Роковая дама треф - Арсеньева Елена - Страница 41

Военная тайна? Да ведь Ангелина не из болтливых. Разве, выхаживая Меркурия, она не сделалась достойной его доверия?..

Ангелина уверяла себя, что дело только лишь в обиде на рухнувшую дружбу, хотя все обстояло проще: Меркурий в ее глазах стал просто-напросто еще одним мужчиною, который получил от нее все, что хотел, – и ушел, не оглянувшись. Никита Аргамаков взял ее тело, ее страсть. Меркурий – ее дружбу, ее привязанность. Оба взяли ее как могли – и ушли, бросили. Отшвырнули!

И в том состоянии глубочайшего оскорбления, в коем пребывала Ангелина, для нее благотворным елеем, пролившимся на горючие язвы, явилось приглашение Фабьена пожаловать к ним в дом, на бал, даваемый в честь его именин.

Впрочем, надо отдать Ангелине справедливость: чуть только оскорбленное тщеславие ее сделалось удовлетворено, она осознала всю щекотливость своего положения.

Мало, что идет война! Армия разбита, враг в Москве. Народ ввергнут в пучину бедствия и ужаса. И сейчас идти плясать под веселую музыку в доме соотечественников Наполеоновых? Как бы радоваться вместе с ними страшному поражению России?! Это должен отвергнуть даже самый суетный ум, а ведь Ангелина вовсе не была пустышкою вроде Нанси Филипповой, которая приняла приглашение Фабьена в ту же минуту, как его получила! Вежливый отказ Ангелина написала сама, даже не сочтя нужным обременять деда с бабушкою, однако отослать свое письмо не успела: в доме Измайловых объявилась нежданная гостья – маркиза д’Антраге.

Она была все такова же: таинственная и очаровательная под своей чадрой. Засвидетельствовав свое почтение Измайловым и преодолев первую натянутость, познакомилась со своей заочной протеже – Ангелиною – и передала несколько комплиментов мадам Жизель уму, красоте и нраву молодой баронессы. Ангелине было приятно, хотя и стеснительно. Тактичная маркиза сменила тему и принялась рассказывать о путешествии по России, которое предприняла в разгар войны с этой великой страной знаменитая французская писательница мадам де Сталь.

– Мадам де Сталь? – сухо произнесла княгиня Елизавета. – Насколько мне известно, ее болтливость отчасти стала причиною поимки королевской семьи в Варенне [51]?

– Mon Dieu! [52] – в ужасе вскинулась маркиза. – Это нонсенс! Слишком многие благодаря Ферзену [53] были невольно осведомлены о плане бегства королевской семьи под защиту иностранных государей, в первую очередь – шведского. Понятно, что об этом знал и шведский посол в Париже де Сталь, и его жена, француженка по национальности, урожденная Неккер. Может быть, госпожа де Сталь и проболталась кое-кому об этом в Национальном собрании… но никакие меры предосторожности не помешали королевской семье ускользнуть из Тюильри! Впрочем, это вам должно быть известно лучше, чем мне! – тонко улыбнулась маркиза, и Елизавета не могла не улыбнуться с гордостью в ответ, ибо среди тех, кто отчаянно, рискуя жизнью, пытался спасти королей-мучеников, была ее дочь – баронесса Корф.

Разговор вернулся в прежнее мирное русло, маркиза д’Антраге оказалась прекрасной рассказчицей и очень живо изображала, как изумлялась знаменитая французская писательница русским просторам; хотя карета двигалась очень быстро, мадам де Сталь казалось, что она стоит на месте, настолько однообразным был пейзаж. Ее охватывал своего рода кошмар, который приходит иногда ночью, когда чудится, что делаешь шаги – и в то же время не двигаешься с места. Бесконечной казалась ей эта страна, и целая вечность нужна была, чтобы пересечь ее!

Ангелина скромно сидела в уголке, слушала с интересом и думала, что, пожалуй, она прежде ошибалась, составив о госпоже де Сталь невысокое мнение из-за двух ее романов. Коринна [54] казалась Ангелине сумасшедшей, безнравственной особою, место которой – в доме умалишенных за ее сумасбродство и за бегание по Европе пешком, с капюшоном на голове, в намерении отыскать своего дурака Освальда. Этот персонаж «Коринны» просто-таки бесил Ангелину, как всякий нерешительный, колеблющийся характер: в мужчинах этих черт она не переносила! «Дельфина» раздражала ее еще больше, представляясь от начала до конца собранием самых ужасных идей, в этом романе все казалось никуда не годным, даже слог!

Непонятно, почему милая и приятная маркиза с таким восторгом говорит о даме, пишущей столь неприятные вещи. Хотя в оригинальности суждений мадам де Сталь, конечно, не откажешь!

– Сообразно обстоятельствам, русские могут держать себя, как англичане, французы, немцы… – припомнила маркиза еще одно высказывание знаменитой романистки, – но никогда они не перестают быть русскими, то есть пылкими и в то же время осторожными; более способными к страсти, чем к дружбе; более гордыми, чем мягкими; более склонными к набожности, чем к добродетели; более храбрыми, чем рыцарски отважными, – и такими страстными в своих желаниях, что никакие препятствия не в силах сдержать их порывы!

Алексей Михайлович в восторге застучал кулаком по колену и рассмеялся:

– Лихо! Лихо сказано!

А и впрямь – сказано было хорошо, Ангелина не могла не признать. И все-таки она никак не понимала, зачем появилась маркиза и к чему клонит. Чувствовала, что это неспроста, но никак не могла сообразить, в чем суть визита. И вдруг все разъяснилось.

– Мадам де Сталь поражена великодушием русских, – сказала маркиза, глядя на хозяев дома своими прекрасными черными глазами с каким-то странным, почти умоляющим выражением. – Она говорила на языке врагов, опустошающих вашу страну, однако говорила о своей ненависти к монстру Бонапарту – и ее в гостиных Петербурга принимали как родную, родственную душу. Ах, мне известно, сколь сурово обошелся с моими соотечественниками в Москве граф Ростопчин, но это случай особенный и тем более оскорбительный, что французы, нашедшие убежище в России, и впрямь почитают ее своей родиной, готовы жизнь за нее отдать!

Князь и княгиня вежливо согласились, что всех мерить на один аршин негоже, вот взять хотя бы графиню де Лоран, которая столько сил положила в госпитале: там до сих пор добром вспоминают матушку Жиз…

– О, как вы добры, как бесконечно добры! – перебила маркиза д’Антраге, и в ее выразительных глазах проблеснули слезы. – Так, значит, я могу сказать моей кузине, что вы принимаете ее приглашение быть на балу в честь именин Фабьена?

Измайловы откровенно опешили. Маркиза, почуяв замешательство, тут же перешла в наступление:

– Я прошу вас… умоляю не отказать, поддержать нас всех! Предавшись всею душою России, мы хотим снять с себя позорное клеймо пособничества – пусть невольного! – нашему общему врагу. Прошу вас быть на балу во имя милосердия, во имя исполнения клятвы Марии, наконец!

– Клятвы Марии? – вскинула брови Елизавета. – О чем вы?

– Однажды ваша дочь дала мне слово исполнить всякую мою просьбу. Это было давно, более двадцати лет назад, но ни разу я не напоминала о том обещании… напоминаю только сейчас!

Она умоляюще сложила руки, обжигая княгиню взором.

Елизавета невольно потупилась. Как ни много рассказывала ей дочь о жизни во Франции, в этих откровениях оставалось еще много темного, неясного. Непросто даже и матери разобраться в отношениях Марии с мужем – их можно было бы определить как любовь-ненависть; неохотно упоминала дочь и о своей дружбе с каким-то красавцем венгром – их объединяла сперва страсть, потом смерть… еще была какая-то сестра венгра, вспоминая о которой Мария всегда бледнела, словно видела страшный призрак. Потом еще какой-то Вайян, и Жако, и «тетушка» Строилова [55] – нет, понять тут ничего невозможно! Кто знает, чем была некогда Мария обязана этой загадочной маркизе, какую клятву могла ей дать!