Причуды Саломеи, или Роман одной картины (Валентин Серов – Ида Рубинштейн) - Арсеньева Елена - Страница 4

Какой прекрасный текст.

Какой страшный текст!

Он безмерно подходил Иде. Безмерно, ибо она была таким же демоном разрушения, как и Саломея.

Наконец Ида оказалась в Театре Комиссаржевской. Сначала присматривалась: ежедневно приезжала в театр, молча выходила из роскошной кареты в совершенно фантастических и роскошных одеяниях, с лицом буквально наштукатуренным, на котором нарисованы были, как стрелы, иссиня-черные брови, такие же огромные ресницы у глаз и пунцовые, как коралл, губы. Молча входила в театр, не здороваясь ни с кем, садилась в глубине зрительного зала во время репетиции и молча же возвращалась в карету. Видом своим она просто-таки с ног сбивала молоденьких провинциалок вроде будущей великой актрисы Веры Пашенной: «Ида Рубинштейн прошла мимо в пунцовом платье, вся в шорохе драгоценных кружев, «дыша духами и туманами». За ней волочился длинный шлейф. Меня поразила прическа с пышным напуском на лоб. Онемев, я вдруг подумала про себя, что я совершенно неприлично одета и очень нехороша собой…»

Итак, она все же создала свой стиль. Ну что ж, эпоха декаданса была истинно ее эпохой.

Пьесу Уайльда приняли к постановке в Театре Комиссаржевской, но Ида напрасно ждала своего звездного часа: роль Саломеи отдали актрисе Наталье Волоховой, возлюбленной Александра Блока. Однако обижаться на судьбу было рано: цензура запретила-таки спектакль![1] Театр Комиссаржевской закрыли.

Впрочем, Ида так и так ушла бы оттуда, слишком уж разными существами были они с Верой Федоровной. Комиссаржевская считалась воплощением женственности и лиричности, а Иду Рубинштейн привлекал утонченный и острый психологизм, стилизация и эротичная экзотичность. Или экзотичный эротизм, это уж кому как больше нравится…

Но с мыслью о «Саломее» она расстаться не могла. Уйдя из театра, Ида пыталась поставить пьесу у себя дома. Режиссировал Мейерхольд, музыку писал Глазунов, декорации, конечно, делал Бакст, танцы ставил Фокин. Но Ида не смогла создать обстановку, необходимую для серьезной работы. Она видела на сцене только себя и только себя слушала, а это, безусловно, бесило остальных актеров, а тем более режиссера. Не получилось консенсуса, как сказали бы мы, образованные потомки. Кроме того, ссориться со Святейшим синодом и возобновлять запрещенную пьесу как-то расхотелось разумным людям, у которых за спинами не стояли оборонительные сооружения из мешков, набитых деньгами, какие стояли у Иды.

Но она по-прежнему не могла расстаться со своей навязчивой идеей. Как ни странно, из всей роли более всего ей было жаль «Танец семи покрывал», которым Саломея очаровывает царя Ирода настолько, что он клянется исполнить любое ее желание. И она задалась целью станцевать хотя бы его, если невозможно сыграть всю роль.

Однако танец по-прежнему не желал ей повиноваться! На него никак, при всем своем желании, нельзя было воздействовать простым формированием общественного мнения. То есть Ида не сомневалась, конечно, что пресса и общие эффекты сыграют свою роль, однако кое-чему все же следовало научиться.

В это время в Петербурге находилась Айседора Дункан, и Ида отправилась к ней – наниматься в ученицы. Прельщенная гонораром, божественная Айседора согласилась начать урок и, по своему обыкновению, осталась в одной тунике. Белья она принципиально не носила. Разумеется, ученица тоже должна была раздеться.

При взгляде на тощую, лишенную малейших примет женственности фигурку Айседоре, поклоннице классических канонов красоты, помешанной на античном искусстве, стало не по себе. Ну а когда в черных, подведенных глазах вспыхнул огонь безумного вожделения и Ида, неправильно истолковавшая призыв раздеться, схватила танцовщицу в объятия, Айседора едва не умерла от ужаса. С превеликим трудом разомкнув змеиные кольца этого тощего, но невероятно сильного тела, она скандально прогнала Иду.

Эта история скоро стала известна Станиславскому, который немало позлорадствовал на сей счет.

А Ида снова обратилась к блистательному балетмейстеру Михаилу Фокину.

В это время он находился с женой в Швейцарии. Ида приехала туда и проявила удивительную настойчивость, уговаривая его.

Конечно, сначала Фокин воспринял ее желание скептически: двадцать пять лет – не тот возраст, когда учатся азам классической (да хоть бы и не классической!) хореографии. Но уж очень необычно выглядела Ида: непомерно узкое плоское тело, длинные, почти «геометрические», ноги, взмахи рук и колен, похожие на «удары острых мечей», – все это никак не отвечало балетным канонам. Но Фокин вспомнил, что он считается новатором… Вдобавок деньги за урок эта несуразная особа платила совершенно безумные. А уж упорство-то какое проявила! Как будто не танцевать училась, а боролась за жизнь!

И вот 20 декабря 1908 года в Петербурге наконец-то состоялась столь страстно чаемая Идой премьера «Танца семи покрывал». В финале танца Саломея раздевалась почти догола, оставаясь в одних бусах. Впечатление было сильное: все-таки голая женщина, пусть и жуткого телосложения…

Мнения зрителей разделились. Станиславский назвал ее «бездарно голой». Но кое-кто, безусловно, считал, что она голая вполне талантливо. Известный театровед В. Светлов писал: «В ней чувствуется та иудейская раса, которая пленила древнего Ирода; в ней – гибкость змеи и пластичность женщины, в ее танцах – сладострастно окаменелая грация Востока, полная неги и целомудрия животной страсти…»

А Ида тем временем отправилась на завоевание Парижа!

В конце 1908 года «Танец семи покрывал» был поставлен в парижском мюзик-холле «Олимпия».

Это стоило Иде таких денег, что родственники всерьез усомнились в ее душевном здоровье. По их просьбе парижский врач Левинсон, принадлежавший к одной из ветвей семьи, упрятал ее в сумасшедший дом. Через месяц Ида выбралась из застенков и, чтобы избавиться от опеки, быстро вышла замуж за своего кузена Владимира Горовица. Брак был расторгнут немедленно после медового месяца, но Ида получила теперь деньги в свое собственное распоряжение.

«Ни микрона банальности!» – эти слова стали ее девизом. Что и говорить, ее особняк в Париже поражал всякое воображение эксцентричным убранством.

«Дом просторный и тихий. В большой гостиной комнате висит тяжелый занавес, скрепленный золотыми кистями, как в театре. Встроенные в одну из стен зеркала придают комнате таинственность, удлиняя ее. Сенегальские инструменты пыток зловеще мерцают в темном углу, искусно развешанные ткани из Абиссинии образуют как бы вход в пещеру Аладдина, из древних Афин статуя оракула с застывшими чертами, японские боги и божки, самурайские мечи, будто ждущие жертвы.

Ида Рубинштейн, чье платье гармонирует с этими расцветками, проходит мимо, загадочная, и улыбается. Иногда, в порыве восхищенного экстаза, она бросала на дно бокала бриллианты, снятые с длинных пальцев.

Тропинки в саду были уложены голубой мозаикой. Здесь фонтан. Здесь беседка из вьющихся растений. Неожиданно появляются розовато-лиловые гиацинты, затем азалии перламутровых оттенков, затем, как белопарусная армада средь волн, одурманивают ароматом стройные ряды лилий, поднявшиеся над голубой подстриженной травой. Разительные переходы, резкие, волшебные!

В этом волшебном саду разгуливали недовольно цокающие павлины. Среди зеленых крон летали райские птицы, которые, благодаря хитроумно размещенным клеткам, казалось, находились на свободе. Иногда к гостям выводили любимицу Иды – маленькую пантеру, которая охраняла ее спальню…» – так отзывались о ее доме очевидцы.

Кстати, о пантере.

В это же время в погоне за острыми ощущениями Ида начала ездить охотиться на львов в Африке и медведей в Норвегии. Приведем выдержку из автобиографической статьи, появившейся, когда она была на вершине славы: «Вам угодно знать про мою жизнь? Я лично делю ее на две совершенно самостоятельные части: путешествия и театр, спорт и волнующее искусство. Вот что берет все мое время. Одно велико, другое безгранично. Я то уезжаю в далекие страны, то подымаюсь в заоблачные сферы, по крайней мере, мне лично так кажется. Что же по этому поводу думают остальные, меня интересует меньше, чем вы можете думать. Вероятно, многих удивит такая безалаберная, кочующая жизнь, при которой я не знаю, что будет со мной через неделю. Я же нахожу в ней наибольшую прелесть. Без этого я не могла бы вовсе жить. Мне необходима смена, и полная смена впечатлений, иначе я чувствую себя больной».