Полуночный лихач - Арсеньева Елена - Страница 75

С каждым новым рассказом про страдания диабетиков Гриша сжимался, словно его охаживали по спине кнутом. Да, Белинский соображал, что делал! Гриша-то его не узнал – очевидно, у него вообще была отвратительная память на лица, ведь и на Николая он не обратил внимания, – однако Белинский невнимательностью не страдал и отлично запомнил этого амбала, лицом похожего на ребенка-убийцу. Около полугода назад Гриша вызывал «Скорую» для матери, которую неожиданно настиг приступ диабета, и даже Белинский, который много чего повидал в жизни, был потрясен рыданиями этого взрослого парня над бледной женщиной, которая казалась ему умирающей. Нет, она не умерла, ее удалось удержать буквально на грани между тем светом и этим, однако Веня не сомневался: ее сын не скоро забудет эту историю.

Так оно и вышло.

Наконец они свернули в один из неприметных дворов Кузнечихи, подкатили к очередной полинялой девятиэтажке и остановились у полутемного подъезда. Гриша выскочил из автомобиля и со всех ног припустил по лестнице на четвертый этаж. Сзади, незаметно поливая хлорэтилом очередные комки ваты, рысили Белинский с Николаем, а замыкал вереницу Палкин, тоже вполне готовый к бою.

Дверь без номера – условный стук – тишина за дверью – потом медленный скрежет замков. Как только дверь начала приоткрываться, Палкин аккуратно опустил любимую игрушку на бритый Гришин затылок.

Николай рванулся вперед, протягивая вату с хлорэтилом к лицу человека, стоявшего на пороге, и только чудом успел отдернуть руку прежде, чем накрыл этой ватой лицо… Нины.

Рванул ее к себе, прижал, люто вглядываясь в полутьму прихожей, – и наткнулся на тихий смешок Родика:

– Я так и знал, что ты здесь появишься. Вот и хорошо. Есть о чем поговорить.

Дебрский взобрался на косогор и некоторое время постоял, задыхаясь и прижимая руку к груди. Такое впечатление, что при каждом вдохе в правое легкое вонзаются острые щепки. Не сломаны ли ребра? Когда стоишь согнувшись, еще ничего, дышать можно, но стоит распрямиться – просто кошмар какой-то. И ноги все еще дрожат. Хорошо бы посидеть, да ведь не встанешь потом, пожалуй.

Превозмогая боль во всем теле, он потащился через полоску необыкновенно зеленой, какая бывает только осенью, озимой травы к шоссе. Впереди виднелись крыши поселка Окский. Если не изменяет память, где-то там есть остановка, автобус идет до автовокзала. Или можно возле Дворца спорта пересесть, чтобы поскорее добраться до дома.

Ему отчаянно хотелось домой, в обжитой уют. Выпить горячего чая, смыть с себя под душем пот дикого, нечеловеческого страха, потом выгрести из книжного шкафа фотографии Нины и посмотреть на это лицо, в котором он раньше не видел ничего особенного, но которое теперь пугало его так же, как, наверное, пугал Сфинкс, своей загадочной усмешкой неосторожных путников, затевавших с ним интеллектуальные игры.

Эта женщина, которую он по-прежнему не помнил, – в какую игру играет она? Где отсиживается, выжидая, когда придет время показаться из засады? И когда придет это время? Неужели у нее хватит терпения не высовываться, не подразнить своей изощренной хитростью даже подружку Инну?

Ничего! Эдип перехитрил коварного Сфинкса, а Антон Дебрский обведет вокруг пальца Нину. Она ведь представления не имеет о том, что память вернулась к ее мужу – пусть не полностью, да, но все же он вспомнил достаточно, чтобы уверенно сказать: его жена Нина не погибла тем сырым, мглистым утром, сгорев в «Форде». Тем сырым, мглистым утром погибла, сгорев в «Форде», его жена Рита!

Его первая жена…

Дебрский хрипло засмеялся, болью отдалось в легких, но он все хохотал и хохотал, никак не мог остановиться. Он-то считал себя трагическим дважды вдовцом, а оказался пошлым двоеженцем. Нет, теперь он все-таки вдовец, один раз вдовец… как в ресторане официанты кричат на кухню: «Борщ один раз, бифштекс один раз, мороженое один раз!»

Проку ему от этого вдовства не столь уж много, ведь он никому не может сказать, что погибла Рита, – и признаться, как это произошло. Да нет, ничего такого жуткого в этом признании нет, он не убивал Риту, хотя не раз мысленно примерялся к встречным машинам, которые тогда изредка мелькали на шоссе. Но он не самоубийца, не камикадзе, не каскадер какой-нибудь, чтобы ухитриться прикончить свою пассажирку, а самому остаться живым и невредимым. Весь смысл был именно в том, чтобы добраться до Карабасихи живым и невредимым. Дебрский до сих пор не мог вспомнить, зачем это ему нужно, вернее, почему именно в то утро необходимо было разобраться с Ниной, но что нужно было – это он знал твердо. И не менее твердо знал, что встречу Нины и Риты допустить нельзя ни в коем случае. Однако Рита держала его не просто под прицелом – она уткнула дуло ему в печень и, хоть сжимала пистолет левой рукой, не выказывала никаких признаков усталости или неудобства. Ну да, она ведь левша, Антон это тоже вспомнил…

Сзади громко засигналили. Дебрский шатнулся к обочине и увидел грязный бело-голубой автобус, который резво приближался к остановке. Автобус был такой старый и побитый, что резвость его могла быть объяснена только очень крутым спуском. «Доскино – площадь Минина», – мелькнула надпись на трафарете, и Дебрский попытался побежать. Тотчас заломило ногу в колене, и он заковылял, будто какой-нибудь инвалид, хватая ртом воздух и не сомневаясь, что не успеет. Однако успел – шофер выскочил купить сигарет в придорожном ларьке, и Антон неуклюже взобрался в автобус, плюхнувшись на первое попавшееся свободное сиденье. Его сосед подремывал, приткнувшись к окну, и Дебрский постепенно перевел дух и даже смог придать лицу безразличное выражение.

А ведь искореженная Иннина «Лада» останется в кювете до тех пор, пока на нее кто-то случайно не наткнется. Еще Инночке придется объяснения давать, каким образом ее машинка там оказалась! А что она сможет сказать, если убеждена, что на ее «Ладе» Жека и Кисель катаются по Московской области? То-то поломает свою хорошенькую головку, то-то попрыгает!

Дебрский подавил хихиканье, которое так и рвалось из груди. Почему-то ему доставляла необычайное удовольствие мысль, что Инне придется пережить немало неприятных минут из-за таинственного исчезновения ее дружков и аварии с машиной. Но милый друг Антон не собирается облегчать ее страдания. Не только же ей скрывать от него истинную подоплеку происходящего: теперь настала его очередь поводить за нос пылкую любовницу.

Ничего! Скоро он наконец вспомнит все и тогда окончательно разберется с Инной, с ее властью над ним и его жизнью. Единственное, чего боялся сейчас Дебрский, это вспомнить свою страстную любовь к Инне, вновь ощутить эту страсть и попасть под ее притяжение. Ведь именно из-за этого он и запутался между тремя своими женщинами. Или все же четырьмя, учитывая какую-то Кошку, оставшуюся либо в Москве, либо в Дубровном? Нет, все равно – с тремя, ведь Риты больше нет. С ней он уже разобрался …

Тот роковой джип и в самом деле не справился с управлением на мокрой дороге и вылетел на встречную полосу, едва не сбросив в кювет «Фольксваген» с красным крестом. Водитель «Скорой помощи» ушел от бокового удара только чудом. А вот Дебрский уйти не смог… или не захотел, потому что Рита представляла собой слишком большую опасность?

В чем же состояла опасность? Дебрский помнил это все время, пока сидел в «Ладе», ощущая боль от вдавившегося в грудь руля, помнил, пока карабкался по склону к шоссе, а сейчас вдруг забыл.

Вот же черт, а? Нет, вспомнил, снова вспомнил!

Дело не в том, что Рита могла узнать про его брак с Ниной. Дело в том, что ее появление делало недействительным этот брак и привело Дебрского в состояние, близкое к умопомешательству.

Но почему? Сейчас, сидя в скрипучем, отчаянно воняющем бензином, грязном автобусе номер 18, Антон мучительно пытался найти объяснение тому отчаянию, которое овладело им тогда и заставило совершенно потерять разум, может быть, даже сознательно броситься навстречу опасности, не пытаясь увернуться от джипа. Неужели мысль о потере Нины – а это неминуемо должно было произойти при появлении Риты – была для него настолько непереносимой? Трудно представить, но, видимо, именно в этом вся суть.