Повелитель разбитых сердец - Арсеньева Елена - Страница 1

Елена Арсеньева

Повелитель разбитых сердец

7 июля 200… года,

Франкфурт-на-Майне, аэропорт.

Валентина Макарова

Как подумаешь, что всего этого могло б и не случиться, кабы не ворона…

Нет, не так.

Как подумаешь, что всего этого могло б не случиться, не свались на меня лишние деньги…

Всю жизнь пребывала в уверенности, что чем больше денег, тем лучше. Но, помнится, наша старая соседка, которая давно уже отбыла в мир иной, говорила когда-то, во времена реликтовой коммуналки: «Лучше быть бедным и больным, чем богатым и здоровым». Я тогда хихикала: дескать, все перепуталось в ее утомленной жизненным солнцем головушке. Само собой разумеется, что лучше быть богатым и здоровым, но уж никак не наоборот! Однако теперь я понимаю, что бабуля, даже имени которой не сохранилось в моей девичьей памяти, была совершенно права. Именно поэтому, на одну только мизерную пенсию, обуреваемая бессчетными болезнями, список которых мог бы составить целый медицинский справочник, она и дожила до восьмидесяти пяти лет и умерла, совершенно довольная судьбой. А вот я, вполне здоровая (ноблесс оближ, ведь я все-таки врач, хоть и детский!) и некоторым образом богатая (в кармане почти тысяча, вперемешку в долларах и евро, это же целое состояние, особенно в переводе на рубли!), отнюдь не заживусь на этом свете. Строго говоря, у меня нет почти никаких шансов перешагнуть тридцатилетний рубеж.

И все потому, что накаркала мне благодарная за спасение ворона лишних денег, и довели они меня до беды.

А впрочем, нет. Те несчастные двести долларов, которые я внезапно, неожиданно для самой себя, заполучила как подарок от «птичьего бога» (бойся, бойся данайцев, дары приносящих!), только ускорили процесс. Так или иначе мы бы с ним столкнулись. Он все равно нашел бы меня. Отнюдь не обольщаюсь надеждой, что он смылся бы из России на веки вечные, спасая свою шкуру, которую я могла бы подпалить ему, причем весьма изрядно. То, что я этого еще не проделала, роли не играет и смягчающим обстоятельством не является. Понятно, что этот человек из тех, кто предпочитает не избегать опасности, а устранять их. Еще тогда, при первой встрече (ох, как я надеялась, что она окажется последней!), увидев опасный прищур его глаз и ощутив при этом нечто подобное тому, что, наверное, испытывает человек, которому бритвочкой чиркают по горлышку, я поняла – песенка моя спета. Что из того, что немедленно предприняла все возможные меры по спасению души и тела? Напрасно, напрасно! А ведь я, по свойственной всякому человеческому – и особенно женскому – существу глупой надежде на лучшее будущее, была уверена, что бегство, тем более за границу, – это лучший из всех вариантов. Отсижусь там, вернусь, а тут уже все забыто. И вот вам результат…

Ничего себе, забыто!

С другой стороны, что же еще я могла устроить для собственной безопасности? Потребовать телохранителей? Ну, это чушь. Кому я вообще нужна, да и нет у внутренних, извините за выражение, органов времени и сил охранять дамочек, которые в ненужное время оказываются в ненужном месте. Как просто погибнуть, оказывается! Открыть дверь, когда… А теперь извольте следовать принципу о том, что спасение утопающих – дело рук самих утопающих.

Какое счастье, что мои родители с Лелькой аж в Новороссийске и этот человек до них ни при каких обстоятельствах не доберется! Вернуться они собирались только к сентябрю. К тому времени он меня, конечно, пять раз прикончит – и, надо полагать, успокоится на достигнутом. Зачем ему моя семья, которой я наверняка ничего не сказала, если этой семьи в Дзержинске не было?

Самое смешное, что я вообще ничего никому не сказала. Только он и понятия об этом, конечно, не имеет.

А ведь я заподозрила неладное, еще когда цыганка заговорила… И потом, конечно, когда Москвитин чиркнул своим ножичком, все стало яснее ясного. Но я ведь как зомби: когда женщина на моих глазах рожает, я запрограммирована первым делом помогать ей и ребенку. И больше ничего для меня не существует. Работа такая. Если бы я спохватилась чуть раньше… Или я все же должна была сообщить в милицию, что видела его? Конечно, должна была, но… но ведь там остался Москвитин! Москвитин тоже его видел и наверняка разглядел лучше, чем я, все-таки тоже какой-никакой, а профессионал. Разница в том, что он не видел Москвитина! Он видел именно меня. Ну и Василия…

Василия больше нет. Господи, он убил Василия! До чего мне больно, кто бы только знал! Оттого ли, что раньше при мне никогда не убивали людей и я просто не знала, как это страшно? Или потому, что особенно страшно, когда при тебе убивают хороших людей? А Василий был хорошим человеком, это я сразу поняла, несмотря на то, что мы обменялись с ним всего несколькими словами. Странно: у меня с первого взгляда возникло ощущение, будто я знаю его давным-давно, ну вот просто-таки в один детский сад мы с ним вместе ходили! Обычно я не смотрю на мужчин как на друзей детства, скорее наоборот. Я, как и многие одинокие женщины, живу ожиданием счастливого случая , особенно с некоторых пор, а вот при взгляде на Василия я почему-то не представляла себе, каким он мог бы оказаться любовником или даже мужем, а – ну просто смех! – подумала: как жаль, что он не мой брат. Честное слово, мне почему-то всегда хотелось иметь старшего брата. Но… он умер еще до моего рождения. Вернее, родился мертвым. Я узнала об этом случайно: мама обмолвилась, а потом молчала каменно: слишком больно вспоминать, я понимаю. Еще девочкой, а особенно потом, насмотревшись всяких дурацких сериалов, я позволяла себе помечтать: вдруг мой брат остался жив, вдруг в роддоме произошло какое-то недоразумение, вдруг он когда-нибудь откуда ни возьмись появится и скажет:

– Привет, не вы ли Валентина Николаевна Макарова? Я ваш брат Сергей…

Увы, эти самые недоразумения в родильных домах происходят куда реже, чем хотелось бы создателям сериалов. Я знаю, что говорю, сама ведь работаю в роддоме.

Ну ладно, Василий никак не мог бы оказаться братом Сергеем, но другом-то мне он вполне мог бы стать.

Но теперь уже не станет. Никогда! Ведь мерзавец с бритвенными лезвиями вместо глаз убил его! И, судя по всему, та же участь ждет меня.

И спасения нет, спасения нет, только и остается мне дрожмя дрожать и вспоминать, с чего это началось, да терзаться размышлениями, что надо было предпринять, дабы все сложилось иначе…

А чтобы все сложилось иначе, чтобы у меня еще было время хоть недельку, а то и месяц пожить на этом свете, мне ни за что не надо было той безумной, сырой ночью спасать ворону!

5 января 1793 года,

замок Сен-Фаржо в Бургундии, Франция.

Из дневника Шарлотты Лепелетье де Фор де Сен-Фаржо [1]

Какое чудовищное событие! Какие страшные новости! Только что прибыл нарочный из Парижа. Он мчался двое суток без отдыха, загнал коня и сам едва жив. Но что за вести он привез!

Их две. Две вести о смерти. Обе они касаются и Франции, и нашей семьи. Которая из них страшнее? Обе чудовищны. Но если одна наполнит сердца всех благородных людей ужасом, другая заставит их вздохнуть с мрачным облегчением и подумать о том, что справедливость еще есть на небесах, которые, чудится, в последние времена вовсе отворотили свои взоры от нашей несчастной страны.

Мой отец лишился сознания, когда обе эти вести дошли до него. Он человек благородный, но – глубокий старик, и к тому же он – отец …

Я понимаю его. Ведь и я не просто графиня Лепелетье де Фор, аристократка, но и сестра . У меня у самой разрывается сердце от того, что я не в силах примирить свое горе с благодарностью небесам. Я оплакиваю проклинаемого… Я ничего не могу с собой поделать.