Помоги другим умереть - Арсеньева Елена - Страница 64

– Вас тоже зацепило? – дружелюбно спросила Женя. – Не трите так, грязь размажете. Пусть лучше высохнет, потом щеткой смахнете – и все.

Попутчик глянул на нее искоса, кивнул и с новым ожесточением принялся втирать грязь в куртку.

Женя пожала плечами: на здоровье! – и нетерпеливо вздохнула. Лифт необычайно долго готовился к подъему. Может быть, просто боялся высоты? Обычно кабина успевала набиться до стонов и охов, до предупредительного зуммера, пока лифт вот так стоял с распахнутыми дверцами, ибо вскочить в него не успевал только ленивый.

На сей раз, по слишком раннему времени, ленивым, кроме Жени и упрямого незнакомца, оказался только худощавый лохматый парень среднего роста и возраста.

Женя уставилась на него с любопытством. Это был знаменитый в Нижнем художник, давно затмивший заслуженных мэтров, сантимэтров и децимэтров, истово и уныло запечатлевавших каждую травинку, каждый кустик, каждую лужицу родной земли. Удачно избежав так называемого поп-арта, поскольку был талантлив и имел отличный вкус, художник рисовал летающие среди звезд грибы несравненной красоты, спящих в лесах крутобедрых дев, печально-мудрых котов, ожившие пеньки, петухов – хранителей Вселенной и прочую сказочную прелесть. Художник был классный, вдобавок еще молодой, из себя интересный, даром что худющий, как карандаш, и Женя невольно принялась косить на него глазом. Однако, несмотря на славу записного донжуана, знаменитость на нее даже не взглянула, а, воткнув палец в кнопку с цифрой 4, уставилась на их общего попутчика буквально вытаращенными глазами. Человек в испачканной куртке сверкнул недобрым взором и еще круче отвернулся к стене, а его четкий, скульптурный профиль начал медленно багроветь.

«Может быть, он тоже какая-нибудь знаменитость? – подумала Женя, шныряя взглядом с одного профиля на другой. – Но не любит, когда на него обращают внимание. Ну, приобщилась, слава богу, хоть не зря на лифте проехалась!»

Лифт, кстати сказать, долго запрягал, да быстро погонял, и вот уже на табло над дверью высветилась четверка. Художник вышел, все еще оглядываясь, и исчез на этаже.

«Наверное, он этого дяденьку рисовать хотел, в натурщики думал пригласить, да меня постеснялся, – подумала Женя, набираясь терпения: лифт опять готовился к подъему. – Да, с такого профиля можно хоть греко-римского полководца писать!»

И вдруг она спохватилась, что находится на том самом этаже, где Грушин снял комнату для особо важных переговоров. Если неприятности с Эммой не исчерпали себя, очень может быть, что Грушин с Олегом ждут Женю как раз на конспиративной квартире. И она выскользнула из лифта почти в ту минуту, когда дверцы с протяжным вздохом начали смыкаться.

На площадке уже закипала обычная жизнь: начинали курить, болтать, разгадывать кроссворды и украдкой переодевать поползшие колготки. Как выяснилось, Женя покинула лифт совершенно напрасно: на явке никого не оказалось. Ей пришлось возвращаться через весь коридор. Знаменитый художник мелькал впереди, расцеловывался со всеми встречными девочками. Очевидно, был своим человеком что в газете, что в компьютерном центре, потому что все его называли запросто Лёнечкой, ну и он тоже не скупился на уменьшительно-ласкательные суффиксы, сверкал очами, оглаживал все подряд стройные и не очень стройные талии, болтал, интересовался здоровьем детей, мужей. Женя замедлила шаги, не в силах оторвать взор от блеска славы.

У окна две девицы томились над кроссвордом.

– Лёнечка, имя римского двуликого бога, сначала олицетворяющего вход и выход, а затем лицемерие, из четырех букв, – спросили они с надеждой, однако гений кисти передернул тощими плечами:

– Девочки, вы что, я ведь читать не умею, это всем известно. Чукча не читатель, чукча художник!

– Янус, – не удержалась и шепнула Женя, проходя мимо, за что и удостоилась одобрительного взгляда Лёнечки.

– Двуликий Янус, – пробормотал он. – Вот именно!

«Может быть, я подсказала ему тему нового полотна?» – оживилась Женя, увидев, что великий человек воздел очи горе. Впрочем, тут же выяснилось, что он внимательно изучает ножки дам, идущих по лестнице. Женя удостоилась своей порции внимания и, невольно улыбаясь, пошла к себе на шестой этаж. Почему-то именно эти два пролета выбрали несколько уборщиц, слесарь и сантехник, чтобы посудачить насчет невыплачиваемой зарплаты, недееспособности президентов всех сверхдержав и бардака в стране, так что Женя добралась до места, чувствуя себя изрядно подковавшейся политически.

На площадке у окна сутулилась фигура, показавшаяся Жене знакомой. Да ведь это угрюмый попутчик! А может быть, он пришел в «Агату Кристи»? Трудно, правда, представить себе, что мужчину с такой внешностью могла обмануть жена. Несмотря на густую седину, он еще довольно молод, никак не старше тридцати пяти. Не спросить ли, кого он ищет? Нет, как-то неловко. Но если Эмма уже на работе, надо выслать ее в коридор, она потенциальных клиентов за версту чует!

Эмма оказалась на работе, однако при взгляде на нее Женя забыла про всех потенциальных клиентов, вместе взятых. За каких-то несколько дней ее подруга изменилась разительно! Роскошная фигура резко похудела, лицо осунулось, сделалось землистым, глаза запали. Вид у нее был мало что больной – какой-то потерянный, и Женя не сдержала изумленно-сочувственного возгласа.

– Эммочка, ты что? – спросила шепотом, даже забыв поздороваться. – Ты не заболела? Или что-то случилось?

Та взглянула тоскливо, глаза заплыли слезами, но тут же пухлые губы сложились в привычную усмешку, символ пофигизма:

– Села на диету, а поскольку три бутербродика с маслом и сыром теперь с утра категорически нельзя, то тонус упал, и иногда просто-напросто хочется повеситься. Но как подумаю, что веревка может не выдержать моих шести пудов…

Какие там шесть пудов! Чуть не вполовину меньше! Но если Эмма не хочет говорить о своих проблемах, это ее дело, Женя не будет настаивать, да и недосуг. Скорее всего Грушин был прав: имел место быть откровенный шпионаж, а теперь дело выходит наружу или даже вышло, вот Эмма и приуныла.

– Да все в порядке, уверяю тебя! – еще шире усмехнулась Эмма. – Слушай, там Грушин привел совершенно потрясающего мужика, этого своего хабаровского приятеля. Не знаешь, его колени в данное время как – свободны? Нельзя ли на них пристроиться хорошенькой похудевшей девушке без комплексов?

Женя вспыхнула, и от сочувствия к Эмме остался только легкий пепел, который тотчас развеялся по ветру ледяной неприязни.

– Заняты! – бросила она. – Заняты, понятно?

И влетела в дверь грушинского кабинета как могла стремительно, чтобы не успеть выговорить какой-нибудь совсем уж откровенной гадости, вроде: «Пудов в тебе еще многовато для его колен!»

Но стоило ей увидеть Олега, как всякая ерунда вроде Эммы и ее настроений вылетела из головы.

Нет, ничего, никаких пакостей не наговорил ему Грушин! Вон как засветились его глаза, какой радостью озарилось лицо при виде Жени! Да и почему Грушин должен был трепать языком? Он ведь тоже чудесный человек и смотрит без всякой ревности или зависти, как добрый дядюшка (отец родной, брат, сват – нужное подчеркнуть)…

– Грушин, что ты сделал с Эммой? – спросила Женя из чистого приличия, чтобы хоть как-нибудь занять губы и не дать им сказать Олегу о том, как несусветно она соскучилась. Из тех же соображений, чтобы занять руки и не вцепиться в него, долго снимала плащ, перекидывала его через спинку то одного стула, то другого.

– Об Эмме разговор особый, – сухо ответил Грушин. – Там есть о чем поговорить! Но сначала о деле. Тебя вообще интересует Глюкиада или нет? – спросил, обиженно набычась, и Женя поняла, что настал миг, когда личное должно склониться перед общественным.

– Знаю, ты считаешь меня сухарем и сапогом, – скромно начал Грушин и выставил ладонь, пресекая возможные возражения. – И, по большому счету, ты права. Однако именно эти свойства моей натуры помешали мне зарыдать над участью злополучного Артура Алфеева и заставили не поверить ни единому его слову или почти ни единому.