Полуночный лихач - Арсеньева Елена - Страница 41

Тут Гоша отвернулся и угрюмо пошел прочь, понимая, что чудес не бывает, и даже окажись у него вдруг «макаров», в его трясущихся руках он плясал бы как припадочный. В Бармина он бы вряд ли попал, еще задел бы Нинку или ее девчонку, а хватит небось с него невинных-то душ. Или вовсе пули пошли бы мимолетом в ночное небо…

Он задрал голову и какое-то время стоял, придерживая на затылке каску. Ах, ночь! Как вызвездило! И Грудки рассыпались во всю красу…

Медленно проплыло воспоминание, как в незапамятные времена Бармин собирал пацанов ночью в школьном дворе и тыкал сухим перстом в небо, объясняя, что у каждого созвездия есть названия официальные, какие на всех небесных картах обозначены, и народные, исконно русские. Плеяды, к примеру, зовутся Волосожары или Грудки, Млечный Путь – Пояс, Моисеева дорога, Становище…

Гоша резко опустил голову. Раньше он любил глядеть на звезды, а теперь почему-то не мог долго выдерживать их взглядов. В самую душу смотрят, сердце вынимают!

Он побрел по проулочку, заплетаясь ногами. Что ж делать-то? Идти опять в стылую-постылую избу было неохота. Гоша присел под забором, угрюмо глядя в землю. Разве подождать, пока в доме уснут, залезть к Бармину да и удавить его втихаря, не трогая остальных? Эк же принесло их не вовремя! Злая судьба всяко палки в колеса поставить норовит, и жить не дает, и подохнуть мешает. Он думал, думал об этом и не заметил, как уснул.

А разбудила его боль. Конечно, всякий скажет, что для здоровья не полезно лежать на стылой осенней землице, если спину накануне разламывало. Он замерз, а подняться не мог, так заколодело все тело. Ворохнулся, скрипя зубами, – и услышал совсем близко человечьи голоса.

Два мужика шли от шоссейки, и шаги их гулко отдавались в землю.

– Точно, вон его дом, – сказал молодой хрипловатый голос. – На крыше какая-то фиговина крутится.

– Тот самый, – согласился его спутник очень похожим голосом. – И вертушка возле трубы, и крайний вдоль трассы, дальше только дачи, и крыша цинковая, вся блестит.

Гоша неслышно отпрянул в тень забора, хоронясь лунного луча, потому что, пока он спал, вышла в небо луна и светом своим помрачила звезды. Неосторожное движение отдалось резкой болью, и Гоша сцепил челюсти, давя стон. Он и сам не знал, почему не хотел, чтоб его заметили эти двое, которые шли к дому Бармина от машины с тихо ворчащим мотором, приткнутой возле обочины. Примерно одного роста, оба здоровенные, что твои кони, один в кожаной, похрустывающей куртке и простоволосый, а другой запахнулся в широкое и длинное пальто, нахлобучил шляпу. До Гоши долетел слабый запах одеколона.

Везет же людям, а? Выпили только что…

«Понаехали, – мрачно подумал Гоша. – Как назло! Может, праздник какой намечается? То-то вон Нинка еще на кухне шебаршится».

Ему было отчетливо видно кухонное окошко с незадернутыми занавесками и Нинину фигуру возле раковины. Похоже, она мыла посуду.

Парни тоже заметили Нину и замерли в двух шагах от Гоши.

– Вон она! – прошипел который в куртке. – Не спит! Повезло!

– Не кажи гоп! – был ответ, и одетый в пальто парень шагнул к дому. – Готовься, Кисель, и гляди: если лажанешься, я тебя заставлю рылом хрен копать, понял?

Вслед за этими словами он сделал своему спутнику знак отойти в тень, а сам оказался под окном и дважды стукнул в него согнутым пальцем.

Нина, которая уже пошла было из кухни, оглянулась и приблизилась к окну, щитком держа над глазами руку, потому что со свету ей было не рассмотреть стоявшего за окном человека.

Она прильнула к стеклу, вглядываясь, потом приоткрыла форточку.

– Антон? – долетел до Гоши ее неуверенный голос, и он понял, что Нина приняла ночного гостя за своего мужа, но тут же сообразила, что ошиблась: – Ой, извините! Вам кого, Константина Сергеевича? Но он уже спит.

– Ради бога, простите! – негромко произнес мужик в пальто не прежним, хриплым и грубым, а новым, вальяжным голосом, изменившимся до того, что Гоша даже не сразу его узнал. – Не надо никого будить, но… не найдется ли у вас чего-нибудь от сердца? Мы с женой возвращаемся в Чкаловск, ей стало плохо, а у нас, как назло, ни валидола, вообще ничего, представляете? Нам хотя бы одну таблеточку, чтоб приступ снять.

– Где же ваша жена? – спросила Нина.

– Я ее в машине оставил.

Гоша задрал бровь. Ему было отлично видно слабо освещенный салон автомобиля. Никакой бабы там и в помине нету! Этот конь в пальто откровенно вешал Нинке лапшу на уши.

– Но если у вас нету таблеток или опасаетесь, я пойду у кого-нибудь другого попрошу, – ночной гость неопределенно махнул в темноту.

– Да все спят уже, – резонно возразила Нина. – Погодите, я сейчас поищу таблетки, только, извините, я вам не открою, а в окошко подам.

– Конечно, конечно! – обрадовался мужик, и Нина ушла из кухни – наверное, искать таблетки.

Мужик обернулся к своему сотоварищу и кивнул: все, мол, в порядке. А Гоша только головой покачал: на этих парнях пробы ставить негде, опытному человеку вроде него это даже и в ночной тьме видно, а Нинка дура, ей надо было покрепче запирать все двери и по дедову мобильнику ментов скликать! Да пес ли с ней, Гоше-то какая печаль? Хотя просто интересно, что же будут дальше делать братки?

Нина вернулась, держа в горсти какие-то таблетки. Она потянулась к форточке, но, когда начала их передавать «заботливому супругу», произошло то, что и должно было произойти: руки у него оказались дырявыми, и все просыпалось на землю.

– Боже ты мой! – возопил страдалец. – Ах я болван! Что ж делать, здесь ничего не видно! Они все упали в грязь!

Нет, эта Нинка определенно дикошарая какая-то. Нормальный человек – вот хоть сам Гоша! – на ее месте что сказал бы? «Твои заботы! Сам виноват!» Но это ж нормальный! А Нинка только поойкала с раззявой за компанию – и принесла ему новую порцию таблеток. Гоша уже решил было, что сейчас земля под окошком вторично будет засеяна валидолом и всякой такой хреновиной, однако эта дурнопегая взяла и открыла целую оконную створку! И еще высунулась:

– Держите, не рассыпьте!

И тут… Гоша моргнуть не успел, как мужик с силой ударил ее по руке, таблетки посыпались в разные стороны, а он вцепился в ее плечо и прошипел:

– Тихо! Вылезай! Пикнешь – перестреляем всех в доме, и старика, и девчонку, поняла?

При этих словах из темноты появился «кожаный», причем в руках у него и в самом деле зловеще мерцал ствол.

Гоша так и обмер, глядя, как Нинка мгновение стоит неподвижно, перегнувшись через подоконник, а потом, кивнув: поняла, мол, – начинает неуклюже из окна вылезать. А что еще она могла поделать? Несподручно бабе с медведем бороться, того и гляди юбка раздерется!

Этот, который при шляпе и в пальто, ей помогал, а «кожаный» страховал каждое движение пистолетом. Но он напрасно сторожился: Нинка и не помышляла бежать или звать на помощь. Двигалась как под гипнозом, и лицо ее показалось Гоше лицом спящего человека, до того оно было спокойным.

Нет, оно было спокойным, как у мертвой!

Куда это она направилась?

Гоша представил, как Бармин проснется, увидит, что в кухне окошко нараспашку, а Нины нет. Небось подумает, что девка сбежала с любовником, а дочку подкинула старику. Вот повертится!

Нет, Бармин небось помрет со страху. Вот и хорошо, Гоше хлопот меньше. Так ему и надо, этому старому гаду!

А ведь стыдобное затевается дело…

Нинка шла как на расстрел, каждую минуту оступаясь на неровной, бугристой тропке, хотя браток в пальто поддерживал ее под локоток. «Кожаный» топал сзади, поигрывая у ее затылка своим стволиком. Настроение у него, судя по всему, было преотличнейшее, дело казалось слаженным, и для полноты кайфа он не нашел ничего лучшего, как замедлить шаг, сунуть пистоль во внутренний карман куртки, расстегнуть штаны и оросить вонючей струей тьму у забора – и Гошу, затаившегося в этой самой тьме.

Теплые капли попали ему на лицо. Он видел струйку, бегущую по серебряному плащу – плащу Солдата.