Страшное гадание - Арсеньева Елена - Страница 46

– Да? – удивилась Джессика. – А мне помнится, Десмонд представил вас как родную племянницу своей матушки… Впрочем, вам виднее. Я, наверное, что-то напутала. Дело ведь вовсе не в этом! Будь вы никакой не кузиной, а даже любовницей нашего дорогого Десмонда, на которой он тридцать раз обещал жениться, я бы все равно сказала вам, Марион: держитесь от него подальше! Для пылкой, любящей, страстной женщины быть рядом с таким мужчиной – это саморазрушение. Десмонд – человек холодный. А холодные люди – вообще великие эгоисты. В них действует более ум, нежели сердце; ум же всегда обращается к собственной пользе, как магнит к северу. Любить ради самой любви, а значит, не зная для чего, есть дело нашего, женского, бедного, безрассудного сердца! Десмонду нужна жена такая же, как он сам. Женщина, для которой имя и звание леди Маккол будет звучнее всех ласковых слов, которых никогда не удостоит ее равнодушный супруг. Ее одинокую постель будет согревать горделивое сознание того, что он все равно скован с ней узами брака и никуда не денется, пусть даже влечение к сотне женщин разрывает его на части. Она будет удовлетворена властью над этим великолепным замком, над сонмом трепещущих слуг, над арендаторами, которые в ее присутствии низко кланяются, сняв шляпы, а их неуклюжие жены делают уродливо-почтительные реверансы… О, конечно, это должна быть сильная женщина! И если даже муж не сможет полюбить ее, он будет покорен ей – в своем роде, конечно. Он никогда не посмеет заточить ее, скажем, в башню, обрекая на быструю или медленную смерть, как обрекали многих леди Маккол, начиная со злополучной Элинор. Ведь она будет держать в руках все бразды правления хозяйством, муж будет без нее абсолютно беспомощен. И знаете, когда настанет пик ее торжества? Когда она воспитает своего сына, будущего лорда Маккола, в ненависти и презрении к его отцу! – Голос Джессики взмыл до высокой, почти торжествующей ноты и вдруг оборвался коротким рыданием.

Изумленная Марина выглянула из своего прикрытия и увидела, что ее наставница стоит посреди комнаты, безвольно свесив руки, и с омертвелым вниманием разглядывает полунагую нимфу, танцующую на голубом ковровом поле.

– Джессика! – Марина, испуганная ее восковой бледностью, кинулась, как была, неодетая, вперед, подхватила Джессику, подвела к креслу. – Вам лучше сесть. О господи, да вы почти в обмороке! – Она в отчаянии всплеснула руками. – А у меня отродясь не водилось нюхательных солей!

– Вот и хорошо, – едва слышно прошептала Джессика. – Терпеть их не могу. Да вы не тревожьтесь, все пройдет. Я никогда не падала в обморок – надо думать, не упаду и теперь. – Она глубоко вздохнула.

– Может, вам расшнуровать корсет? – робко предложила Марина.

Слабая улыбка коснулась побелевших губ Джессики:

– Хороши же мы будем обе… расшнурованные! Нет, ничего, все уже прошло. – Она зябко потерла руки. – Просто, Марион, как-то так случилось, что вы – единственный человек, угадавший боль, скрывающуюся под моей улыбкой. Слушайте же… В тот страшный день, когда сгорел мой дом и погибли родители, я была с Алистером. Мы поехали кататься верхом, и конь мой вдруг захромал, да так сильно, что едва мог передвигаться. Пришлось добираться домой на коне Алистера черепашьим шагом. Помню, я никак не могла приноровиться и все время вываливалась из седла. Одним словом, когда мы добрались до Маккола, уже стемнело и о возвращении домой не могло быть и речи. Алистер предложил мне заночевать в замке, а родителей предупредить об этом письмом. Так мы и сделали. Снарядили посыльного и, ничего не подозревая, легли спать. А наутро… Наутро вернулся посыльный и, заикаясь от ужаса, сообщил, что Ричардсон-холл сгорел и все, кто был в нем, – тоже. Говорили, что мне повезло, меня спас божий промысел, а я… вы и не представляете, что я чувствовала! Сначала – только горе, потом, некоторое время спустя, – радость, что осталась жива благодаря прогулке с Алистером. Но вскоре я пожалела, что осталась жива, что не умерла вместе с моими родителями. Я узнала про Гвендолин, про ее ребенка… Представляете, каково мне было, дорогая Марион? – Джессика прямо взглянула на нее, и Марина увидела, что ее глаза наливаются слезами. – Нет, вы не можете этого представить. Если бы Алистер остался жив, я знаю, что так или иначе заставила бы его любить, хотя бы уважать меня. У нас бы родились свои дети… А так получилось, что Гвендолин одержала надо мной верх, пусть и мертвая.

– Как мертвая? – У Марины от изумления даже голос сел. – Вы же говорили, что она ушла в монастырь.

– Так оно и было. Однако вскоре в монастыре стало известно, что новой послушнице, как говорят в наших краях, тесен поясок. Разумеется, ее хотели выдворить вон сразу, потом христианское милосердие все-таки взяло верх и ее оставили жить в особом домике, куда допускали только ее подругу Флору.

– Флору? А, помню! – кивнула Марина. – Вы говорили, что Флора – молочная сестра Алистера и что мистер Джаспер… словом, у них ребенок, дочь.

– Ну, в свете последних новостей совершенно неизвестно, кто на самом деле отец этой девочки! Джаспер ведь уверял в своем дневнике, что неспособен иметь детей. Наверное, Флора с кем-нибудь украдкой согрешила, а он снисходительно простил свою любовницу. Фу! – Она вдруг брезгливо передернулась. – Чтобы один из Макколов открыто признал своей дочь какого-нибудь крестьянина, браконьера, в лучшем случае фермера?! Это… это постыдно! – Тут она нахмурилась и постаралась вернуться к прежнему своему спокойному, рассудительному тону: – Но это уж их дела, которые меня не интересуют. Мы говорили о Гвендолин. Так вот: она родила мертвого ребенка. Я даже не знаю, сын это был или дочь. Гвендолин, впрочем, даже не успела погоревать, потому что через сутки и сама умерла от родильной горячки. Флору, бедняжку, это так потрясло, что у нее тут же начались схватки (я забыла упомянуть, что она в ту пору тоже была беременна), – и она прямо там, в монастыре, родила свою дочь. Джаспер узнал об этом через посыльного, примчался, увез свою любовницу в деревню…

– А Гвендолин? – перебила Марина, едва дыша. – Что было с Гвендолин?

– Да умерла она, я ведь вам уже говорила! – сухо ответила Джессика.

«Боже мой, она нисколько не сомневается в том, что Гвендолин умерла, – отрешенно подумала Марина. – Значит, мне и Урсуле являлся призрак Гвендолин, которую, наверное, терзали какие-то адские силы, а вовсе не какой-то там насильник. Или… Я тоже сошла с ума?»

– Вы… в этом уверены? – нерешительно спросила она.

– Как я погляжу, вы и впрямь всерьез озабочены проблемами Маккол-кастл, – через силу улыбнулась Джессика. – Ох, это все такая путаница! Но можете не сомневаться: Гвендолин мертва. В этом я убеждена так же, как в том, что сейчас говорю с вами. Я даже знаю, где покоится ее тело.

– Откуда? – вскинула брови Марина, и Джессика повторила ее движение.

– То есть как это – откуда?! В монастыре мне показали место, где она покоится. И надгробную плиту с надписью.

– А ребенок?

– Разумеется, он похоронен там же. И если я всплакнула, стоя над тем бедным холмиком – а видит бог, я не смогла сдержать слез! – с выражением стыда на лице воскликнула Джессика, – то не над прахом Гвендолин, а лишь над этим бедным малюткой, который… Понимаете, – она вскинула измученные, тоскливые глаза на Марину, – ведь если бы Алистер погиб уже после того, как мы с ним поженились, и пусть бы я даже не успела зачать… я могла бы взять ребенка Гвендолин и воспитать его как своего сына или дочь.

– Дочь, – эхом отозвалась Марина, и у нее вдруг мурашки побежали по спине от внезапной догадки. – Дочь!

– Что – дочь? – обеспокоенно глянула Джессика.

– Ох, не знаю! – возбужденно пробормотала Марина. – Не знаю, но…

– Но – что? – повторила Джессика.

– Это бред, конечно, я даже не уверена, стоит ли говорить…

– Не уверены – так не говорите. Но это нечестно – делать намеки, а не говорить! – надулась Джессика. – Да я уже умираю от любопытства.

Марина глубоко вздохнула. Эта невероятная догадка так и распирала ее, она уже не смогла бы промолчать, даже если бы и захотела!