Разбитое сердце июля - Арсеньева Елена - Страница 19

Ту самую красоту молодости, которой так и блистал Вадим, шедший вслед за сестрой… Синие глаза потуплены, волосы гладко зачесаны назад, на четко вырезанных губах скромная, чуточку озабоченная улыбка. Одет прекрасно, хотя и очень просто: легкая рубашка, светлые джинсы, мокасины. Но вот какая странность: стильная и дорогая одежда Холстина на себя вообще внимания не обращала, она воспринималась как часть целого, как некая составляющая его значительного облика (истинная примета элегантности!), а Вадим словно бы демонстрировал и внешность свою, и эту одежду, будто требовал: а вот посмотрите, каков я и каковы мои тряпки, представляете, сколько за все это уплачено?!

«Позер, актер, фанфарон и бонвиван, – вынесла безапелляционный приговор Алена. – Что у меня за приступ сексуального помешательства случился, что я решила им увлечься?!»

И наша писательница поспешила спрятаться за чью-то широкую спину, чтобы Вадим, не дай бог, ее не заметил и не кинулся возобновлять знакомство. Возможен более позорный вариант: заметить-то он заметит, но сделает вид, будто видит ее впервые в жизни, потому что начисто забыл про свое щедрое приглашение и теперь знать не знает, что делать с новой знакомой. А вдруг она станет навязываться?!

Ну уж нет, Алена со своим гипертрофированным самолюбием в жизни никому не навязывалась и начинать это делать не намерена. Она даже с обожаемым (когда-то давно, теперь все в прошлом!) Игорем не собирается больше выяснять отношения. Просто исчезнет из его жизни, да и все, неужто будет разменивать свою гордость (или гордыню? Ой, да какая разница!) на случайного знакомого?

Впрочем, она зря пыталась спрятаться: все с той же озабоченной полуулыбкой Вадим прошел мимо нее, не поднимая глаз, поглощенный беседой по мобильному телефону. Впрочем, незамеченной осталась не только старательно скрывавшаяся Алена, но и всячески старавшаяся обратить на себя внимание Елена Прекрасная номер два – в серьгах из белого золота. Правда, Алене показалось, гораздо больше она силилась попасться на глаза Холстину, чем Вадиму, но не преуспела и в этом.

Как только «звездная пара» (у эстетки-писательницы от этого словосочетания обычно начиналась оскомина, но иначе тут не скажешь) в сопровождении хвостика-Вадима проследовала мимо, Алена выскользнула из дверей столовой и побежала уже знакомыми дорожками к своему бревенчатому домику, сокрушаясь о даром потерянном времени и мечтая об одном: как можно скорей открыть ноутбук – и наконец…

Из дневника убийцы

«Был сегодня разговор с Мальчишкой. Удивительно: он растет, взрослеет, смотрит на женщин (даже и на меня) испытующим, раздевающим, мужским взглядом, а я не могу называть его иначе, как Мальчишкой. Несправедливо, учитывая, что вопрос, который я ему задала, касался суровых, очень суровых игр – отнюдь не детских и не женских, а именно мужских. Отреагировал он, как надо: поглядел лукаво, но без привычного томного закатывания очей (не передать, как меня это раздражает! Он становится на педика похож, когда так вот начинает глазками играть!) и спросил:

– А что, очень надо?

– Очень, – говорю.

– Выходы на такого человека у меня есть, – сказал Мальчишка. – Человек очень конкретный. Я его еще с армии знаю. Но он даром не работает.

– Сколько он хочет? – спросила я.

– Надо узнать.

– Узнай.

Он поглядел исподлобья:

– Слова не скажу, пока ты мне не расскажешь, что затеяла.

Я сначала хотела отмолчаться, но потом… Все равно пришлось бы его в это посвятить! Рассказала.

Ох, какие стали у него глаза…

Потом говорит:

– Я все сделаю. Да, сделаю. Что скажешь, то и сделаю! Клянусь!

Я только голову наклонила: мол, согласна.

Маленький дурачок… Он ведь и не знает, что от него потребуется! Но, дав клятву, он заложил душу дьяволу мести. А посредником между ними была я».

«И начинания, вознесшиеся мощно, сворачивая в сторону свой бег, теряют имя действия», – сказал некогда Шекспир.

Ничего толкового не получилось! Алена сменила невостребованное платьице на длинную, просторную футболку, в которой обычно спала, когда куда-то ездила, переобулась в шлепанцы, смыла с лица несравненную красоту фирмы «Эсте Лаудер», тоже так и оставшуюся невостребованной, нацепила на нос очки (мартышка к старости слаба глазами стала, как однажды констатировал все тот же дедушка Крылов) и съела вместо банкетных салатиков все три привезенных с собой банана (в них так же, как в шоколаде, живет микроэлемент по имени «серотонин», который пробуждает в нас гормон радости – эндорфин, и когда больше нет никаких поводов порадоваться, можно съесть банан, а лучше – несколько бананов!). Затем она включила фумигатор (величайшее изобретение человечества, сравнимое для людей с такой чувствительной кожей, как у нашей писательницы, может быть, только с изобретением электричества – и то лишь потому, что фумигатор нужно включать в электрическую розетку!), открыла ноутбук, бойко нащелкала в новом документе: «Алена ДМИТРИЕВА. ИГРУШКА ДЛЯ КРАСАВИЦ. Роман», сохранила эту нетленку… а дальше дело не пошло.

Для начала страшным волевым усилием пришлось подавлять желание достать карточную колоду, которую Алена зачем-то прихватила с собой из дому, и посмотреть, что там поделывает и с кем проводит время трефовый король – некий молодой брюнет с черными глазами. А что толку смотреть? И так понятно, что он поделывает и с кем проводит время!

Потом откуда-то прилетели, словно стая ненормальных комаров-камикадзе, которым плевать на фумигатор, ненужные сомнения: а не слишком ли ослепила ее ревность, не рубит ли она, по своему обыкновению, сплеча, не приняла ли нежелаемое за действительное, не грозит ли ей переусердствовать в мстительных планах и оскорбить гнусными подозрениями ни в чем не повинную подругу (или приятельницу, какая разница?) и самого трефового короля, которого она любила так самозабвенно и упоенно, в признаниях которому – и день и ночь, и письменно и устно! – вот только что радугой небесной не расписывалась, который дал ей столько счастья… И горя, конечно, тоже, но… Но разве возможно счастье без горя? Разве возможен день без ночи?

Чтобы выяснить этот жизненно важный вопрос, Алена позвонила подруге Инне. Однако та была не настроена на отвлеченные размышления: ее всю поглощало выяснение отношений какой-то дамы со строителями дачного дома, которые деньги получили, а работу заканчивать никак не желали. Дама пообещала адвокату поистине царский гонорар, ну и понятно, что Инна погрузилась в ее дело с ручками и ножками.

Впрочем, вряд ли разговор с Инной помог бы Алене успокоиться и начать работать. Дело было не только в посторонних размышлениях и ненужных терзаниях. Просто Алена вдруг осознала, что ей… страшно. Воспоминания о несчастном Толикове, который, очень может быть, испустил дух вот здесь, на этой кровати, где она должна будет спать ночью, немало тревожили ее воображение. И чуть ли не больше тревожили те шорохи и шелесты, те шумы, те странные звуки, которые доносились до нее из ночного леса, окружавшего уединенный коттедж. Пусть это был «прирученный» лес, отсеченный от дикого массива оградой пансионата, но ведь всем известно: звери, выросшие у людей, ставшие, казалось, совершенно ручными обитателями их квартир, иногда вдруг ни с того ни с сего выходят из-под контроля, нападают на своих потерявших бдительность дрессировщиков и разрывают их в клочки. Конечно, никаких диких зверей здесь, на территории «Юбилейного», днем с огнем не найдешь, кроме белок и ежиков, но вовсе не зверей боялась сейчас Алена, причем боялась до дрожи. А кого? Страшных лихих разбойников? Да нет, едва ли. Боялась чего-то невыразимого, безымянного, неописуемого, того, что гнездилось в глубинах воображения человека, насквозь городского, любившего природу, как можно любить красивый пейзаж в багетовой рамке, висящий над кроватью, отвыкшего от таинственных лесных шумов, шуршаний, шелестов, способного заснуть под грохот компрессора, но маяться тревожной бессонницей, если дождь будет стучать в стекло или деревья скрипеть сучьями над крышей.