Причуды богов - Арсеньева Елена - Страница 76

– Не мучайся из-за нее, – сказал тихо. – Она была обречена.

Юлия покачала головой. Ей было стыдно сознаться, что она думала сейчас не о Ванде. И, уж конечно, не мучилась. Она еще не дошла до таких высот всепрощения, чтобы жалеть человека, столько раз замышлявшего против нее злодейство, а теперь и саму смерть. Да что против нее – против Зигмунда! Гораздо более всего прочего ее теперь мучило, что он мог почувствовать, как самозабвенно она к нему прижималась.

Надо было спасти разрушенную гордость, и Юлия резко махнула в окно:

– Что это вы… как это вы…

Она хотела спросить, как он догадался избавиться от молнии, но начала заикаться и принуждена была замолчать.

– Гнев Божий, друг сердечный, буря ужасная! – усмехнулся Зигмунд, устремив на нее свои непроницаемые глаза, которые она столько раз видела во сне, чтобы проснуться в слезах. – Как сказал тот же поэт, по уму вы плутовка, по душе вы дитя. Хоть что-нибудь вы слышали об электричестве?!

Юлия с досады прикусила губу. Где? Когда?

– Это относится к разряду вещей, которые устремляют наш ум от земли к небесам. Но об этом мы поговорим на втором уроке. А на первом…

Он умолк и молчал так долго, что Юлия не выдержала:

– А на первом?

Зигмунд быстро, коротко вздохнул, и Юлия вдруг увидела, что рубашка на левой стороне его груди ходит ходуном: так билось сердце.

– Может быть, сначала ты расскажешь мне… – прошептал он, – может быть, ты знаешь, почему так бывает?.. Все люди идут дорогами своими, и дорог этих много… неисчислимо много. И вот две пересекаются, словно схлестнулись нити с двух веретен вещих прялок, – схлестнулись, сплелись, свились неразрывно!

У Юлии остановилось сердце.

– Или это потому, что мы были предназначены друг другу? – словно бы с тревогой спрашивал Зигмунд. – Но тогда за волею наших отцов стояла воля богов! И это они привели тебя в мои объятия в ту ночь… чтобы завязать нити наших судеб в крепкий и неразрывный узел.

Юлия зажмурилась. Она хотела сказать что-то, но не смогла, только плакала тихими, неудержимыми слезами счастья.

– Ну что ты? – прошептал он, осторожно привлекая ее к себе. – Почему?

– Это от любви! – выдохнула Юлия, прижимаясь к нему всем телом, всем сердцем, всем существом своим и чувствуя сладостную боль там, где в ее тело вдавливалось его непомерное желание. – Это от любви…

Зигмунд медленно провел губами по ее щеке. Юлия нежно, едва касаясь, целовала его в края рта.

– Мне хочется… знаешь что? – прошептал он в ее целующие губы. – Я мечтал о тебе… мечтал, чтобы в нашу брачную ночь – наконец-то она наступит! – все было так же, как тогда. Чтобы ты вошла, а я лежал, почуяв тебя с порога, но притворяясь спящим… Чтобы все было как тогда… кроме последних слов! – уточнил он с легким смешком и так прижал ее к себе, желая загладить обиду, что Юлия только засмеялась: все прежнее улеглось в ее душе.

– Как тогда? – шепнула она, не отрываясь от его губ. – Значит, мы пойдем домой? Но как же…

Чудилось, крыло огромной птицы резко прошумело за окном – и ливень ударил вдруг, сразу, пал серой пеленой, отгородив от всего мира старую мельницу и тех двоих, что прятались на ней, изнемогая от любви.

– Дождь, дождь, – шептала Юлия, точно колдовала. – Как же идти? И так далеко!

– Недалеко, – ответил Зигмунд. – Вот сюда!

Юлия, покосившись, увидела гору тугих мешков, наваленных в углу, и поняла, что еще не видела брачного ложа лучше и краше, чем это, усыпанное золотым зерном.

Теперь они уже не могли больше ждать. Юлия торопливо провела руками по бедрам Зигмунда, ища застежку лосин. И уж тут, пока она возилась с крючками, Зигмунд просто оторвал ей пуговицы одним движением и вынул ее из платья, будто из ненужных оберток.

Юлия в ответ рванула его рубашку – и ахнула в восторге, не увидев страшного поцелуя. Свершилось ли чудо или какое-то средство свело страшный след – неважно; на груди Зигмунда не было ничего, кроме легонькой царапины, покрытой засохшей кровью. Юлия в тревоге прильнула к ней губами, но это было больше, чем смог вынести Зигмунд.

Неуловимым движением освободившись от остатков одежды, он опрокинул Юлию на мешки и, подхватив ее под колени, ворвался в ее тело так пылко, что она невольно вскрикнула. Повела бедрами в томительном круговом движении, приподнимаясь… сперва тихонько, вкрадчиво, а потом неудержимо, порывисто, страстно, вступила в этот любовный танец, предназначенный лишь для двоих.

– Как тогда… – услышала Юлия чей-то слабый, томный шепот – и не сразу поняла, что это шепчет она. – Как тогда?

– И даже несравнимо лучше! – отозвался Зигмунд, еще задыхаясь. – О боже мой! Я думал, мельница не выдержит и рухнет!

Он тихонько засмеялся, обнимая Юлию, и она залилась с ним в лад почти беззвучным, блаженным смехом. Они теперь все делали в лад: и утоляли страсть, и смеялись, и думали.

– Да, мне тоже казалось. Я думала, это Вселенная сотрясается, а оказывается, раскачивалась мельница!

– Вот именно, Вселенная! – воскликнул Зигмунд, приподнимаясь. – Мельницу не обрушили, зато грозу разогнали. Смотри!

Юлия чуть изогнулась, повернула голову.

Боже! В низком окне молодой месяц сияет, небо заткано звездами, а вдали, как зеркало, светится тихий Нарев.

– Это сделали мы, – проговорил Зигмунд, погружая взор в ее глаза, и сладостная дрожь пронизала ее до самого сердца. – Мы вместе.

– Я уже говорила тебе сегодня, что люблю тебя? – прошептала Юлия.

Улыбка мелькнула в глазах Зигмунда:

– Ну скажи, скажи!

Жизнь и любовь как дар богов. Отныне и вовеки!