Поцелуй с дальним прицелом - Арсеньева Елена - Страница 52

Однако не тут-то было.

– Сейчас из Лондона, – холодно ответил Фримус и, не удостоив куколку даже взглядом, повернулся к Алёне: – А что это мы стоим? Вечеринка продолжается, вот и танцы начались. Вы танцуете, мадам?

И только сейчас Алёна поняла, почему так странно, так неспокойно бьется ее сердце: из открытого окна мэрии неслась громкая музыка, и это было не что иное, как румба «Amado mio», которую она раз сто танцевала с Игорем.

Это к вопросу о совпадениях…

Не сказать, что Алёна была такой уж замечательной танцоркой, с ее-то полным отсутствием так называемой двигательной памяти, однако обожаемый мальчишка, который был, как это ни странно, отличным, прирожденным педагогом, кое-чему ее все-таки научил. И сейчас она легко, радостно «повелась» вслед за Фримусом, который сунул свою шляпу Жильберу и свободно вывел Алёну на хип-твист, потом на веер-аллеману (ну, это детский лепет) с «хлыстами» (а вот это уже довольно высокий пилотаж), провел под рукой, ну а затем Алёна, у которой уже прошло первое изумление и включились рефлексы, изобразила сложный выход из «клюшки» с двумя спиральными поворотами и обходом вокруг партнера, который оказался тоже не промах, мигом понял, что надо делать, и не просто топтался в основном шаге, но изобразил очень выразительную «кукарачу».

«Свивлы» Алёна всегда любила, и сейчас они удались как нельзя лучше, что на месте, что на продвижение, и Фримус, у которого оказались железные руки, одобрительно сверкнул глазами. А уж «скользящие дверцы» она вообще обожала и сейчас выдала самый сложный вариант, который знала, с двумя поворотами и «кукарачей», и краем глаза видела, что и Фримус тоже вертится за ее спиной, входя в двойной спиральный… вот молодец, а?! Ну в кои-то веки Алёне не на занятиях, а на случайной тусовке попался партнер, который знает фигуры румбы, а главное – совершенно безошибочно чувствует партнершу и так бесподобно ее ведет! Разумеется, Фримус танцевал слабее профессионального «бальника» Игоря, однако как партнер был на голову выше. Он танцевал не ради демонстрации собственной несравненной красоты, а ради своей дамы, и Алёна просто-таки купалась в наслаждении любимыми движениями, любимой музыкой, сиянием глаз, так похожих, ну так похожих на любимые!..

Поэтому неудивительно, что они сорвали бурю аплодисментов, когда сладострастные стоны «Amado mio» наконец-то утихли. Оказывается, никто не танцевал: все смотрели на них, и на личике фарфоровой Женевьевы было выражение такой детской, такой наивной зависти, что Алёна почувствовала себя совершенно счастливой и поощряюще улыбнулась ей, словно говоря:

«Ничего, шери?, не горюй, у тебя еще все впереди, будущее за тобой, ты еще научишься и румбу танцевать, и презирать мужчин, даже самых любимых и вожделенных, а пока дай покуражиться красавице постбальзаковского возраста… напоследок! Под занавес, как принято выражаться».

– Merci, madame, – сказал Фримус, и не успела Алёна ответить непременным «Merci а vous», то есть «спасибо вам», он добавил: – А ведь вы были правы, когда сказали, что вам ни к чему услуги брачной конторы Николь Брюн, ныне мадам Понизовски. Вы и впрямь не способны приспособиться к мужчине, даже в танце. Первое ощущение партнера – что вас необыкновенно легко вести. А потом понимаешь, что ведете именно вы, а партнер танцует те фигуры, в которые вовлекаете его вы. Думаю, точно так и в жизни. Ваша слабость и податливость обманчивы…

– То есть… что вы… я не понимаю… – несвязно забормотала Алёна, а Фримус с холодной улыбкой сказал:

– Я имею в виду, что вы разобьете жизнь и сердце любого мужчины, который окажется рядом с вами. Думаю, это не ваша вина – это ваша беда. Простите за избыточную проницательность – дело в том, что я сам такой же: рядом со мной невозможно находиться долго. Извините, меня зовет Жильбер.

И он отошел, оставив Алёну одну среди этих любопытствующих, восхищенных, завистливых взглядов бургундских крестьян и крестьянок.

«Удар иль поцелуй произойдет меж нами?» – вспомнила она Шекспира. И ответила его же словами: «Удар, сто тысяч раз удар!»

Никакого открытия не было сделано, она все это про себя давно и прочно сама знала, однако почему-то именно об этом думала Алёна весь вечер и потом, дома, сидя на каменной скамье в уголке террасы.

Казалось бы, что может быть бестолковее, чем процесс разбивания посуды? Однако какой-то датский физик вывел на этой основе целую теорию, которая так и называется: «Теория битых горшков».

Сортируя осколки по размерам, этот физик обнаружил, что куча мелких черепков неизменно весит в шестнадцать раз больше, чем куча средних, а те, в свою очередь, в шестнадцать раз тяжелее оставшихся от битого горшка крупных частей. Этот коэффициент может немного изменяться, причем зависит он не от материала, а от формы разбиваемого предмета.

Человеческие судьбы, конечно, не битые горшки, но и в них нередко обнаруживаются четкие, а потому еще более загадочные математические закономерности…

Марина и Морис смотрели телевизор, Лизочка спала, а Алёна сидела на все еще теплых, не утративших дневного жара плитах, смотрела на ковш Большой Медведицы, который сиял и сверкал прямо перед ней, словно нарочно для нее вышитый алмазами на черном бархате небес, вдыхала аромат роз, долетавший через дорогу, из сада веселой голландки Труди, и думала о том, что всегда именно так и случается в ее жизни, согласно математической закономерности: вроде бы должен произойти поцелуй, вроде бы он уже близок, а происходит именно удар… сто тысяч раз удар.

Так было раньше, так было и с Никитой Шершневым, который ей понравился, и с Фримусом, который ее обворожил тем, что бесподобно похож на Игоря… а уж с Игорем-то!.. Так, судя по всему, будет происходить в ее жизни и впредь.

Она слишком сильная и слишком хорошо знает, чего хочет. А если хочет, то сразу, быстро, все! Ей некогда и неохота ждать, когда мужчина ей это предложит, она предпочитает взять сама… но мужчины ведь так скупы и осторожны, так расчетливы! Они мстят смелым женщинам. Алёна первая сказала о своей любви Игорю… ну и где сейчас Игорь, а где она? Потом зачем-то вмешалась в дела Никиты Шершнева – и в результате вынуждена спасаться от него под светом этих невероятных бургундских звезд, среди сказочного аромата бургундских роз…

Впрочем, хоть и говорят, будто неприятности не исчезают бесследно, а просто переходят из одного состояния в другое, а все же нет худа без добра. Здесь такая красота, такой покой! Здесь тревога стихает, словно ветер на закате, кажутся сущим бредом все рассуждения Бертрана о невероятных совпадениях. В самом деле – больно надо киллёру Никите Шершневу рыскать, словно тать в нощи, по всему Парижу в поисках какой-то шалой писательницы, чтобы…

Повеяло легким ветерком, запах роз сделался еще слаще, слышнее стало задумчивое блеяние овец на скотном дворе Жильбера. Потом до слуха Алёны донеслось легкое повизгивание щебенки, которой был усыпан асфальт, и мимо террасы, не заметив недвижимо сидящей в потемках Алёны, прошел – стремительно, едва касаясь земли, – Никита Шершнев: явился из темноты и канул в нее – словно призрак, вызванный растревоженным воображением нашей писательницы.

Словно тать в нощи.