Правда во имя лжи - Арсеньева Елена - Страница 25

– Кошелька нет! Меня обокрали! Она меня обокрала!

– Деньги свои проверьте, – скомандовал Антон Струмилину и вернувшемуся толстяку – негромко, но так веско, что они безропотно повиновались.

Струмилин сперва похлопал по карманам пиджака, потом вывернул их, но напрасно – бумажник исчез. Та сотня сохранилась только потому, что завалялась в джинсах.

– Пусто-пусто, – доложил Струмилин, косясь то на заспанное лицо Литвиновой, то на толстяка, бестолково копающегося в карманах и в портфеле, шепотом причитающего:

– Все деньги! Бумажник! Карта «Виза»! И… о «Ролекс», мой «Ролекс»!

Он выставил вперед загорелую волосатую руку, на запястье которой остался только бледный след – здесь, очевидно, и находились прежде часы.

Омоновец Антон, парень деловой, велел всем предъявить багаж. У заторможенной Литвиновой, изумленного Струмилина и ошеломленного Бордо никакого багажа изначально не было, только у последнего оказался портфель с пачкой каких-то бланков и несессером.

У Чуваевой имелась при себе скромная дорожная сумка с убогим барахлишком: два платья, теплая кофта, бельишко, чулки, умывальные принадлежности в полиэтиленовом мешочке. Тут же лежала большая коробка дорогих конфет, перевязанная золотистым шнуром. Не дожидаясь просьбы омоновца, Чуваева открыла коробку. Конфеты лежали в серебряных и золотых гнездышках и выглядели весьма аппетитно.

– Это мне сестра подарила, – всхлипнула Чуваева. – Я сестру навещала.

Ни денег, ни бумажников, ни «Ролекса» нигде не обнаружили.

– Как же теперь жить? – расплакалась Чуваева. – До зарплаты еще две недели, а с книжки я давно все сняла…

– «Виза»! – хлопнул себя по голове Бордо. – Надо срочно позвонить в банк – вдруг в каком-нибудь банкомате уже снимают деньги по моей «Визе»!

– Да ничего она не снимает, вон же она сидит, – громко фыркнула из коридора Людочек, глядя на Литвинову.

Полуголый Бордо побагровел:

– Где мои деньги? Где моя «Виза»? Где мой «Ролекс»! Куда ты их спрятала?!

– Сейчас из отделения позвоните в банк, – успокоил его Антон. – В отделение пройдем, протокольчик составим. Одевайтесь, товарищи, собирайте свои вещички, выходите, надо обыскать купе.

– Подождите, – простонала Чуваева. – Извините… Мне нехорошо, мне тоже надо… в туалет.

Ее бледные щеки залились краской.

Людочек в коридоре издала нечленораздельный звук, но решила-таки вторично проявить человеколюбие и вышла в тамбур, куда вслед за ней со стонами потащилась несчастная Чуваева.

– Слезайте, гражданка Литвинова, – скучным, официальным голосом приказал сержант Антон, глядя наверх и делая приглашающий жест. – Вы задержаны по подозрению в хищении имущества этих граждан.

– Что? – прохрипела Литвинова, неуклюже спускаясь с полки и чуть не падая на Струмилина. – Что он сказал?

– Что слышали, – холодно ответил Струмилин, размышляя, в самом деле она его не узнает или просто делает вид.

Она тупо кивнула и принялась шарить глазами по полу, отыскивая свои босоножки.

Сам не зная почему, Струмилин не мог на это смотреть. Нагнулся и вытащил красные туфельки оттуда, куда вчера запихал их. Они так и стояли рядом с запасным матрасом.

Литвинова машинально обмахнула ладонями босые ступни и обулась.

Антон снял с пояса радиотелефон и вызвал подкрепление. Подкрепление в количестве двух крутоплечих командос явилось довольно скоро, словно сидело в засаде где-то в соседнем вагоне. Антон коротко объяснил задачу, и рядовые начали обыскивать купе. Сержант же, осторожно подталкивая перед собой спотыкающуюся и как бы еще не проснувшуюся Литвинову, двинулся к выходу из вагона. Следом шли Струмилин, Чуваева и Бордо.

Струмилин придерживал под локоток стонущую попутчицу, так и забывшую переодеться из халата в платье, и думал, что Сонька-то Аверьянова, оказывается, не только проститутка, но и поездная воровка! И поддельщица документов. Литвинова, надо же!..

Он узнал ее сразу, с одного взгляда на это ошалелое, чуть подпухшее со сна лицо в обрамлении спутанных волос. Вопрос: почему не назвал ее настоящего имени сержанту?

Эх, где найти такого умника, чтоб ответил…

Первым чувством Ани, как только она увидела эту пресловутую Ирочку, была жгучая ревность. «Родятся же такие!» – подумала она почти со злобой на Природу, создающую столь совершенные творения. Фигура – прямо Мэрилин Монро, звезда американского кино, из фильма «В джазе только девушки», недавно виденного Аней. Только волосы у нее не неестественно-белые, а бледно-золотые. «Бледное северное золото», как назвал этот цвет художник Верещагин, вспомнила начитанная Анечка. Глаза… поразительные! Полное впечатление, что в глазницы мраморного личика вставлены два сапфира. Или берилла – они тоже голубого цвета. Восхитительные ресницы, кожа персиковая, губы как мальва. Не девчонка, а полное обалдение.

«Прискорбно, что в придачу к такой уникальной красоте бог не дал Ирине хоть каплю ума, а судьба не наделила счастьем», – подумала Аня – безо всякой, впрочем, жалости, а скорее со злорадством: уникальные глаза уже наполнились слезами, чудный ротик жалобно дрожал, золото волос словно поблекло. Ира не выдержала пристальных взглядов двух незнакомых людей, про которых квартирная хозяйка только и сказала: «Они тебе помогут! Держись за них обеими руками, дурища!»

«Ты представляешь, какого ребенка она нам родит?» – шепнул в это время Дима, приобняв жену за плечи и касаясь губами ее уха, чтобы ни в коем случае не услышала плачущая Ира. У Ани слегка отлегло от сердца при таком его «утилитарном» подходе.

– А тот мужчина… ну, ваш любовник, от кого вы забеременели… он тоже внешне привлекателен? – спросила она с металлическими интонациями, нарочно выбирая эти шокирующие, неприлично-откровенные слова, без всяких эвфемизмов, на какие вообще-то большая мастерица. Это чтобы поставить Ирину на место. Та вроде бы и так стояла – ниже низшего, однако Ане с самого начала захотелось еще больше согнуть ее длинную, поистине лебединую шею.

Девушка взглянула на нее остекленевшими от слез глазами, как бы не понимая, о чем речь, потом неловко зашарила под вязаной кофточкой, узковатой для ее потрясающей груди («Медальон на ее груди не висел, а лежал», – вспомнила начитанная Анечка кого-то из классиков, убей бог – неведомо кого), и вынула смятую фотографию размером с открытку.

– Умора! Она фото этого подлеца еще и на груди носит! – фыркнула присутствовавшая при встрече двух заинтересованных сторон Нонна. – Он ее бросил, а она его – у сердца хранит!

Аня взяла снимок двумя пальчиками, брезгливо передернувшись: фотография еще хранила тепло Ириного тела и слегка пахла ее потом. Чистоплотно поджала губы – и тут же рот ее изумленно приоткрылся: в жизни не видела она мужчину красивее, чем тот, кто изображен на снимке!

Блондин, конечно! Черты классические, смотрит вприщур, нагло так. Даже глядя с фотографии, раздевает женщину своими глазищами. Модная бородка, обливающая крепкие челюсти, яркий, чувственный рот – можно представить, как он целуется, этот распутный красавчик, щекоча бедных бабенок своей бородкой! Понятно, почему глупенькая провинциалка Ирочка не устояла, – а кто устоял бы перед таким? Небось и она, Анечка, образец супружеской верности, тоже дала бы существенный крен! Или нет?

За ее спиной Дима издал какой-то странный звук, и Аня мигом поняла, что настал его черед переживать муки ревности и жестоко комплексовать по поводу своих веснушек, и очков минус восемь с половиной, и курносого носа, и жалкой бороденки. И своим любящим сердцем она пожалела Диму, у нее даже слезы навернулись на глаза от этой жалости, и сразу стало легче дышать.

Ничего! Пока они с Димой вместе, они все переживут! Ну и пусть Ирка – неземная красавица, ну и пусть при взгляде на ее любовника у Ани задрожали коленки – Дима дороже для нее всех на свете красавцев. Прав Дима: надо подходить к проблеме практически. Утилитарно! Думать только о будущем ребенке, который вернет им с Димой счастье. Ирку воспринимать исключительно как инкубатор. А того мужика с блудливыми глазами и щекочущей бородкой – выкинуть из головы.