Страшное гадание - Арсеньева Елена - Страница 78

И он ткнул в солому саблею, а когда вырвал ее, все увидели, что лезвие обагрено кровью.

Флора испустила страшный крик, а Линкс торжествующе захохотал. Но смех его тут же оборвался, потому что Марина взметнулась из-за куста и обрушила ему на голову дубинку.

Линкс рухнул замертво, не пикнув, весь осыпанный древесной трухой: для дубинки не прошло бесследно столкновение с его головой: она разлетелась вдребезги… к несчастью, дубинка, а не голова. Однако Марина добилась, чего хотела: Линкс лежал неподвижно, а Хьюго впал в столбняк именно на то краткое мгновение, которое понадобилось Марине, чтобы выхватить из-за пояса Линкса еще прежде примеченный ею пистолет и приставить его к голове Хьюго.

– Отпусти ее, – быстро сказала Марина, и руки Хьюго упали. Флора повалилась на четвереньки, но тут же вскочила, бросилась к телеге, однако замерла от окрика Марины:

– Стой! Сними с Линкса пояс или возьми какую-нибудь веревку и свяжи руки этому мерзавцу.

Флора взглянула на нее полубезумными глазами, однако послушалась.

Хьюго стоял недвижимо, закрыв глаза. Марина не боялась, что он рванется, набросится на Флору. Уж кто-кто, а она-то знала, как действует на человека леденящее прикосновение дула к виску! Она знала, что ужас сковывает тогда покрепче любых кандалов, а потому не стеснялась, все сильнее прижимая дуло к побелевшему, покрытому испариной виску Хьюго.

– Покрепче, – велела она, увидев, как трясутся у Флоры руки. – Покрепче, говорю тебе! Мне кажется, этот молодец большой умелец убегать из-под замка, поэтому не стоит давать ему новых возможностей. Так, хорошо. А теперь ложись на живот. – Она покрепче ткнула Хьюго, и тот послушно рухнул плашмя. – Флора, вяжи ему ноги, да не жалей. Ну, все?

Флора обратила к ней молящий взор, но не двинулась с места. Марина с досадой взглянула на устрашающий револьвер – Флора явно считала себя тоже пленницей! – и сунула его за пояс так ловко, словно проделывала это каждый день раз за разом. Впрочем, револьвер изрядно мешал, а потому она положила его на землю под телегою, а сама зарылась руками в ворох соломы, почти тут же нащупав что-то теплое, мягкое, недвижимое. Это была детская ручка…

У Марины подкосились ноги. Алан. Это Алан. Линкс достал его.

Убил!

Не веря себе, она рванула ребенка из телеги – и едва удержала его, когда он вдруг испустил истошный крик и забился в ее руках.

Флора, доселе замершая олицетворением ужаса, вышла из столбняка и подхватила Алана. Зачуяв ту, которую считал матерью, он мгновенно перестал орать. Сталкиваясь руками, Марина и Флора торопливо ощупали его, расстегнув одежки, но не обнаружили ни царапины.

– Кого же тогда?.. – пробормотала Марина, но не договорила, потому что Флора, ахнув, вдруг сунула ей Алана в руки и принялась расшвыривать солому.

Алан возмущенно завопил, но Марина с такой силой прижала его к себе, что он пискнул, поперхнулся и умолк, верно, от удивления, светлыми заплаканными глазенками разглядывая незнакомую женщину и насупившись. Но Марина только наскоро чмокнула его в тугую щечку и, тетёшкая, как безотчетно начинают тетёшкать женщины ребенка, едва он попадет к ним на руки, неотрывно глядела на Флору, не в силах понять, почему теперь, когда ясно, что Алан цел и невредим, она продолжает плакать и почему на ее лице такое отчаяние.

– О боже мой! – хрипло выдохнула Флора и, став на колесо, проворно вскочила в телегу. – О… о нет!

Марина перегнулась через край, ближе, глянула – и едва не выронила Алана.

На дне телеги, среди окровавленной соломы, лежал Джаспер.

Флора закричала так, что у Марины зазвенело в ушах, а насмерть перепуганный Алан уткнулся ей в шею и даже, кажется, дышать перестал. Как ни странно, именно это прикосновение теплого, зареванного личика успокоило Марину, у которой тоже упало от ужаса сердце, и придало ей сил.

Она расцеловала Алана, отчего тот малость приободрился и даже улыбнулся, и сунула его в солому. Алан раскрыл было рот для нового крика, но тотчас передумал и, сунув палец в рот, принялся с интересом наблюдать за Мариной, которая тоже взобралась на телегу и с усилием стащила Флору с тела Джаспера, на которое та рухнула, обеспамятев от ужаса.

Пучком соломы она отерла грудь и плечо Джаспера, рванула окровавленный рукав – и с облегчением перевела дух: лезвие прошло сквозь мышцу левой руки у плеча, может быть, задев кость, но рана явно была не опасна. Конечно, еще несколько дюймов правее, и Линкс убил бы Джаспера на месте. Сейчас он, вероятно, лишился чувств от боли. Марина ощупала его лицо и удивилась: несмотря на свою изжелта-мертвенную бледность, кожа Джаспера казалась раскаленной. У него был страшный жар! Неужели от раны? Однако она ведь только что нанесена…

Впрочем, думать над этими странностями у нее не хватало времени: из раны сочилась кровь, и ее следовало как можно скорее остановить.

Флора постепенно приходила в себя, но у нее не было сил противиться, когда Марина сорвала с нее чистенький батистовый передничек и разорвала его на полосы. Из пояса с завязками получился отличный жгут, рану прикрыл чистый носовой платок, который оказался в кармане Джаспера, ну а сверху Марина навертела остатки фартука. Подождала мгновение – кровь не проступала. Улыбнулась Алану – он тем временем совершенно успокоился, – Флоре, которая пришла в себя и, молитвенно сложив руки, наблюдала за Мариной… а потом и Джасперу, в эту минуту открывшему глаза.

…Сначала взор его был затуманен, но вот мысль сверкнула в нем – и в то же мгновение, прежде чем Марина успела слово молвить, Джаспер резко приподнялся и кинулся на нее, так угрожающе выставив правую руку, что Марина даже отпрянула.

Впрочем, прыти его хватило ненадолго: он тут же неловко завалился на бок, испустив короткий, болезненный стон.

Марина с Флорой помогли ему лечь на спину, и Джаспер бессильно прикрыл глаза.

Марина огляделась. Алан, чудо-ребенок, сплетал соломинки в некое подобие веночка, предоставив взрослым разбираться в своих запутанных обстоятельствах. Солома в телеге, еще недавно стоявшая душистым ворохом, теперь была так плотно убита, словно по ней прогнали стадо.

– У него жар, – сказала Марина, кивнув на Джаспера и отодвинувшись на всякий случай подальше.

– Малярия, – со слезами в голосе пояснила Флора, прикладывая свои прохладные ладони ко лбу раненого. – Он едва смог приехать и предупредить меня о том, что… – она замялась, – о гибели леди Урсулы. И тотчас ему стало плохо, так плохо, что у нас с матушкой едва достало сил положить его в телегу. Я так боялась… и за него, и за Алана, так боялась…

Она громко всхлипнула.

– А теперь-то чего плакать? – рассудительно сказала Марина. – Рана неопасная, в два счета заживет. А что до малярии – вот я вас научу. Еще когда живы были мои отец с матерью, у них в гостях бывал один человек – отставной капитан, воевавший в каких-то гнилых местах, где он подхватил болотную лихорадку. Он всегда был желтый, измученный, но вот как-то раз приехал совершенно здоровый и рассказал, как вылечился. Надо взять куриное яйцо, вылить из него белок с желтком через маленькую дырочку, а от скорлупы осторожненько отделить внутреннюю беленькую пленочку. А потом, накануне приступа малярии, надеть ее на палец больному. И вот пленочка – по-русски она называется отонок, о-то-нок – начнет ссыхаться и постепенно так зажмет палец, что в нем начнутся дикие боли. Но это нужно перетерпеть, потому что боль сия – целебная. Она всю лихорадку к себе оттянет, и малярии не за один, так за два раза такого лечения не останется и в помине.

Она рассказывала об этом так спокойно, словно не было ничего обыкновеннее на свете, как сидеть двум женщинам на соломе, в телеге, посреди лесной заброшенной дороги, в компании ребенка, жизнь которого висит на волоске, и трех мужчин: раненого, связанного по рукам и ногам и еще одного, лежащего бесчувственной колодою, – сидеть и обсуждать рецепты русских знахарей.