Полуночный лихач - Арсеньева Елена - Страница 11

Нина рассеянно поглаживала ей волосы, помня, что когда-то, когда они с Лапкой только познакомились, это было практически единственное средство прекратить ее истерики. Вот так мерно, медленно поглаживать, поглаживать ее, иногда чуть касаясь висков…

Легкие, чуть вьющиеся волосы знакомо обвивались вокруг пальцев. Инна не перестает ворчать, что это дико – так полюбить чужого ребенка. Но если невозможно родить своего… И какая же Лапка чужая? Ведь она дочь Антона, и вообще, с первой минуты их встречи Нина почувствовала, что в ее душе что-то перевернулось. Да, вот такая банальная фраза, как нельзя больше отвечающая ее истинным ощущениям. Точность определений – это ведь главное свойство банальностей!

Забавно, забавно… Лапка родилась в марте 92-го. То безумное автомобильное приключение произошло у Нины в августе 91-го. Причем, что характерно, незнакомец почему-то не воспользовался предложенным средством спасения. Это Нина четко поняла, несмотря на свою неопытность. Наверное, забыл. Так сказать, увлекся. И выходит, если бы Нина тогда, как принято выражаться, подзалетела, то ребенок родился бы именно в марте. Но она не подзалетела и никто у нее не родился. А интересно, она и вправду решилась бы родить? В двадцать лет, одна, без мужа… Что характерно, у нее и мысли не было разыскивать того парня, она эту Лапшиху обходила как зачумленную, благо не возникало никакой необходимости там бывать. И на вокзал долгое время носа не совала. Да, впрочем, наверняка он ее и не узнал бы, ведь она тоже его не помнила. Так, некий общий абрис и запах табака – такой своеобразный, не как у всех. Потом ее еще долго начинало колотить только при намеке на этот запах! К счастью, такие сигареты или папиросы, видимо, не пользовались большой популярностью. Может, это вообще была какая-нибудь архаическая «Герцеговина Флор», что бы ни означало это название, которое почему-то безумно нравилось Нине.

Ну так вот, беременность. Вернее, ее отсутствие. Хоть в романах барышни сплошь и рядом беременеют с самого первого раза, на самом-то деле это не так просто осуществить. Вот и у Нины все обошлось. А поскольку до сих пор «обходилось» и с Антоном, скорее всего, что-то у нее с этим делом не в порядке. Именно у нее, потому что Антон ведь родил когда-то Лапку. Нет, Нина, конечно, не проверялась, это же какая жуть, услышать, вы, мол, дамочка, бесплодны! Лучше уж ничего такого не знать о себе.

То есть она, значит, тогда, в «Москвиче», не рисковала. А ведь родители, пожалуй, ничего не имели бы против ее беременности… Особенно мама, которая как-то очень уж сильно, почти до истерики, хотела внуков. Чувствовала, наверное, что так и не судьба им с отцом будет порадоваться, понянчиться…

Нина иногда задумывалась, а что было бы, если б она все же родила? Может быть, родители не отправились бы в тот роковой день навещать знакомых в Толоконцеве, не попали бы в жуткую аварию на Волжском мосту, после которой осталось девять трупов, и их трупы – в том числе? Нина не поехала с ними потому, что сильно простудилась накануне, и еще долго, долго потом чувствовала себя виноватой за эту простуду, за то, что не погибла с ними, что не зачала ребенка, который мог бы спасти ее родителям жизнь…

Глупости все это, конечно. Что у человека написано на роду, того не избежать. Странно только думать, что и поспешная любовь в «Москвиче», и встреча с Антоном в переполненном 61-м автобусе, и Лапка с ее теплыми и такими цепкими лапками, и теперешняя Нинина жизнь – все было заранее написано у нее на каком-то там роду! И этот почему-то заглохший мотор – тоже? Забавно!

Она откинулась на спинку, стараясь устроить голову поудобнее. Спать хочется. Не подремать ли, пока Инна там ковыряется в моторе? Она же упорная, как бес, пока не вывернет все наизнанку и не докопается до причины, не успокоится! И лучше не соваться ей под горячую руку. Правда, что ли, вздремнуть?

Это было ее последней связной мыслью.

Когда Нина открыла глаза, вокруг брезжила какая-то бледная серость. Потребовалось время, чтобы понять: это занимается утро. Тело все затекло, и Нина не сдержала стона, поднимая голову. Шея болела, как при хорошем накате остеохондроза. Бог ты мой, да неужели она так и проспала ночь на заднем сиденье автомобиля? А вот и Лапка, свернувшаяся в крошечный клубочек. И Инна сонно шевелится на переднем сиденье.

– Привет! Так и не завелась машина?

– Завелась! – сообщила Инна изумленно. – Я потом нашла – там всего-навсего на аккумуляторе какой-то контакт отошел, а я даже и не подозревала… Нет, подожди. Но я же села за руль, вон, даже ключ вставила. Что за мистика? Ой, башка болит, не могу!

– И у меня. – Нина сосредоточенно разминала шею, гадая, разбудить Лапку или нет.

Ладно уж, пусть спит. А то начнет канючить, что замерзла, что хочет кушать. Не всухомятку же ее кормить. Вот доедем – тогда уж… А пока не худо бы выпить чайку.

– Ин, где термос?

– Что? Вот он. Только я весь чай ночью допила. Вы тут обе храпели, я села за руль, да, теперь помню, как это было: села за руль, сунула ключ в стояк, а потом почувствовала, что замерзла, и решила чайку попить. Еще помню, как пила… И вырубилась! Ты туда, случаем, никакого снотворного не подсыпала?

– По-моему, это ты заваривала чай, – хмыкнула Нина, зябко обхватывая себя за плечи. – Так что, если кто что подсыпал, только ты! Слушай, может, мы уже поедем, а? Я так замерзла, что просто в печку раскаленную готова залезть!

– Ее еще надо затопить! – Инна завела мотор, и застоявшаяся «Лада» медленно, будто ленивая лошадь, тронулась с места.

А деревня уже не спала. Курились дымки над крышами, коровы вразброд тащились по улице в сопровождении небольшого замурзанного мужичка с дочерна загорелым лицом – деревенского пастуха. В руках у него был экзотический бич, которым пастух то и дело грозно щелкал, вздымая пыль с обочин. Шатучие коровы проникались дисциплиной и выравнивали строй, ну а тех, кто не слушался, молча, зло хватали за задние ноги две собаки, по виду типичные дворняжки, но с выучкой, которой позавидовала бы и настоящая сторожевая.

«Лада» осторожно ползла по обочине, пытаясь обогнать стадо. Собаки, против ожидания, не норовили вцепиться в колесо, а вежливо сторонились.

– Ну, приехали! – облегченно вздохнула Инна – и вдруг нажала на тормоз так резко, что Нину бросило вперед, а Лапка покатилась с сиденья, вскинулась переполошенно и захныкала…

Нина подхватила ее на руки и прижала к себе, тупо глядя вперед, где за поломанным, вдавленным в землю забором (она помнила его аккуратненьким, свежевыкрашенным!), среди обгорелых деревьев чернела воронка, заваленная обугленными обломками.

– Что это? – тихо спросила Инна неизвестно кого и медленно вылезла из машины.

Соседний дом отстоял от сгоревшего на приличном расстоянии, однако и там обуглились на деревьях листья, на чисто выбеленных стенах появились черные разводы копоти. Горело, судя по всему, изрядно. И только сейчас Нина заметила, что в соседском доме выбиты стекла, а оконницы забиты где фанерой, где подушками со стороны комнат.

Да что здесь случилось, взрыв какой-то, что ли?!

Лапка, видимо, еще не совсем проснулась, потому что, пригревшись в Нининых объятиях, снова задремала. И Нина так и сидела в машине, прижимая девочку к себе и таращась в окно на эти руины.

На крыльцо выскочила соседка и набросилась на Инну чуть ли не с кулаками. Ее визгливый голос разносился по улице, и люди начали выходить из других домов. Почему-то все они смотрели на Инну с искренним возмущением, словно она сама умудрилась устроить этот кошмар со своей «любимой игрушкой» – так Инна называла прелестную дачку. Вернее, то, что когда-то было ею…

Как ни громко кричала соседка, до Нины долетали лишь обрывки ее воплей. Но и этого хватило, чтобы выудить информацию и наконец понять: грохнуло вчера около десяти вечера, пожар чуть не перекинулся на другие дома, народу пришлось отстаивать свое добро, а Иннин дом было изначально невозможно спасти. Пока вызвали пожарных, пока они приехали из райцентра, который находился чуть ли не в два раза дальше Нижнего, но все равно, по ранжиру гасить пожары в Сапрыкине должны были именно райцентровские пожарные…