Полуночный лихач - Арсеньева Елена - Страница 66

Дебрский нахмурился.

Что еще за беседка во дворе? Откуда она приплыла в голову?

Подошел к окну, выглянул.

Никаких беседок в их дворе нету. Почему же вдруг возникли в памяти невнятные очертания какой-то беседки с лавочками внутри, скрюченная фигура неизвестного человека, запах «Тройного» одеколона…

Наверное, в прошлой жизни Дебрский не раз отыскивал бывшую жену по таким помойкам, вот и вспомнилось.

Нет. Тут что-то еще.

Он медленно отошел от окна – и вдруг заспешил на кухню. Почему-то показалось, что еще в прошлый раз он видел там нечто… как бы ключ к одной из многих дверей, за которыми заперта память.

Да, беседка, зловонная фигура на лавочке, бутылочка из-под «Тройного» одеколона, а еще запах… острый такой, кислый, противный…

Нет. Не вспомнить.

Надо постараться!

Зачем он вообще пришел на кухню?

Есть захотел? Ой, нет. Это воспоминание, которое топчется на краю памяти, словно пробует ногою тонкий ледок, из разряда тех, которые напрочь отбивают аппетит. Его сейчас вывернет наизнанку!

Подавляя спазм, Дебрский растерянно оглядел кухню – и вдруг рванул дверцу холодильника.

Вот то, что он искал! Баночка с грибами!

Открыл ее, вдохнул запах уксуса, показавшийся отвратительным… И внезапно, словно некая часть его прошлого была законсервирована здесь вместе с грибами, вспомнил беседку, и хмельную, грязную фигуру на лавочке, и себя в поношенной, вонючей, отвратительной одежде, и как он подсовывал своему собутыльнику баночку с грибами, твердя пьяным голосом:

– Грыбы… грыбы отседа… закусывай грыбочками!

Голос-то у него, может быть, и звучал пьяно, однако сам Антон при этом оставался трезвым, как стеклышко. В отличие от своего соседа… Его кличка была Голубец, точно! Фамилия Голубцов – значит, Голубец.

Антон должен был заставить его поесть этих отвратительных грибов – и заставил, напоив до беспамятства. Хотя прекрасно знал, что Голубец умрет, если съест такую протухшую гадость.

Но ведь именно это и нужно было Дебрскому! Он вспомнил это, да, но по-прежнему не помнил, зачем отравил Голубца.

Итак, из множества запертых дверей одна все-таки приоткрылась… Но лучше бы она осталась заперта!

– Ты был когда-нибудь женат? – спросила Нина, будто это было сейчас самым главным.

Николай взглянул на свою холостяцкую квартиру ее глазами – и невольно усмехнулся:

– Нет.

Не то чтобы у него царил беспорядок – трудно представить врача, даже мужского пола, который не был бы чистоплотен, как женщина! Но только теперь он ощутил, что жил в атмосфере полной бытовой безжизненности, и даже пахло здесь как-то… пусто.

– И детей у тебя нет? – спросила она.

Николай отвел глаза:

– Вроде бы есть. Дочка. Только она не знает, что я ее отец.

– Да?! – Эти низкие, прямые брови, на которые Николай не мог смотреть без того, чтобы не начинало щемить сердце, удивленно взлетели: – Почему?

– Ну, так сложилось.

– Без детей плохо, – вздохнула Нина. – Я как-то никогда не думала раньше, люблю детей или нет, а потом, когда у меня появилась Лапка, поняла, что не просто люблю – просто жить не могла бы без ребенка. Скорей бы все это кончилось, весь этот кошмар, чтобы я… чтобы мы с ней…

У нее навернулись слезы на глаза, и Николай неуклюже потянул с ее плеч тяжелую кожаную куртку:

– Да ты проходи, что ж мы в прихожей стоим.

Нина смущенно кивнула и, выскользнув из куртки, начала развязывать шнурки на кроссовках.

– Надень мои тапочки, – сказал Николай, но, когда она послушалась, оба поняли, что ничего путного из этого не выйдет: носить его тапочки сорок последнего размера Нина могла, только неуклюже шаркая ногами по полу. Тогда Николай, дав себе слово завтра же купить ей домашние тапки, принес толстые шерстяные носки (пол был холодный, покрытый линолеумом) и со странным чувством смотрел, как ее узкие ступни скользнули в его носки.

Было такое ощущение, что он отогревает эти замерзшие ножки в ладонях. Но подобные мысли могли завести очень далеко, поэтому он торопливо отогнал их и повел Нину на кухню.

Ну а куда еще? Не в гостиную же: вежливо пригласить присесть и с «медицинским» выражением спросить:

– Так что у вас болит?

С него должно быть довольно того, что она уже вскользь рассказала. Захочет – сама скажет об остальном.

И не в спальню же ее приглашать… Значит, на кухню: самое уютное место в доме.

По счастливому стечению обстоятельств холодильник не пустовал. Буквально позавчера давали зарплату, а в такие дни Николай затоваривался на полмесяца вперед, чтобы потом не тратить время на магазины. Какое-то время Нина с интересом смотрела, как он возится со свертками, грохочет сковородками, а потом нерешительно сказала:

– Может, я сама приготовлю?

Николай кивнул и сел в уголке кухни, притих, исподтишка поглядывая на ее сосредоточенное лицо, хлопотливые руки… Она оказалась умелой хозяйкой, но все же Николай замечал, что иногда эти руки замирают, а на лицо набегает тень. Потом Нина спохватывалась, какое-то мгновение растерянно смотрела вокруг, словно не понимая, где оказалась, и снова бралась за дело. А Николай совершенно точно знал, о чем она думает в эти минуты: не только о бедах, свалившихся на нее, но и об этой странной квартире, о странном хозяине этой квартиры, а также о том, почему он без вопросов принял ее условия и почему сидит вот так, чуть дыша, словно с замиранием сердца ждет чего-то.

Он и правда ждал, однако даже себе самому боялся признаться, чего именно ждет, а о том, чтобы сказать Нине, вообще и речи быть не могло!

Наконец их поздний обед или ранний ужин был готов. Нина всего-то пожарила горбушу и сделала салат из тыквы и морковки, однако Николай ел с упоением, смешанным с неким святотатственным чувством: да как это можно, вот так обыденно, грубо поглощать пищу, глядя на эти печальные брови, и яркий рот, и эти задумчивые глаза, и волну темно-русых волос надо лбом?! Но ничего – поглощал, и даже с очень большим удовольствием. Даже Валентинины пироги, даже Татьянины печенюшки не шли ни в какое сравнение с этой обалденной горбушей, и совершенно непонятно было, как Николай не проглотил язык.

Потом она помыла посуду. Николай все так же сидел в уголке и смотрел, смотрел…

– Слушай, – спросил он неожиданно для себя, – а что, Антон плохо относился к Лапке?

– Почему? – Ее брови изумленно дрогнули, и у Николая опять задрожало сердце.

– Ну… не знаю.

Он и правда не знал, почему об этом спросил. Хотелось, чтобы так было, – вот и спросил.

– Да нет, не плохо, – пожала плечами Нина. – Я никогда ничего не спрашивала, а сам он отмалчивался, но такое впечатление, что у него с первой женой были связаны очень неприятные воспоминания и Лапка их постоянно пробуждала. А может быть, он немножко ревновал, что она так ко мне привязалась, хотя это же, наоборот, хорошо, правда?

– Что? – тупо спросил Николай.

– Ну что мы с Лапкой сразу стали как родные. Все-таки я для нее – мачеха, вот жуткое слово, да?

– Как родные? То есть Лапка не твоя дочка?

– Нет, – грустно покачала Нина головой. – Если честно, я даже не знаю, могут ли у меня быть дети. Но теперь я удочерила Лапку, так что это не суть важно. Хотя…

Она понурилась, остро вспомнив, как теперь складываются ее отношения с отцом Лапки, и, главное, испугавшись, что будет дальше.

Николай сидел, прижавшись спиной к стенке. Было полное ощущение, что ее слова прибили его к этой полосе выцветших обоев.

– А ты хоть когда-нибудь видишь свою дочь? – наконец спросила Нина.

– Кого? – Он нервно дернулся. – А, дочь… Да нет у меня никакой дочери, это я просто так сказал. Сам не знаю зачем.

Если она и сочла его полным идиотом, то виду не подала. Скорее всего, ей вообще плевать на его слова, ее сейчас гораздо больше занимает собственная участь – а кого бы не занимала, интересно знать, после таких-то дел?!

– Даже не знаю, как быть, – наконец сказала Нина. – Ужасно хочется позвонить, поговорить с Лапкой, но боюсь, что она не выдержит и проболтается или Инне, или Антону. Нет, я, конечно, не думаю, что они вместе делали все это, но теперь – всё, теперь я Инке уже не верю. Она меня выдаст Антону, это точно! Сначала-то я хотела поговорить с ними обоими напрямую, а теперь думаю: ничего, пусть подольше считают, что я умерла! Тем более если Антону этого так сильно хотелось… Жаль его разочаровывать. Была бы возможность забрать Лапку и исчезнуть, чтобы никто и не подозревал, что я осталась жива… Хотя ты ведь сказал, что для Антона опасности нет, он рано или поздно очнется и вспомнит, что случилось?