Разбитое сердце июля - Арсеньева Елена - Страница 63

Тут упомянутая гражданка спросила, известно ли, к какому именно врачу намерен отправиться Холстин. Муравьев сказал, что да, ему это известно, однако Холстин убедительно просил тайну никому не открывать, поскольку она имеет отношение сугубо к его частной жизни и никоим образом не должна стать достоянием гласности. Как Собко, так и Муравьев сочли просьбу опять-таки достойной уважения и дали слово молчать – разумеется, если интересы дела не потребуют нарушить молчание. Пока интересы дела ничего такого не требовали, поэтому товарищ Муравьев на вопрос гражданки Ярушкиной ответа не дал, а сказал, что она может быть свободна. Пока… Но не исключено, что вскоре возникнет необходимость поговорить с ней еще. Встретимся за ужином!

При этом Лев Иванович почему-то сурово постучал кулаком по столу – вернее, по газете, которая на том столе лежала. Это были «Губернские ведомости» с фотографией Холстина и Ирины Покровской на первой странице. Снимок хоть и извещал именно о помолвке, был сделан не на вчерашнем торжестве, а раньше, на каком-то пикнике: Холстин в джинсах и майке, Ирина в топике и шортиках, босиком, кругом буйная природа и отличная погода, в руках у Ирины шампур, у Холстина – бутылка виски.

Красавица, конечно, эта Ирина. Лицо, фигура, ноги – совершенство!

У Алены у самой были красивые ноги, но до Ирининых им далеко!

Самокритичная писательница наша посмотрела на совершенные ноги и нахмурилась. Ария Интуиции из оперы «Сплошные непонятки» снова зазвучала где-то вдали…

Что ожидает красавицу Ирину завтра?

И Алена пошла на ужин, думая об этом и ежеминутно ожидая суровой команды «К ноге!» от Муравьева.

Однако проголодалась за этот тяжелый день не только она, но и товарищи менты. И они были так увлечены процессом принятия пищи, что Алена успела прикончить шницель, гречку, пирожное – вот как-то так получилось, что его тоже, – а потом и выскользнуть неприметно из столовой, прежде чем усталый Муравьев смог оторваться от еды и вспомнить о служебном долге.

Алена поскорей добежала до коттеджа и вошла в свой номер, отомкнув его двумя ключами: обычным и секретным.

Огляделась. Чистота удивительная, порядок полный. И совершенно не понять, проникал ли сюда кто-нибудь после того, как Алена днем отправилась в свой затянувшийся вояж. Вопрос можно поставить и так: попал ли кому-то в руки ее ключ? В смысле, было ли приключение с Вадимом отвлекающим маневром?

Странно, но последнее ее ничуть не волновало. Аквасекс как-то пролетел мимо сознания. Интерес к бумагам Толикова тоже начисто пропал, да и не было его, по большому-то счету. Сейчас все мысли Алены были поглощены совсем другим – последним письмом Сергея Лютова.

Сначала Алена все же прошла в душ – смыть дневную усталость, а потом забралась в постель. В свою, надо отметить. Прошлую-то ночь провела в чужой!

Ох, умора… Знал бы Игорь…

Не узнает, вот уж точно – не узнает. Тем паче что ему категорически наплевать, по чьим постелям кочует его бывшая подруга. Он и сам, конечно, не теряет времени даром!

«Ты не отвлекайся, не отвлекайся, Алена, – остановила себя наша детективщица. – Где тот листочек, который дал Вячик Крайнов? Вот он, в сумке».

Алена развернула его – пальцы почему-то задрожали – и вновь перечла полные безысходности строки:

«Ласточка моя черноголовка, здравствуй и прощай! Это мое последнее письмо к тебе. Раз ты его получила, то уже знаешь, что я сделал. Невыносимо жаль мне тебя огорчать, да приходится. Деваться некуда, так складываются обстоятельства, что я вынужден это сделать. Если бы мог найти другой выход – нашел бы и никогда не совершил бы того, что совершить вынужден. Уж ты мне поверь, любимая моя, ни за что, ни за какие блага не бросил бы я тебя и ребят, если бы не одолели меня вконец мои проблемы, от которых вижу только один способ спастись: бежать туда, откуда мне уже не вернуться никогда.

Устал я, устал… мечтаю отдохнуть от всего, от всех, даже от жизни!

Но разве мог я в юности своей розовой подумать, что захочу отдохнуть не на югах каких-нибудь, а в той самой юдоли печали, о которой раньше только в книжках читал?

Ладно, что это я разнудился, как в той пословице: коли сам не виноват, так других виновать, родных и троюродных! Но я-то сам во всем виноват.

Прости, что не исполнил своего обещания, не сделал тебя счастливой, богатой, как мечталось. До тебя, сама знаешь, с женщинами мне не везло, ты всех заменила, все исправила. Очень я хотел разбогатеть, чтобы тебя отблагодарить, вот на этом и сломался. Не перестаю думать о тебе и всем сердцем клясть себя за то, что заигрался в такие игры. Чего бы только я для тебя и для детей не сделал, жизни бы не пожалел! Ты себя береги… ведь ты о моих делах ничего не знаешь, я тебе даже денег никаких не оставил, моим страхом заработанных. Ребятишкам тоже не оставил, хотя тоже очень хотел их обеспечить… Ладно, они уже люди вполне взрослые, понятливые, но главное, чтобы меня не забывали. Не будет им покоя, если забудут меня!

Ну, время торопит. Пора заканчивать мою прощальную писанину, хотя, если бы воля моя на то была, я бы и письма этого писать не стал, и не сделал бы над собой то, что сделать собираюсь. Выпью сейчас побольше, чтоб голова затуманилась, да и…

Прощай, Ласточка моя черноголовая, любимая, ненаглядная, счастье мое. Не забывай меня, самое горькое сейчас – это подумать, что ты меня с другим забудешь… Ведь никто тебя так любить не будет, как я любил, и ты, верю, никого уже так не полюбишь, как меня любила. Ну, теперь уж совсем прощай! Мне пора уходить. Твой до гроба, как и обещал…»

Звенит, звенит щемящая нота!

Алена снова и снова перечитывала письмо.

Допускаем, что Лютов был убит или, может быть, принужден к самоубийству, потому он и пишет: «Деваться некуда, так складываются обстоятельства, что я вынужден это сделать. Если бы мог бы найти другой выход – нашел бы и никогда не совершил бы того, что совершить вынужден». Или еще! «…если бы воля моя на то была, я бы и письма этого писать не стал, и не сделал бы над собой то, что сделать собираюсь».

А вот что особенно цепляет взгляд: «Ладно, что это я разнудился, как в той пословице: коли сам не виноват, так других виновать, родных и троюродных! Но я-то сам во всем виноват».

Почему разорвана строка? Случайно? Или для того, чтобы обратить внимание на слово «троюродных»? Но если так, то что это значит? В убийстве Лютова принимал участие какой-то его родственник? Да нет, вряд ли. Наверняка Лютов писал письмо под контролем, прямого указания на себя убийца не потерпел бы. Пожалуй, слово «троюродный» – единственный намек, который он мог себе позволить. Намек, оставшийся не замеченным для убийцы, но натолкнувший на догадку Нину Елисееву. И Лютов знал, что она поймет этот намек!

В чем суть?

Троюродных, троюродных, тро-ю-род-ных…

Тро-ю… Три ю?

Три Ю, ну конечно! Вот о чем звенит, вот о чем поет – пронзительно и печально – предыдущая строка: «Но разве мог я в юности своей розовой подумать, что захочу отдохнуть не на югах каких-нибудь, а в той самой юдоли печали, о которой раньше только в книжках читал?»

Неестественная какая-то фраза, Алену она сразу зацепила своей вычурностью. Но она вполне объяснима, если допустить, что Лютов написал ее ради трех слов с буквой ю: юность, юга, юдоль. Три Ю! И потом это подтверждающее слово – троюродных…

Их было три компаньона: Борис Юровский, Юрий Толиков и Сергей Лютов. У каждого в имени или фамилии по букве Ю… Смелая догадка, но уж какая есть. Убийцы не заметили намек. Может быть, это совпадение им просто в голову никогда не приходило. Да и Алена не обратила бы на него внимания, если бы не вспомнила об аллитерациях, если бы не ощутила ее чисто интуитивно. Это вам не навязчивый бальмонтовский «чуждый чарам черный челн», эта очень-очень тонкий намек…

Кажется, нечто подобное этим трем Ю Алена сегодня слышала и раньше. Она зажмурилась, вспоминая.