Причуды богов - Арсеньева Елена - Страница 74

Юлия почувствовала, что грязный, усыпанный мукою пол под ее ногами гудит и дрожит.

– Что это? – прошептала она.

Ванда не расслышала, но поняла по губам.

– Мельница-то работает.

Да, это крутились жернова – пока впустую, потому что никто не сыпал в воронку зерно, и с малой силой, потому что ослаблен был напор воды, но все-таки они ворочали своими каменными челюстями, сотрясая все вокруг, и приходилось говорить слишком громко, чтобы перекрыть этот неумолчный гул.

Юлия мрачно усмехнулась. Подходящее местечко для финальной сцены этой драмы! Или трагедии? Кажется, об этом знает только Ванда… И судьба.

– Так зачем ты хотела, чтобы я тебя нашла? – спросила она раздраженно, следя за каждым движением Ванды, и та, заметив это, перестала беспокойно метаться от окна к воронке и прислонилась к стене, скрестив на груди руки. Это почему-то доставило Юлии мгновенное удовольствие: а, так и она может вынудить Ванду сделать по-своему!

– Чтобы открыть тебе все, что ты хочешь, – улыбнулась Ванда. – Я знаю наперечет все твои вопросы и отвечу на них с охотою, даже еще прежде, чем ты их задашь. Мне всегда нравились монологи – разумеется, не длинные, а такие, чтобы держать зрителя в напряжении! Посмотрим, удастся ли мне это!

Она помолчала, безошибочно выдержав паузу, и ласково улыбнулась Юлии:

– Моя глупенькая Незапоминайка! Когда в Цветочном театре Адам открыл мне, кто ты, я даже не сразу поверила в удачу. Он хотел сообщить в газеты о том, что дочь русского генерала промышляет в борделе, но мне этого было мало, слишком мало! Честь твоего отца принадлежала ему одному, а вот фельдмаршал… Словом, я мгновенно поняла, что лучшей возможности проникнуть к русским у меня не будет. Ты должна была стать тем пропуском, с которым я смогу беспрепятственно добраться до Дибича.

Юлия прикусила губу, вспомнив, как графиня Эльжбета мыслила ее «пропуском» для Тодора. Ванда, видимо, тоже вспомнила это.

– Вот-вот! – кивнула она. – Я еще прежде Эльжбеты поняла, на какие фокусы ты способна, но все-таки мне удалось извлечь из тебя кое-какую пользу. Помнишь русский отряд, уничтоженный в Бэз? Именно потому, что ты назвала меня подругой, я беспрепятственно прошла ночью через посты, чтобы добраться до поляков… Нет, не прерывай! – предостерегающе вскинула она руку, заметив возмущенное движение Юлии. – Я, да, это я навела их на русских. И с моего же благословения тебя поили зулой. Разумеется, меня никто взаперти не держал, не насиловал… Я просто тянула время, чтобы сломить тебя, превратить в тряпку, в игрушку, подчинить тебя своей воле, чтобы наверняка не разлучиться с тобой, когда мы окажемся среди русских, и, может, твоими руками убивать русских!

У нее прервался голос, и Юлии наконец удалось задать вопрос, который занимал ее с той самой первой минуты, как она увидела Ванду сегодня:

– А в своем ли ты уме?

Бог весть, что должна была сделать Ванда: облить ее презрением, закричать возмущенно… Однако она только улыбнулась неуверенно и пробормотала скороговоркой:

– Иногда и мне кажется, что нет… а потом приходит Она и говорит, что я все делаю как надо…

Юлия невольно оглянулась, и холодок коснулся ее плеч.

– Кто?!

– Она, – таинственно прошептала Ванда. – Ванда из Могилы!

Глаза ее были по-детски испуганны, она глядела на Юлию неуверенно, бормотала что-то невнятное, однако в следующее мгновение вдруг темный пламень вспыхнул в них, плечи распрямились, голова вскинулась. Похоже было, словно и впрямь некая сила осенила ее… и прежним, звучным голосом Ванда продолжила:

– Могла бы сейчас держать пари на огромную сумму, что одно словечко бьется сейчас в твоей глупой головке, будто перепуганная птичка, и это слово – «Зигмунд»! Ведь так?

– Так, – сказала Юлия, изо всех сил пытаясь говорить ровно, однако даже это короткое слово далось ей нелегко.

Ванда глядела на нее задумчиво.

– Ну хорошо, знай мое великодушие! – усмехнулась она. – Все равно… что уж теперь! Успокойся и перестань меня ненавидеть! Я впервые услышала про Сокольского от Адама, а потом от Ржевусского. Он вовсе не хозяин Цветочного театра – старый Шимон просто шпионил для него. То, что Зигмунд, оказывается, тоже шпион – русский шпион, мне сказал Адам, и, вливая яд в твою душу, я мстила и Сокольскому, и тебе.

Юлия смотрела на нее молча, прижав руки к груди.

Да неужели вся тоска, и ревность, и горе, и муки сердца, и слезы – все попусту, ни из чего, лишь по злой воле Ванды?! И они с Зигмундом терзали, отталкивали друг друга потому же?!

– И ты ему не жена? – с трудом проговорила она.

– Нет, не жена, – преувеличенно ласково, будто успокаивая ребенка, ответила Ванда. – И тетушку в Кракове он не убивал, потому что и не было у него никакой тетушки в Кракове. И, конечно, не предавал русских. И, разумеется, спал как убитый, пока я прыгала на нем верхом, – так спал, что мне не удалось даже капельки удовольствия от него получить, как я ни старалась! Увы, он великолепный мужчина… Но мое вино было слишком крепким!

Юлия схватилась за сердце. Ненависть к Ванде была такова, что еще миг – и она бросилась бы к ней, схватила за горло – а там будь что будет! Но, словно свет небесный, снизошло вдруг прозрение: «Да ведь Зигмунд теперь мой, отныне и вовеки, нет между нами никаких призраков!» – и она едва не засмеялась от счастья. Право же, Ванда была из тех, кто поднесет вам яду – и сама же будет бегать за противоядием. Она повержена – стоит ли ее ненавидеть?

Но если так, что же делает Юлия здесь так долго? Надо скорее бежать в село, спросить, где стоит полк Зигмунда, немедля ехать туда… А может быть, каким-то чудом ее ненаглядный супруг еще в Клешеве? «О Боже, сделай так, чтобы я увидела его еще сегодня!» – взмолилась она. Надо спешить. Вот только еще один, последний вопрос: что это Ванду этак разобрало? Откуда вдруг такая великодушная откровенность?

И опять Ванда прочла ее мысли, прежде чем Юлия вымолвила хоть слово.

– Ты, верно, ломаешь себе голову: с чего это я разговорилась? – спросила небрежно. – Ну все-таки мы были подругами, многое пережили вместе, и мне хотелось бы, чтобы ты умерла счастливой.

Мгновение Юлия смотрела на нее, будто оглохнув и ослепнув, потом сердце сильно ударило в горле – раз, и другой, и третий… так медленно и больно!

– Что? – чуть шевельнула она сухими губами. – Что ты сказала?..

– Ты умрешь, – с расстановкою, будто читала приговор, изрекла Ванда, – ибо ты убила моего мужа!

– Еще одного? – не соображая, что говорит, пролепетала Юлия, и черная, злая судорога исказила лицо Ванды.

– Он был у меня один! Тот человек в Кракове – я все рассказала тебе о нем, только называла другое имя, – это был Адам! Мой муж был Адам Коханьский!

Юлия только и могла, что молча глядеть на нее.

– Ты, конечно, скажешь: как я могла любить такого негодяя? – ощерилась в ненавидящей усмешке Ванда. – Но ведь и ты думала, что Зигмунд – негодяй, а все же любила его?! Помнишь, как сказала Эльжбета: любить не за что, а вопреки? Вот так я любила Адама! Каков бы он ни был, я любила его! Он был мой муж, но ты убила его, а потому ты умрешь!

– Это ошибка, – раздался в рокочущей тишине спокойный голос. – Адама убил я.

Юлия и Ванда враз повернулись – и замерли.

В дверях стоял Зигмунд.