полиции и впрямь не чужд юмора! Кто бы мог подумать!

– Все получится куда проще, – пояснил Смольников. – Видите ли, госпожа Маркова, которой принадлежит дом, половину коего снимает доктор Вильбушевич, – моя давняя приятельница. Завтра день ее ангела (Маркову зовут Евлалией), и я традиционно бывал зван на празднество. Поэтому Евлалия Романовна не удивится, ежели я появлюсь у нее и завтра. Я устрою так, чтобы хозяйка пригласила к столу и жильца. А в это время…

– Прекрасная идея, – кивнул Птицын. – С богом, Георгий Владимирович!

– Тут есть одно «но», господа, – смутился Смольников. – Я бы попросил дать мне напарника.

– Да неужто госпожа Маркова так страшна, – хихикнул Петровский, – что вы боитесь явиться к ней в одиночестве?

– О нет, она отнюдь не страшна, скорее наоборот, – усмехнулся и Смольников, – однако при этом очень опасна. Простите меня за то, что делаю вас невольными поверенными моей личной жизни, однако Евлалия Романовна давненько имеет на меня некоторые далеко идущие виды. Боюсь, мне, учитывая это, весьма затруднительно будет заниматься на именинах наблюдением за Вильбушевичем, а тем паче – проникновением в его квартиру. Ко мне будет привлечено все – я подчеркиваю, все! – внимание Марковой. А в это время напарник мой сможет…

– Все понятно, – с ученым видом покивал городской прокурор. – Видали этого Казанову, а, господа? Ну что ж, дадим ему напарника.