Ожерелье раздора (Софья Палеолог и великий князь Иван III) - Арсеньева Елена - Страница 3

Наконец дело было слажено. Состоялось даже предварительное обручение – как и велели старинные обычаи. Сторону жениха представлял Иван Фрязин.

Когда дошло дело до обмена кольцами, Фрязин озадачился: кольца для невесты он не привез. На Руси сего в заводе не было – кольцами меняться не при венчании, а уже при обручении.

Ну что ж, обошлись без колец. Главное, что были произнесены все необходимые слова. И теперь Софья могла подойти под благословение папы, получить от него в качестве приданого кошель с шестью тысячами дукатов – и отправиться в дальний путь.

Кардинал Виссарион искренне горевал, прощаясь с нею, – и в то же время радовался ее браку. Он уже видел, как его воспитанница приводит к подножию престола святого Петра толпы и толпы вновь обращенных московитов… Он все уши прожужжал девушке, излагая свои честолюбивые планы!..

Софья выкинула их из головы в то же самое мгновение, как стены Рима скрылись вдали. Она возвращалась к вере своих отцов – и больше не намерена была отступать от нее.

Ну, разумеется, кардинал Виссарион не мог не навязать ей в сопровождающие католического прелата. Им оказался папский легат Антонио Бонумбре, который страшно кичился возложенной на него миссией сопровождать воспитанницу Рима.

Софью очень заботило, чтобы не расхвораться в пути (чем дальше двигались на север, тем холоднее становилось) и чтобы в целости и сохранности довезти свое небогатое имущество: несколько возов со старинными книгами на греческом языке, священными реликвиями дома Палеологов [6], много ярких платьев, остатков былой роскоши морейских деспотов, – и рукодельные принадлежности. Она еще в детстве выучилась прекрасно вышивать – в Византии вышиванье было весьма любимым и почитаемым искусством как придворных дам, так и монахинь. Софья достигла большого мастерства в этом рукоделии.

Путешествие было трудным, но запомнилось Софье на всю жизнь. Впервые она почувствовала себя не бедной приживалкой, а персоной весьма значительной. Жители городов Священной Римской империи встречали ее радушно, провожали почтительно. Конечно, Софья понимала, что дело не столько в ней, сколько в предстоящем браке с московским государем. И она молила Бога помочь ей заслужить любовь и расположение мужа.

Из Рима выехали 24 июня 1472 года, но только к 1 сентября достигли польского города Любека. Отсюда предстояло морем плыть до Ревеля [7]. Пришлось Софье претерпеть одиннадцатидневное мотание по волнам (осенняя Балтика не жалует мореплавателей)… И снова потянулись обозы в Московию. Вот наконец и Псков! Это уже была Русь, Московия.

И только тут Софья поняла, как благосклонен к ней добрый Бог. Разряженные в пух и прах псковские бояре, которые встречали ее… Роскошные пиры, которые задавали в ее честь, – такие пиры, что сыты и пьяны были все, до самого последнего слуги… А подарки будущего супруга ей и ее дамам, чтобы не мерзли на осенних ветрах?!

Столько шуб у Софьи в жизни не было! Больше всего ей полюбились горностаевая, покрытая алым бархатом, и соболиная, с верхом из роскошной парчи. Откуда-то из глубин памяти выглянула перепуганная девочка Зоя и прошептала на ушко царской невесте, что в Риме и даже в Византии каждая из этих шуб обошлась бы в целое состояние. Даже те крытые сукном лисьи и беличьи шубы, которые получили приближенные Софьи, стоили безумных денег!

«Неужели так будет всегда? – смятенно думала византийская царевна. – Боже, благодарю тебя!»

Однако в небесах из-за ее персоны продолжались тяжбы. И соперничество двух религий не могло не сказаться на земных делах. В Москву ежедневно прибывали гонцы, сообщая о том, где находится поезд царевны. И вот в русской столице стало известно, что патер Антонио не выпускает из рук католический крест и намерен ввести князеву невесту в Москву под сенью этого креста.

Кто-то из бояр миролюбиво советовал претерпеть такие мелочи. Кто-то возмущался. Пока Иван Васильевич раздумывал, как поступить, митрополит Филипп заявил:

– Если латинский крыж внесут в Кремль, меня здесь больше не увидят никогда.

Угроза была серьезная. К тому же великий князь и сам не хотел пресмыкаться перед католиками. Он послал именитого боярина навстречу поезду невесты и велел уговорить Антонио Бонумбре убрать крест. Однако все доводы боярина ни к чему не привели. Наглядевшись в фанатично горящие очи папского легата, боярин наконец плюнул на уговоры и просто-напросто вырвал крест из его руки.

Легат онемел. Дар речи нашелся только у Ивана Фрязина, однако ему дорого пришлось заплатить за попытку вступиться за Антонио: слуги боярина избили бедолагу Фрязина, а заодно – под горячую руку! – отняли у него все, что он вез из Италии.

Фрязин и Бонумбре кинулись к Софье умолять о заступничестве. И… обоим показалось, что на них вылили несколько бочек ледяной воды.

– Со своим уставом в чужой монастырь не ходят, – сказала Софья, смиренно потупив свои чудные глазки. – Оставьте меня. Я не намерена из-за всяких мелочей ссориться со своим будущим супругом.

«Всякими мелочами» были не только оскорбленные Фрязин и Бонумбре. В тот же разряд входили и католический крест, и обещания, данные Риму, и благословение папы, и сам престол святого Петра…

Именно тогда в голову легата Антонио закралась мысль, что с внедрением католической веры на Руси могут возникнуть некоторые осложнения. Может быть, с этим придется повременить…

Вскоре он поймет, что повременить придется как минимум навсегда.

Папский легат был отослан в Рим. Напоследок он попытался еще раз воззвать к великой княгине, однако это было все равно, что прошибать стену лбом. Для Софьи отныне не существовало прошлое. Только настоящее и будущее. Только ее новая жизнь!

И ее страх…

Конечно, ее не могло не смутить, что Россия так холодна и безрадостна в осеннюю пору. Где оливковые рощи и виноградники? Где теплое солнце?.. Но зато Софья никогда прежде не видела снега, который показался ей восхитительным, хоть и очень холодным на ощупь.

Конечно, ее не могло не разочаровать, что Русь, оказывается, – страна деревянно-избяная, да и вся Москва такова. Даже царский дворец был всего лишь кучкой бревенчатых строений, соединенных переходами… Но зато Софья могла внушить своему мужу, что его стольный град должен быть перестроен и сделаться одним из красивейших в мире.

Конечно, ее не могло не огорчить, что митрополит московский Филипп вдруг проникся к ней непонятной враждебностью и даже отказался венчать великого князя с византийской царевной – она-де слишком долго прожила в католической стране и не могла не подпасть под пагубное влияние латинов. И все же она стала женой князя Ивана – и какая разница, кто совершил обряд?

Конечно, ее не могло не опечалить, что у мужа оказался почти взрослый сын от первого брака. Зато сам князь Иван был так нежен с женой, так ласков! Софья полюбила его всем сердцем и не сомневалась, что и муж очарован ее глазами, ее повадкою, ее умом и добротой. Супружество открыло для нее бездну новых блаженных ощущений. Софья поняла, что может быть истинно счастливой с этим светлоглазым человеком. С нею он был любящим мужем и страстным мужчиной. А уж когда их супружество увенчается рождением сына…

При одной мысли об этом Софью охватывал страх.

Она почувствовала себя беременной очень скоро – не прошли напрасно те пылкие ночи, во время которых она узнала столько нового и о человеке, который стал ее супругом, и о себе самой. Но у княжеской четы родилась дочь, которая умерла через несколько дней. Вторые роды тоже были неудачны. Да и потом вновь родилась девочка. Она выжила, однако это был отнюдь не столь желанный Софьей сын…

Кто искренне, от души, сочувствовал княгине, кто лишь на словах, однако оказался во дворце человек, который не скрывал своего злорадства и трезвонил на всех углах: грекиня-де порченая!

Это был Иван Молодой, сын Ивана III Васильевича и Марии Борисовны Тверской.