Время любить - Бенцони Жюльетта - Страница 18

Словно выждав именно этот момент, показалась луна, залив площадь холодным ярким светом. Одновременно заговорщики услышали, что внизу, у подножия башни, солдаты обменялись несколькими словами на своем гортанном языке. Катрин заметила, что на лице Ганса блеснули зубы, и поняла, что тот улыбался.

– Пошли! – прошептал он. – Воистину небо на нашей стороне! Теперь нужно спустить вниз нашего беглеца, а, судя по его весу, это будет нелегкой задачей. Башенная лестница крутая, и хорошо, что Гатто пришел нам помочь. Вы, мадам Катрин, пойдете впереди с факелом и посветите нам. Теперь пойдем!

Трое мужчин понесли Готье. Несмотря на то что тот похудел из-за вынесенных им лишений, он был тяжелым, и к тому же из-за его огромного роста трудно было поворачиваться на узкой лестнице.

Осторожно ступая, задерживая дыхание, Катрин со своими спутниками медленно, но верно пробирались к двери. Они уже вышли бы из собора, когда в самый непредвиденный момент Готье вдруг издал стон, который в тишине, едва нарушавшейся монотонным бормотанием монахов, прозвучал в ушах Катрин громом трубного гласа Страшного суда. У трех мужчин с их ношей только и хватило времени метнуться в тень огромного столба у закрытой решетки церковной часовни, а Катрин живо приложила руку к губам раненого.

Объявшая беглецов тревога и минуты последовавшего за этим ожидания были страшны. На клиросе оба монаха прервали свои молитвы. Они повернули головы в сторону, откуда им послышался неожиданный шум. Катрин увидела сухой профиль одного из них – он четко обозначился на фоне свечи. Другой даже сделал было жест, желая встать, но собрат удержал его.

– Да это кошка! – сказал он, и монахи продолжили свои молитвы.

Но положение маленькой группки людей вовсе не улучшилось. У себя под рукой Катрин чувствовала, как шевелятся губы Готье. Он стал пытаться освободиться от стеснявшей его руки.

– Как заставить его замолчать? – прошептала Катрин, в ужасе прижимая руку.

Слабый стон, словно глухой всплеск воды о камень, послышался опять. Опять показалось, что они погибли. Сейчас монахи остановятся. На сей раз они придут посмотреть, в чем дело…

– Если нужно, мы его пристукнем, – невозмутимо прошептал Жосс. – Но отсюда нужно выйти.

В этот момент в глубинах церкви раздались удары колокола, за которыми немедленно последовала песнь, суровая и мрачная, которую запели примерно пятьдесят мужских голосов. Все с облегчением вздохнули.

– Монахи! – прошептал Ганс. – Как раз вовремя!

Трое мужчин опять ухватились за Готье, подняли его, словно он ничего не весил, и бросились вдоль нижней боковой части придела. Готье не переставая стонал, но громкие голоса святых отцов возносили свою песнь к высоким сводам церкви, заполняя ее суровой мелодией, в которой терялся голос раненого. Запыхавшиеся, с бешено стучавшими сердцами, четверо заговорщиков оказались со своей ношей у боковой двери собора. Луна освещала округу, но залегшая вдоль стен широкая черная тень могла их спасти.

– Последнее усилие, – радостно прошептал Ганс, – и мы на месте. Быстро к дому!

Через несколько мгновений низкая дверь дома строителей тихо затворилась за ними. Катрин, более не в состоянии сдерживать себя, разразилась рыданиями.

Конец грешника

Поступая мудро, Ганс, Жосс и Гатто дали Катрин выплакаться до конца. Они перенесли Готье под навес, положили на солому, наскоро собранную Гатто, и принялись осматривать его. Выплакавшись, Катрин вытерла глаза и пошла на поиски своих друзей. Она чувствовала невероятное облегчение. Для нее было такой радостью освобождение Готье от жестокого дона Мартина!

Но радость Катрин померкла после первого же взгляда на распластанное тело Готье. Он был худ, ужасающе грязен, и если глаза у него иногда открывались, взгляд их оставался безразличным, тусклым. Когда этот взгляд останавливался на молодой женщине, в нем не возникало никакого признака узнавания. Напрасно Катрин наклонялась над ним и мягко звала по имени, нормандец смотрел на нее все так же безучастно.

– Может, он лишился памяти. Наверное, он очень болен. Зачем же тогда вы отнесли его сюда, а не в кухню?

– Потому что скоро настанет день, – ответил Ганс. – А когда Уррака встанет, совсем не нужно, чтобы она его увидела.

– Не все ли равно, раз она глухая!

– Глухая, да! Но не слепая, не немая и даже, может быть, не такая уж глупая, как кажется. Мы поухаживаем за этим человеком, обмоем, оденем как следует, поддержим его силы настолько, насколько это нам удастся. И тогда нужно будет как-то вывезти его из города.

– Но как же увезти его в таком состоянии? Что же с ним делать по дороге?

– На этот счет я дам вам совет. Потом, госпожа Катрин, это уже будет ваша забота. Я же не могу ни последовать за ним, ни оставить его здесь. Это значит рисковать собственной головой и головами всех моих людей… Нужно вам сказать, что, как только вы выйдете из города, вы не рассчитывайте на мою помощь.

Катрин внимательно выслушала Ганса. Она даже немного смутилась. Этот человек помог ей, не задумываясь, и как-то подсознательно она уже стала верить, что и дальше он станет ей помогать. Но в ней все-таки оказалось достаточно здравого смысла, чтобы немедленно согласиться с ним: он был совершенно прав, и большего она не могла у него просить. Она с улыбкой протянула ему руку.

– Вы и так слишком много сделали, друг мой, и за все эти опасности, которым вы подвергли себя ради незнакомой женщины, я навсегда останусь вам глубоко и искренне благодарной. Будьте спокойны, что касается меня, я всегда умела встречать лицом к лицу трудности, которые вставали на моем пути. И я пойду до конца и в этом деле.

– Вы забыли, что я еще нахожусь при вас! – процедил сквозь зубы обиженный Жосс. – Но перейдем же к делу. Вы сказали, мэтр Ганс, что придумаете способ увезти его из города. Какой же это способ?

– Повозка для перевозки камня. Мне предстоит руководить перевозкой камня в Хоспиталь-дель-Реи в полулье от города. Мы отправимся, как только откроют городские ворота. Вашего друга мы запрячем среди каменных глыб. В повозку мы запряжем ваших лошадей, а в монастыре я достану вам другую повозку, и вы сможете увезти этого человека, а я тем временем найду себе других лошадей и верну на место мою повозку. Потом вам останется надеяться на милость Божию.

– Я даже и не мечтала о таком, – просто произнесла Катрин. – Спасибо, мэтр Ганс!

– Хватит разговаривать! Займемся раненым и подготовим повозку. День вот-вот настанет!

Все стали действовать молча. Готье, освобожденный от своих лохмотьев, был начисто обмыт, одет в чистую одежду, слишком для него короткую, ибо ни один из трех мужчин не оказался такого же роста, как он. Рану на голове, которую было очень трудно обработать, они смазали овечьим жиром. Ему обстригли волосы, побрили, чтобы никто не смог его узнать. С жадностью Готье съел горячий суп и осушил кувшин с вином. Жосс с задумчивым видом смотрел на него.

– Может быть, следует его как следует напоить, – заметил он. – Если бы он спал в повозке, это было бы менее опасно. Представьте себе, что охранники у ворот услышат, как он застонет в бреду.

– У меня есть мак, – сказал Ганс. – Я дам ему выпить раздавленных в вине маковых зернышек, и он будет спать как ребенок.

Когда они закончили все дела, на горизонте протянулась светлая полоса, настало утро.

– Теперь подготовим повозку, – сказал Ганс. – Уррака того и гляди спустится со своего чердака.

Он дал Готье выпить вина с маком, потом, обернув его куском плотной ткани, отнес на повозку, стоявшую в смежном с домом сарае. С помощью Жосса и Гатто он навалил на повозку глыбы камня так, что нормандец оказался полностью упрятанным, и не было риска, что его там придавит. Они обложили Готье соломой.

Не успели они закончить приготовления к отъезду, как дом стал просыпаться. Старая Уррака с трудом спустилась с приставной лестницы, ведущей на верхний этаж, и начала шаркать стоптанными башмаками между двором и кухней, набирая воду в колодце, нося дрова для очага и раздувая огонь от оставшихся углей. Один за другим, зевая и потягиваясь, каменщики выходили из общей спальни, шли умываться к ведру с холодной водой, потом возвращались за едой. Катрин, зевая и потягиваясь, как и прочие, опять заняла свое место в углу у очага. Что касается Жосса, то он, делая вид, что только что проснулся, вышел и отправился на площадь. Ему хотелось посмотреть, как выглядел новый обитатель клетки при свете дня. Ганс повернулся к рабочим и принялся говорить с ними на их родном языке. Немцы кивали головами с согласным видом, а покончив с нехитрой едой, один за другим покинули кухню. Когда они остались одни, Ганс улыбнулся Катрин: