Страшная сказка - Арсеньева Елена - Страница 32

Серо-зеленые глаза прищурились.

– Вы откуда про лизол знаете? Вы… вы зачем сюда пришли?

Родиону уже приходилось восхищаться ее сообразительностью и способностью мгновенно оценивать ситуацию. Да, эту особу на кривой козе не объедешь! А может, он переоценивает ее способности? Может быть, она вовсе не просекла с поразительной скоростью, что ни в какой Новосибирск-Москву Галина и ее муж Анатолий не уехали, а дали Родиону напрокат свою серую лайку Нику именно потому, что ему до зарезу нужен был приличный предлог явиться в ветлечебницу. Родион рассуждал так: притащись он без собаки, брякни с порога: мне-де, Ольга Михайловна, нужна ваша консультация и помощь в одном весьма щекотливом и туманном дельце, которое может обернуться семипудовым пшиком, а может позволить и вам, и мне (само собой разумеется) заработать очень немалые деньги, восстановив при этом справедливость и покарав злодейку, не исключено, даже убийцу, – так вот, брякни Родион все это с бухты-барахты, его, пожалуй, попрут восвояси, возможно, даже очень грубо. Но сердце доктора Айболита в юбке должно смягчиться при виде хорошенькой мордочки Ники, ну, а коли оно смягчится, значит, в него может закрасться и подобие сочувствия к человеческим проблемам, а не только к собачьим.

Однако выражение лица Еремеевой было очень мало похоже на сочувственное.

– Я вас спрашиваю! – Голос ее задрожал. – Зачем вы пришли?

– Да вот, собачке нос и ушки помазать, – упорно повторил Родион. – Лизолом!

Это словечко он зубрил, зубрил, вбивал в память и теперь нипочем не желал с ним расстаться.

– Ольга Михайловна, там сучку привели, которую ты посмотреть хотела. Ризеншнауцер, рак молочной железы, помнишь? Сможешь подойти? – заглянул в комнату высокий молодой человек – очень плотный, с удивительно красивыми глазами – удлиненными, словно бы нарисованными, совсем не идущими к его грубоватому лицу.

Ольга Михайловна глянула на него, очевидно, с той же яростью, которая предназначалась Родиону, и парень даже попятился. Впрочем, голос Ольги Михайловны звучал вполне спокойно:

– Рак молочной железы? Ну, у меня все-таки прием, – махнула она рукой на Родиона. – Да и что там смотреть, я еще когда сказала, что надо оперировать! Значит, решились хозяева? Когда думаешь резать? Послезавтра? Назначай часа на три, в это время народу немного, я помогу, если что.

Парень вышел, посмотрев на Ольгу Михайловну с откровенной благодарностью и облегчением. Родион почувствовал: ему очень приятно, что Ольга Михайловна такой крутой специалист, что одно ее согласие помочь на операции может осчастливить человека. Почему это было ему приятно, Родион и сам не понимал, но так уж случилось.

– Давайте вашу собаку, – с холодным выражением лица повернулась к нему врач, и Родион, вцепившись в ошейник (как научила соседка), подтащил упирающуюся Нику к столу.

Лаечке очень не хотелось, чтобы ей мазали нос и уши едкой, вонючей гадостью, она жалась к полу и пыталась закрыть длинную острую морду лапами. Заставить ее выпрямиться Родион никак не мог, и тогда Ольга Михайловна, что-то сердито буркнув, присела рядом на корточки и покрутила обмотанной ватой палочкой сначала в одном ухе Ники, потом в другом, потом провела по носу. Все это она проделала быстро, ловко, буквально за секунду, и сразу выпрямилась, но за эту секунду Родион успел под разлетевшимися полами халата заметить, какие у нее красивые худые колени, обтянутые серыми колготками, как плотно облегает бедра короткая серая юбка. В высоком вороте свитера скрывалась нежная шея. Он даже запах духов уловил, хотя это казалось нереальным в том вонизме, который распространял вокруг себя пресловутый лизол. И тем не менее Родион как-то умудрился почуять и увидеть все эти детали. А может быть, они затаились в его памяти с самой первой встречи и только ожидали момента, чтобы ожить и снова заставить его по-мужски взволноваться?

Но Ольга Михайловна, во всяком случае, ни чуточки не взволновалась при виде его как женщина. Лицо ее было по-прежнему хмурым, неприветливым, и Родион огорчился, подумав, что ни разу не видел ее другой: только озабоченной, или сердитой, или вовсе уж разгневанной, ну, в крайнем случае растерянной, ошеломленной, но отнюдь не улыбающейся, не счастливой. Снова уколола его бессонная совесть за то, что отчасти и он своими усилиями добавил этой красивой замкнутой женщине житейских неприятностей, и Родион понял, что у него не хватит наглости задать Ольге Михайловне свои вопросы. Глупо все это, до крайности глупо, он, должно быть, вовсе двинулся умом, если мог поверить измышлениям Васьки Крутикова. Если человек недавно перенес сотрясение мозга и мучается давненько приобретенной паранойей, а также мизантропией, и эта ненависть направлена на одну-единственную, отдельно взятую представительницу женского рода, то он может нести чушь на правах больного. Но зачем здоровым людям верить в эту чушь?!

– Двадцать рублей с вас, – сухо сказала Ольга Михайловна, присаживаясь к столу и что-то записывая стремительным наклонным почерком в большую конторскую книгу. – Не давайте ей расчесывать уши и вылизываться. Лекарство ядовитое – это раз, к тому же будет мало толку, если собака все сразу слижет. Клещу нужно время, чтобы погибнуть.

– Конечно, – вежливо кивнул Родион, кладя на стол две смятые десятки. – Я понимаю. Большое спасибо, до свидания.

Ника, почуяв, что неприятности на сегодня закончились, рванула к двери, волоча за собой Родиона, словно он был этими санями, как они там называются, ну, теми самыми, которые ездовые лайки таскают по заснеженной и совершенно бескрайней тундре. Нарты, вот как их зовут! Родион покорно подчинился собачьей воле, чувствуя, что дело безнадежно провалено. Теперь идею Васьки Крутикова уж точно придется похоронить. Потому что, следует быть честным перед собой, Родион сюда притащился не столько по этому бредовому делу, сколько воспользовался приличным предлогом снова увидеть Ольгу Михайловну.

Увидел? Увидел. Ну и вали отсюда!

– Погодите! – сердито окликнула она его.

Родион невероятным усилием затормозил безудержный лёт Ники на улицу. Для надежности уперся ногой в высокий порог, еще раз обмотал вокруг запястья поводок и только тогда решился обернуться, довольно неуклюже выгнувшись:

– Да?

– Вы ничего не забыли?

Еще больше скособочив шею, Родион оглянулся на стол. Вроде бы намордник Ники там не валяется, да и не было у нее намордника. А что еще он мог забыть?

– По-моему, вы извиниться забыли, – сухо сказала Ольга Михайловна. – Вы ведь за этим приходили?

Ему, конечно, следовало сказать «да». А он, качнувшись вслед за дернувшейся Никой, сказал:

– Нет.

– Вот как? – Бледное лицо вспыхнуло от гнева. – Ну, раз так, то хромайте отсюда. Только передайте Галине Викторовне, чтобы она вас больше со своей собакой не присылала. Понятно? Отправлю обоих с порога.

– Да вы ей лучше это сами скажите, – покосился на нее Родион, снова качнувшись вперед-назад. – Прямо сейчас и скажите, чтобы не было больше недоразумений.

– Как это? – Ольга Михайловна нахмурилась. – Она ведь уехала в Новосибирск, вы говорили…

– Она в своей машине сидит. В «Жигулях». «Жигули» стоят во дворе вашей лечебницы. За рулем – Анатолий Александрович, который тоже ни в какую Москву не уехал. Я… мне нужен был предлог, чтобы с вами увидеться. Я и попросил их помочь, Нику одолжить – по-соседски…

– Значит, вы не соврали только о том, что вы с ними соседи? – уточнила Ольга Михайловна.

– Ну да.

– А зачем же вы хотели со мной увидеться, если не собирались извиниться? – Голос Ольги Михайловны звучал чуть мягче.

Если бы на месте Родиона был другой человек (как сказал некогда этот увалень Пьер Безухов: «Если бы я был не я, а другой человек, лучше, умнее, красивее!» – или что-то в этом роде), он бы, конечно, откровенно признался: «Потому что хотел вас увидеть. Потому что думал о вас все это время. Совесть меня грызла, конечно, но дело не только в совести…» И это была бы правда. Но он счел такой ответ дурацким и пробормотал иной – тоже вполне правдивый, но более толковый: