Поцелуй с дальним прицелом - Арсеньева Елена - Страница 66

– Ну, коли вы на кладбище не едете, так я пойду, прощайте, Викочка, – проблеяла Настя, поглядывая на меня исподлобья и, конечно, отлично понимая, что рыбка уже заглотила приманку и сейчас попадется на крючок.

Разумеется, я ее не отпустила и пристала с расспросами. И, разумеется, Настя не заставила себя долго уговаривать. Непрестанно охая, причитая, называя себя глупой болтушкой, которая не умеет держать язык за зубами, но ничего наверняка не знает, совершенно ничего, может быть, и говорить-то нечего и беспокоиться не о чем, вы только не волнуйтесь, Викочка … – она выложила вот какую историю.

Госпиталь в Нейи, куда Настя устроилась сиделкой, считался заведением общедоступным, в нем принимали пациентов даже и вовсе неимущих, однако он славился своей лабораторией. Туда из всех больниц Парижа, даже самых дорогих, направляли кровь на самые сложные анализы. И вот как-то раз Настя, которую из ее отделения зачем-то послали в лабораторию забрать какие-то результаты, увидела в коридоре знакомого ей человека. Это был Никита Шершнев.

Назвав это имя, Настя с нескрываемым удовольствием наблюдала, как я вздрогнула, а я, конечно, не сумела этого скрыть…

Насладившись моим откровенным смущением, Настя продолжала рассказывать, что хотела к Никите подойти, поблагодарить за участие в ее судьбе (оказывается, именно стараниями Никиты, у которого был в госпитале добрый приятель, врач, Настю в Нейи и пристроили), однако он был не один. Рядом с ним стоял доктор Гизо – тот самый, который и протежировал Насте по просьбе Никиты, – и что-то говорил, показывая лабораторный бланк. На таких бланках писали результаты анализов.

Что у доктора, что у Никиты были хмурые лица, и Настя, которая подглядывала за ними из-за угла, поняла: результаты эти не слишком-то хороши. Разговаривали доктор и Никита долго, а поручение, за которым послали Настю, было спешное. Ждать окончания беседы она больше не могла и ушла, однако любопытство ее так и грызло…

– Взяло меня за сердце тревогой, – как выразилась Настя в свойственной ей квасной манере, – уж не захворал ли, не дай господь, Никита Алексеевич!

Поэтому, освободившись от своих дел, она пробралась в лабораторию и «подъехала» (ее же словечко!) к одной знакомой девушке, тоже русской, чтобы та показала ей копию того анализа, который брал у нее доктор Гизо нынче около полудня.

Уж не знаю, чем Настя взяла эту девушку, но та ради нее нарушила свои служебные обязанности, врачебную тайну нарушила (хотя русская ведь, а что с нее возьмешь, коли для всех нас закон – что дышло, как повернул, так и вышло, порядок в нас палкой надо вбивать!) и показала ей эту копию. К своему изумлению, Настя увидела там не фамилию Никиты, а другую – впрочем, тоже ей знакомую. Это была фамилия Ламартин, и имя тут же значилось – Робер-Артюр-Эдуар, поэтому Настя сразу поняла, что это – имя моего мужа.

– Только я в толк не могла взять, на что Никите Алексеевичу анализы вашего супруга, ведь они небось даже и знать друг друга не знают, – чирикала Настя, глядя на меня с самым простодушным – до голубизны глаз! – выражением. – И тут я подумала… у нас ведь в лаборатории как ведется? К нам не только из больниц кровь на анализ направляют, но и от частных врачей, случается, обращаются. А к врачам человек когда идет, он ведь под любой и всякой фамилией записаться может, кто станет проверять? Ежели у него страховой полис – это одно, тут, конечно, придется верно назваться, а коли в приватном порядке, то представься хоть князем Голицыным, хоть мсье Ламартином – роли не играет. Вот я и подумала: а что, если фамилией вашего супруга назвался кто-то из его знакомых, желавший скрыть свое подлинное имя? Но при чем тут Никита Алексеевич?.. И я смекнула: Никита Алексеевич ведь с вашим батюшкой компаньоны. А что, коли ваш батюшка прихворнул да назвал у врача не свое имя, а имя вашего супруга, а чтобы врачу не показываться, попросил анализы забрать Никиту Алексеевича, у которого доктор Гизо в приятелях?

Я ошалело выслушала всю эту чушь, едва не рухнув под ее нагромождением. Почему моему отцу взбрело бы в голову называться именем своего зятя? Да любой доктор мгновенно распознал бы в нем иностранца из-за его акцента; к тому же имя Робера-Артюра-Эдуара Ламартина, человека знатного, богатого, недавно сыгравшего свадьбу, описаниями которой были полны все газеты, явно не из тех, под которым стоит хранить свое инкогнито… И уж последним человеком, у которого отец просил бы помощи в столь интимном деле, как болезнь, был бы именно Никита (так мне казалось). С другой стороны, если это и в самом деле анализы моего мужа, почему их результатами интересуется опять же Никита? По просьбе Робера? Однако, насколько мне известно, они не общались с тех самых пор, как Робер с его помощью спасся из России.

Или общались? Но почему я этого не знала? Почему я никогда ничего не знаю?!

В голове у меня была какая-то каша. Я тупо смотрела на Настю, та еще что-то стрекотала, как вдруг до меня долетели имена Анны и Мии, упомянутые ею.

Я насторожилась:

– Что вы говорите?

– Ну как же, – с тщательно рассчитанным (теперь я это понимала!) простодушием уставилась на меня Настя, – я говорю, вы небось дивитесь, что это мы с бедной Миечкой вдруг подружками сделались, хотя раньше и двух слов друг другу не сказали. А ведь в нашем госпитале, в нашей лаборатории делают также и анализы для судебной экспертизы. Это ведь доктор Гизо про мараскин догадался… про ликер, значит, что им отравились невзначай Анна Александровна с Максимушкой… А до него ведь и в голову никто не мог взять, с чего бы это им помирать в одночасье…

Ох, как сверкнули при этих словах ее бесцветные глазки, каким сапфировым сияньем налились!..

Длилось это всего лишь миг, но мне было достаточно, чтобы понять недосказанное.

Итак, Мия не смирилась с заключением следствия о причинах смерти брата! Что и говорить: оно даже мне показалось притянутым за уши, но я старалась об этом не думать – прежде всего из-за отца. А Мия, значит, думала… Она не верила в случайность этой смерти, пыталась докопаться до ее причин. Уж не возомнила ли она себя кем-то вроде популярного частного сыщика Шерлока Холмса, романами о котором я зачитывалась еще в России… да и кто не зачитывался ими? Что ж, Мия с ее полумужской натурой вполне могла заделаться частной сыщицей. Она даже подружилась с Настей, которую, сколь я помню по прежним временам, всегда презирала и без всякой жалости подвела под монастырь (уж можно было, наверное, догадаться, на кого после той истории с кошкой обрушится гнев Анны, которая на Настю всегда зуб точила!). С помощью Насти Мия узнала, кто делал исследование крови скончавшихся Анны и Максима. Доктор Гизо… доктор Гизо – друг Никиты!

И прежние подозрения, которые я старательно гнала прочь, вновь нахлынули на меня. Снова все сходилось к Никите!

Я повернулась к Мии и заметила, что и она смотрит на меня. Смотрит злобно, презрительно, ненавидяще.

Почему? За что ей меня ненавидеть? Она ведь знала, как я относилась к Анне, знала, что та сцена разбила мне сердце…

Или Мия догадалась, что, даже разбитое, сердце мое продолжает томиться от любви к Никите? Что для меня подозрения о его участии в этой истории – нож острый? Что я, даже доподлинно узнав: именно он – убийца, сделаю все, лишь бы отвести от него беду, спасти его?

Ну коли так, Мия и впрямь могла читать в душах людей. Передо мной ведь только сейчас открылась истина во всей ее очевидности. Я была потрясена этим открытием, я больше не могла видеть злобное любопытство в Настиных глазах и ненависть на лице Мии. Я повернулась и ушла, не сказав никому из них ни слова, даже не подойдя к гробу Максима, хотя явилась сюда для последнего прощания.

Я бросилась к «Роллс-Ройсу», который дал мне Робер, автомобиль ожидал неподалеку от церкви. Шофер, завидев меня, вышел и, сняв фуражку, открыл передо мной дверь. Я ступила на подножку – и покачнулась.

Шофер подхватил меня под руку:

– Что с вами, мадам?