Роковая дама треф - Арсеньева Елена - Страница 50

– Держи воров! – заблажил Никита не своим голосом, указывая на узенькую лесенку, где четко и черно, подобно силуэтам театра теней, вырисовывались в лунном свете фигуры разъяренных Сен-Венсена и Ламираля, еще не осознавших, очевидно, что из преследователей они превратились в преследуемых. Впрочем, французы тотчас спохватились, перескочили через перила и скрылись в темноте, сопровождаемые топотом множества ног, криками «Держи, лови, хватай!» и разбойничьим посвистом Никиты, который все-таки успел на миг припасть к губам Ангелины, шепнув в поцелуе:

– Иди домой! Жди! Приду!

Затем сорвал с дерева повод невесть откуда взявшегося здесь рыжего жеребца – Ангелина только ахнула, увидев знакомую проточину во лбу, – взлетел на него – и исчез, словно сам обратился в эту орущую, свистящую, звенящую топотом копыт, заливающуюся собачьим лаем, клекочущую птичьим клекотом, полную опасностей и страхов ночную тьму.

Ангелина еще постояла, крепко держась за дерево, с трудом усмиряя дыхание, и, по мере того как спокойнее, медленнее колотилось сердце, вразумительнее становились и мысли, так что полная невнятица происшедшего несколько прояснилась, а разорванные ниточки – события последних дней – сплетались в ровненький клубочек.

Этот конь, вчера плясавший у измайловского крыльца, – конь Никиты. Так ведь, получается, именно Никита – разудалый жилец флигеля. Курьер воинский! Курьер-то он, может быть, и курьер, но вечера уж, наверное, не в игровых домах проводит. Значит, пьяные драки – только маска… и одежда мастерового – тоже маска, прикрытие… А что под ними? Ах, как хотелось бы верить его поцелуям, его шепоту! Кончится война, скинет Никита маску – и останется сердце, любящее Ангелину. И она любит его – можно ли в том сомневаться? Но до сего еще должно пройти время. Не зря же Никита выслеживает французов.

Непросто, ох, как все непросто в доме мадам Жизель!

Чудовищно так думать, но не принадлежит ли она к числу тех иностранцев, которые телом – в России, а душой преданы другому государству? Не было секретом, что правительство Наполеона присылало в Россию шпионов под видом купцов, которые должны были вербовать эмигрантов и поднимать на скрытную войну с приютившей их страной. Впрочем, еще вопрос, кто кого завербовал – мадам Жизель «трех баб» или они ее? Ангелине очень хотелось верить в последнее, ибо ужасно же осознать, что мадам Жизель всегда была хладнокровной лгуньей. Ну ладно, возможно, она такова и есть, если вспомнить застарелую ненависть к Марии Корф, но Фабьен, Фабьен, с его тихой нежностью, скрытной влюбленностью, с его ласковым шепотом, с этим мягким, бархатным взглядом черных очей… И он же спас деда, а потом Ангелину с Меркурием…

И она замерла, глядя во тьму, которая в это мгновение показалась ярче луча солнечного. Все высветилось, все прояснилось вдруг! Почему, почему никто не задумался раньше: ведь поджог заброшенного дома свершен был в ознаменование нападения Наполеона на Россию! И Фабьен оказался в том саду не случайно: он был пособником поджигателя, а выказал себя, чтобы завоевать доверие князя Измайлова. Но это значит… что? Значит, что Фабьен заранее знал князя? Искал случая завоевать его расположение – а случай более благоприятный едва ли мог представиться! Но к чему все это? Откуда такая забота о семействе Измайловых? Да, верно, маркиза д’Антраге сказала, что рекомендовала мадам Жизель Измайловым. И Фабьен…

Ну хорошо, а маркизе-то какая польза в сей протекции?

Укрепить положение в городе своей кузины?

Кузины?..

Ангелина вспомнила столь схожие черные, прекрасные глаза, вспомнила голоса: звонкий, выразительный – мадам Жизель и чуть глуховатый – маркизы. Глуховатый? Ну да, его приглушает неизменная вуаль, скрывающая шрам. А если… а если представить, что шрама никакого и нет? Тогда – что? Если снять вуаль – не окажется ли, что под нею откроется лицо все той же графини де Лоран, мадам Жизель, которая явилась к Измайловым под именем подруги их дочери, чтобы рекомендовать саму себя наилучшим образом? Легковерные же Измайловы приняли за истину объявленную им ложь!

Как это вчера сказала мадам Жизель?.. «Ну, Анжель, ты еще глупее, чем кажешься!» И правда! Глупа как пробка! И все они оказались глупы как пробки, поверив басням мадам д’Антраге, мадам Жизель, графини де Лоран… нет, едва ли – у нее наверняка другое, совсем другое имя, но выяснить его возможно, только заглянув во тьму давно минувших лет, обильно политых кровью, – во времена французской революции, когда перед каждым человеком было только два пути: или служить тирании, или ненавидеть ее. Мать Ангелины пыталась спасти королевскую семью – не на сем ли пути столкнулась она с мадам Жизель… или как ее там? Перешла ей дорожку, вызвала ее ненависть – а ведь женская злоба далеко превосходит мужскую! А может… Нет, ответ знают только Мария Корф и «графиня де Лоран». Или Фабьен.

Фабьен! Он, конечно, замешан во все дела своей матери. По доброй ли воле – бог весть. Но ведь мадам Жизель невозможно противиться. Надо думать, и возле опрокинувшейся кареты он не просто так очутился… да и карета ведь не просто так опрокинулась. Мог ли Усатыч сломанную чеку проглядеть? Фабьен и его сообщник (кто-то ведь сказал тогда: «Le cocher est mort!» [72] – а потом исчез!) охотились за Меркурием, и прикончить его помешала только Ангелина: на нее Фабьен руку не смог поднять.

Против воли какое-то доброе чувство шевельнулось в душе – да тут же и погасло, подавленное вспышкой гнева. Разве можно верить признаниям Фабьена?! Французы всегда ввязываются в любовные интрижки – вот и победил национальный характер, заставил придать откровенной, расчетливой охоте видимость страсти нежной. И скорее всего тогда у Фабьена возобладала не жалость, не забота об Ангелине, а трезвое опасение: смерть своей внучки Измайловы без отмщения не оставят. Или графине де Лоран нужна была живой дочь Марии Корф, чтобы сделать ее своим послушным орудием? Ведь превратила же она в тряпку собственного сына! Даже об отечестве своем он говорил безо всякого чувства, обвинял свою мать во всеуслышание в каких-то непонятных непотребствах (Ангелина вся передернулась, вспомнив, как Фабьен и мадам Жизель вчера беззастенчиво оскорбляли друг друга), а потом пальцем не пошевельнул, чтобы отбить ту, в кого был якобы влюблен, у позорившего ее Моршана. Желание всем понравиться было смыслом его жизни и помогало ему жить приятно, беззаботно. Он хотел нравиться матери, хотел нравиться Ангелине… но не смог постоять ни за ту, ни за другую – просто подчинился силе – и бросил Ангелину на произвол судьбы.

И тут Ангелина обнаружила, что березовый ствол, к которому она прислонилась, как-то странно дрожит – даже чешуйки бересты на нее сыплются, потребовалось некоторое время, чтобы понять: дерево трясется потому, что ему передается дрожь Ангелины. Но то была не дрожь страха, а беззвучный, безудержный хохот!

Все тело, все существо ее сотрясалось от смеха, ибо только сейчас Ангелине оказалась понятна ее собственная глупость; и даже не в том эта глупость состояла, что она слепо доверяла людям, злоумышлявшим против нее самой и ее семьи, а в том, что заведомо ощущала себя беспомощной, лишенной против них всякого оружия.

Но ведь это не так! Не только на свою голову навлечет беды Ангелина, если развяжет язык и проболтается о «трех бабах». Пусть даже мадам Жизель пустит в ход выдуманные слухи и грязные сплетни об Ангелине! Да у всякого-любого, их услышавшего, сразу же возникнет вопрос: что же это за комната со стеклянной стеной в доме почтенной, богобоязненной француженки? И что за люди те зрители, кои наблюдали сцену позорную, никак в нее не вмешиваясь?

Конечно, только такая глупая курица, как Ангелина (она с досады даже постучала себя кулаком по лбу), могла принять на веру угрозу мадам Жизель и не подумать, что каждое злодейство француженки рикошетом воротится к ней же!

Ангелина расправила плечи и, зажмурясь, подставила лицо теплому ночному ветерку. Тихо было вокруг, блаженно тихо. Воистину – тишина царствовала над миром. Взошла луна. Ясный свет разливался по зелени листьев, воздух напоен был свежими ароматами близкой осени. Ночь дышала шелестом трав и листьев. Это просто чудо… просто чудо, что сотворило с Ангелиною появление Никиты, уверенность в его любви! Неизъяснимые силы пробудились в ней, жизнь обновилась, засияла многоцветно, и все теперь казалось не страшно, все по плечу, все возможно! Конечно, она пойдет домой, к ней придет Никита; они вновь предадутся любви – уже не таясь друг перед другом, не стыдясь того огня, который возжигают друг в друге. И может быть, потом Никита попросит ее руки…