Шальная графиня (Опальная красавица, Опальная графиня) - Арсеньева Елена - Страница 81

– Но как же вам это удалось?

– Это был перст божий, уверяю вас. Княгиня Дашкова, бывшая прежде ближайшей подругою императрицы, теперь с нею разошлась. Путешествуя по Европе и будучи в Париже, она оказалась в одном знакомом мне доме. Зашла беседа о самозванцах, которых во все века множество крутилось вокруг русского престола. И княгиня, движимая неприязнью к бывшей подруге, обмолвилась о незавидной участи некоей молодой дамы, прибывшей из Италии, которую императрица обезвредила так, как это может сделать только женщина: обвенчав в тюремной часовне с негодяем и ничтожеством. Подробностей добиться не удалось, однако по этой зацепке наши люди в Санкт-Петербурге смогли отыскать доступ к церковным записям. Мы, конечно, еще сомневались, ибо не знали, куда отбыл ваш супруг, однако вскоре до нас дошло сообщение одной нашей адептки из Нижнего Новгорода...

– Господи, – прошептала Елизавета, – значит, мне не померещился знак венца на стенах сгоревших церквей?

Араторн кивнул.

– И туда вы доползли!..

– И туда. И сюда, как видите, – он обвел рукою комнату. – Кстати, это мои покои. Я останавливаюсь в этой комнате, когда приезжаю в Palazzo Foresta [55] .

– Отдаю должное вашему вкусу. А я-то удивилась: в доме начальника тюрьмы – и такое изысканное убранство!

– Благодарю. И вы правы – Кравчук существо низкое и испорченное. В России нас еще слишком мало, в отличие от западной Малороссии. Вспомните хоть Гаэтано.

Елизавета промолчала. Она и так сразу подумала про Славко.

– Конечно, в таких обстоятельствах мы вынуждены пользоваться услугами людей малодостойных. Вы вполне смогли оценить запросы этого дикаря и его супруги. Поверите ли, для мягкости кожи сия перезрелая матрона обкладывала лицо на ночь парной телятиной, а от веснушек натиралась раздавленными сорочьими яйцами! Я взял на себя труд снабжать ее продукцией первейших парижских маэстро дамской прелести – и все эти «Вздохи Амура» и «Франжипан» сделали ее моей верной сторонницей, а через нее и самого Кравчука. Так что да здравствуют красавицы, как говорят французы!

Елизавета, услышав названия наимоднейших духов, глаза вытаращила:

– Вы знаете о таких вещах?

– Клобук не делает монаха! – залихватски отрапортовал Араторн, и Елизавета невольно натянула одеяло повыше, только сейчас заметив, что необъятная, должно быть, одолженная у Матрены Авдеевны, сорочка весьма щедро обнажает ее плечи и грудь.

Увидев это движение, Араторн сбросил с головы капюшон, и Елизавета едва удержалась от вскрика, увидав худое лицо, столь жестоко изуродованное оспою, что даже черт его невозможно было толком рассмотреть.

– Не волнуйтесь, – дернулся кривой, узкогубый рот. – Орел не ловит мух!

Елизавету раздражали поговорки Араторна, большую часть которых он произносил на латыни. Чтобы понять, требовалось время, а она опасалась упустить какой-то подводный камень в этом внешне легковесном, но таком напряженном разговоре. Однако эти слова, которые она поняла сразу, обидели ее не на шутку, и Араторн, увидев, как загорелись гневом глаза его собеседницы, отвесил низкий, на диво изящный, просто-таки придворный поклон.

– Простите, синьора. Я выразился не вполне точно. Здесь уместнее восточная мудрость: «У султана не просят мешочек риса!» И хотя я, конечно, не могу не восхищаться вашей красотою, – еще увидав вас впервые там, в Риме, я подумал: «Ecce femina!» [56] – но еще более я восхищаюсь вами как будущей государыней этой страны, императрицею божьей милостью.

Елизавета онемела... Больше всего на свете ей захотелось сейчас оказаться вновь закутанной в плащ де Сейгаля, в потайном кармане которого она когда-то нашла двуствольный пистолет.

Какая глупость! Почему она не выстрелила там дважды, еще и в Араторна?

Она повела глазами, примеряясь к четырехсвечному массивному шандалу, но мессир, словно невзначай, отодвинул его в сторону.

– «Гнев есть безумье на миг», как говорил Гораций, – усмехнулся он не без тонкости. – А вам для нашей беседы потребуется не только здравый ум, но и мудрость!

– Что, именно ради этой беседы меня сюда притащили? – буркнула Елизавета.

Показалось или в глазах Араторна и впрямь что-то мелькнуло?..

– Не совсем так, – произнес он. – Ведь это прежде всего тюрьма, вы забыли? Тайная тюрьма! Вы были арестованы по высочайшему повелению за соучастие в делах разбойничьей шайки Гришки-атамана по прозвищу Вольной, за преступление против чести и достоинства дворянского. Думаю, она, – Араторн выделил это слово, – с особенным удовольствием подписала приказ о вашем аресте, памятуя те хлопоты, которые вы ей некогда доставили.

Кровь отлила от лица Елизаветы.

– А... мой дом? – чуть слышно спросила она.

«А моя дочь? – хотелось крикнуть ей. – Что с нею?!» О Машеньке, а вовсе не о доме были все ее мысли, но в последнее мгновение, когда этот отчаянный крик уже почти прозвучал, она спохватилась – и не спросила о ней. Нельзя давать Араторну в руки такой козырь!..

Однако он и сам был весьма догадлив:

– Полагаю, судьба вашей дочери и вашего состояния будет зависеть от императрицы. А она, как вы сами могли убедиться, особа весьма злопамятная. Полномочия этому чудовищу Кравчуку относительно вас были даны самые широкие. Чем он и воспользовался... От вас и следа не осталось бы, когда б я нe прибыл вовремя, застав самый разгар расправы над вами и сумев ее остановить, пользуясь своей властью.

– Значит, вам я обязана жизнью? – Елизавета не смогла скрыть своего отвращения, и Араторн не мог этого не заметить.

– Ваш слуга, синьора! – снова поклонился он, не скрывая иронии.

– Поразительно: как это вы оказались здесь столь своевременно?

– Да так, что я загнал трех лошадей для этого! Видите ли, когда известие о вашем аресте дошло до меня, я как раз собирался в Нижний Новгород, чтобы искать случая встретиться с вами. Но sit fata voluerunt [57] сделать так, чтобы мы встретились здесь.

– Ну, – устало промолвила Елизавета, – и чего вы от меня хотите?

Она села на постели, привычно потянулась переплести косу, но пальцы наткнулись на жалкие остатки кудрей – и это сломило ее окончательно. Это было уже слишком, слишком для нее! Она уткнулась в подушку и зарыдала сухими, без слез, страшными рыданиями, такими изматывающими, что через несколько минут уже лежала пластом, едва дыша, испытывая разом и стыд, и ненависть, потому что Араторн стал свидетелем ее слабости... Но деловитость, прозвучавшая в голосе венценосца, была для нее истинным спасением. Елизавета почувствовала, что его и впрямь есть за что благодарить! И уж такую малость, как внимательно выслушать его, она для него сделает – хотя бы из благодарности.