Шальная графиня (Опальная красавица, Опальная графиня) - Арсеньева Елена - Страница 65

Но Анице было всего лишь семнадцать, она хотела любви и счастья, она не могла жить, вечно терзаясь собственным позором и презирая себя, чего желал бы для нее Миленко! Поняв, что Вук для нее недостижим, что молодые гайдуки всегда будут держаться от нее в отдалении, не находя проку в робких ухаживаниях молодых крестьян Савской Обалы, она вдруг обратила все свои чары на молодого латина, хорвата, который появился в деревне почти одновременно с гайдукской четою. Вук столкнулся с ним однажды, уходя от Аницы, – и едва сдержался, чтобы не расхохотаться: это был Владо, его сокамерник из Сараева! Конечно, тот не узнал Москова, и Вук не смог не созорничать – накинулся на Владо, осыпая его шутливыми тумаками и крича:

– Греховодник! Нечестивец! Исчадие диавола!.. – в точности как вопил в тюрьме, приманивая караульных.

Бедный Владо взвыл от ужаса, когда какой-то воинственный гайдук накинулся на него с кулаками, но, узнав эти голубые глаза и седые волосы, не поверил себе:

– Падре? Вы?! Что с вами? – и тут же, опасливо озираясь, прошептал: – Клянусь, я вас не выдам!

Вук со смехом пояснил, что он не переодетый шпион в отряде гайдуков, а, наоборот, лицедействовал в монашеской рясе при их первой встрече, и его еще пуще развеселило выражение ужаса, мелькнувшее на лице хорвата при известии о таком святотатстве. Вуку даже почудилось, что Владо сейчас повернется и сломя голову кинется от него прочь, но тут взор юноши упал на Аницу, стоявшую на крыльце, – и загорелся таким восторгом, что Вук только вздохнул, словно старик, который вспоминает далекое прошлое, видя молодых влюбленных. Но это был и вздох облегчения: теперь Аница наверняка отстанет от него со своей невысказанной, угрюмой любовью! И еще он мысленно пожелал ей счастья... хотя если бы только мог догадаться о том, что повлечет за собою эта встреча, то, выхватив свой ганджар, тут же перерезал бы горло и Анице, и молодому хорвату... и прежде всего патеру Павеличу, который именно в этот миг, подметая пыль рясою, прошел-пролетел по-над улицею, словно зловещая тень.

Жизнь гайдуков шла своим чередом, Вуку и Миленко не больно-то было до Аницы, а потому они много позже узнали о том, что происходило между нею и двумя католиками. Узнали, когда свершилось неповторимое – и оставалось только проклинать свою слепоту, свою глупость и свою беспомощность.

Павелич был достаточно умен, чтобы впрямую не заводить с Аницей религиозных бесед и не склонять ее к отступничеству. Он знал, что ее семья погибла, оставшись верной религии отцов (не секрет, что мусульмане оставляли в живых те свои жертвы, которые выражали готовность перейти в магометанство).

И хотя Павелич дал слово спасти для своего господа эту исстрадавшуюся душу, он решил не спешить, а добиться, чтобы Аница сама, добровольно пришла в лоно римской церкви. Он сразу приметил взаимную симпатию молодой сербиянки и Владо – и принялся внушать хорвату, что обращение Аницы будет именно тем святым, богоугодным делом, для коего он и был призван в этот мир.

Аница была безмерно счастлива любовью Владо, которого чистая случайность занесла в Савску Обалу: не добившись толку у сестры, которая все же вышла за своего турка и сделалась магометанкою, не решаясь возвращаться к суровому отцу, который строго спросил бы с него, Владо навестил свою крестную мать, жившую в прибрежном селе, – да так здесь и застрял. Мрачные взоры Миленко и Вука порядком поднадоели Анице, а любовь Владо была как раз тем, чего ей недоставало, чтобы вновь расцвести, как цветок. Конечно, плохо, что Владо был латином, однако Аница не сомневалась, что ради любви к ней он будет готов переменить веру. К ее восторгу, он согласился на это довольно быстро, но попросил три месяца сроку, чтобы дождаться благословения отца. Это растрогало Аницу, она охотно согласилась ждать. В эту пору она, конечно, избегала Павелича: ведь намеревалась увести его духовного сына! Аница не могла знать, что и скорое согласие Владо не вероотступничество, и трехмесячная отсрочка свадьбы были задуманы Павеличем, который приказал Владо соблазнить Аницу еще до женитьбы.

Владо любил Аницу истинно; вдобавок он верил, что спасает ее душу, а ради этого все средства хороши! Ему не составило труда добиться своего: натура у Аницы была горячая, к тому же насилие, хоть и оставило по себе ужасные воспоминания, волей-неволей разбудило ее плоть, и она была счастлива одарить Владо своей любовью. Они проводили теперь ночи вместе, и вскоре случилось то, что должно было случиться: Аница почувствовала себя в тягости. Она попалась в расставленные Павеличем сети!

Осознав свое положение, Аница перепугалась не в шутку. Уж этого позора ей Миленко ни за что не спустит! Убьет – да и все тут... Она кинулась к Владо с требованием немедленно жениться – но ее ожидало новое потрясение. Владо только плечами пожал: женитьба означала переход в другую веру, а на это он не мог решиться без благословения отца. Пока же ответа из Брода не было.

Только тут Аница дала себе труд задуматься: да какой же добрый католик благословит вероотступничество своего сына?! Скорее всего не дождаться этого... а значит, Анице не дождаться свадьбы.

Она пребывала в страшном отчаянии, когда патер Павелич явился пред нею, словно посланец небес, и сообщил, что все трудности исчезнут, если Аница примет веру Владо. А чтобы тот не сомневался, стоит ли ему, сыну богатого отца, желанному жениху во многих семьях, жениться на бесприданнице (новая тревога для Аницы!), Павелич даст ей от имени святой римской церкви доброе приданое.

Аница была так напугана, а облегчение от слов Павелича было таким огромным, что она только и могла, что бросилась целовать руки доброму венценосцу, называя его своим отцом и благодетелем. Слава богу, нового позора ей не будет!

Сыграли свадьбу, подгадав, когда чета гайдуков уйдет на османский берег, а когда гайдуки воротились, положение Аницы уже невозможно было скрыть. Немало крепких проклятий вырвалось у Миленко, но он не осмелился поднять руку на беременную женщину... тем более что Аница казалась искренне удрученной случившимся. Она не избегала гайдуков – напротив, то и дело ходила к ним, молила о прощении, жалуясь на свою загубленную жизнь и клянясь, что ее ребенок будет принадлежать к православной вере, чего бы ей это ни стоило.