Отрава для сердец - Арсеньева Елена - Страница 80

Слезы Аретино были столь обильны, что вымочили Троянде и шею, и плечо. Она бы оттолкнула его, да не хотела еще пуще позорить в глазах русских, которые так и стояли на нижних ступеньках террасы, любуясь устроенным перед ними бесплатным представлением. Троянда ухитрилась одним глазком, поверх дрожащего плеча Аретино, взглянуть на русских.

Васятка застыл с разинутым ртом, имея самый ошеломленный вид. Похоже, все пережитое и увиденное им нынче ночью и утром уже не укладывалось у него в голове, и он превратился в олицетворение полнейшего обалдения. Григорий же… Губы поджаты, глаза прищурены, и сквозь эти щели так и режут Троянду кинжалы взглядов. Похоже, он теперь в очередной раз убедился в том, что брат его редкостный умница, коли ни на грош не поверил Троянде. Удивительно, однако, что мечущий столь презрительные взгляды Григорий еще не кинулся прочь, бросив на прощание какое-нибудь самое грязное ругательство. Ах да… ему ведь до зарезу нужен Аретино!

И тут, точно почувствовав что-то, Пьетро отстранился и уставился в ее лицо стеклянными от слез глазами:

– Но ты-то не покинешь меня, верно? Oстанешься со мной?

Она смотрела не на него – на Григория, который, конечно же, слышал эти слова… И тот вдруг махнул рукой, резко повернулся – и одним прыжком оказался в лодке. Лодка покачнулась… С трудом удержавшись на ногах, Григорий гаркнул:

– Васятка! Ты что, примерз к ступеням?!

Аретино оглянулся, только сейчас заметив незнакомцев, и затрубил в нос, заложенный слезами:

– Кто вы, синьоры? Сожалею, но не смогу вас принять сегодня.

– Нет, ты примешь их, – перебила Троянда, вырываясь из его дрожащих рук. – Потому что я останусь с тобой, только если ты их примешь и сделаешь то, что они хотят.

Лицо Аретино побагровело, и в глубине души Троянда мгновенно струхнула: она никогда прежде не осмеливалась говорить с Пьетро в таком тоне! А что, если он сейчас поймет, что вполне может обойтись без нее, и выгонит и ее, и русских? О нет, тогда ей лучше сразу утопиться в Большом канале!

– Ты… останешься? – пробормотал Аретино, и Троянда с изумлением распознала не ярость, а радость в его взоре. – Правда? Клянешься?

– Клянусь. Если ты…

– Да-да. Конечно. Я сделаю все, что ты хочешь! – Аретино схватил ее руки, покрыл их поцелуями.

Она опять отдает себя в его власть… Вернее, продает! Только теперь плата вперед.

Бегло улыбнувшись Аретино, она отняла у него руку и приглашающе махнула русским. Григорий глянул исподлобья. Васятка, одной ногой стоящий в лодке, другой – еще на ступеньках, так и замер враскоряку, перебегая непонимающим взглядом с Троянды на своего злющего приятеля.

Наконец Григорий кивнул ему, и Васятка неловко взгромоздился на террасу. Григорий выбрался медленно, как бы нехотя; так же неспешно поднялся по ступеням и встал не ниже Аретино, как подобало бы просителю, а даже на одну ступеньку выше, так что Аретино теперь глядел на него снизу вверх. Впрочем, Аретино даже и не заметил этой непочтительности, с явным интересом ожидая этого незнакомца, в глазах которого светилось такое пренебрежение, как будто он пришел не просить, а отказывать в просьбе. И Троянда смотрела на него, и сердце ее ныло оттого, что держала она в объятиях это тело, целовала эти губы, заглядывала в эти глаза, когда они пылали страстью, ан нет – не удержала самосветную птицу-счастье, и никогда больше… никогда…

Она сморгнула слезы и настороженно покосилась на Аретино. О чем он думает? Пытается определить, кто такой Григорий? Чужак, путешественник – сразу видно. Венеция – город путешественников, моряков, но очень нелегко отличить моряка от пирата, а морского путешественника от морского разбойника! И, похоже, Григорий подтвердил самые худшие подозрения Аретино, когда на вопрос: «Чем же я могу быть вам полезен, синьор?» – услышал ответ:

– Помогите мне встретиться с Барбаруссой!

Конечно, Троянда слышала имя знаменитого турецкого пирата. Но удивительнее всего, что Хайреддин Барбарусса не был турком. Как и его старший брат, легендарный пират Арудж, он происходил из семьи гончара-христианина, который перебрался в Митилену после ее захвата турками. В шестнадцать лет Арудж принял мусульманство, нанялся на пиратский корабль, вскоре стал капитаном и самым добычливым тунисским пиратом из тех, которые грабили испанское побережье и торговые суда. В конце концов против него ополчился Фердинанд Католик, сам король Испании, – и с этого времени пиратство перестало быть только промыслом: оно стало новым витком борьбы между христианским и мусульманским миром за обладание Средиземным морем.

После смерти Аруджа на морскую арену вышел его младший брат, прежде державшийся в тени. Хайреддин унаследовал и могущество, и богатства, и дурную славу Аруджа одновременно. Рассказывают, что в память о старшем брате черноволосый Хайреддин красил бороду хной и очень любил, когда его называли Рыжим Хайреддином.

Насилия, грабежи, поджоги – так выглядел след, который вот уже много лет тянулся за Барбаруссой вдоль обоих побережий «итальянского сапога». Европейские дворы кипели от возмущения, а османский султан Сулейман I называл кровожадного морского разбойника своим любимым сыном. Постепенно все североафриканские пираты присоединялись к Барбаруссе, что многократно увеличило силы его флота. Барбарусса был провозглашен адмиралом мусульман, беглей-беем, эмиром эмиров! Не существовало христианского флота, который не разгромил бы непобедимый Барбарусса. В иные годы на алжирские невольничьи рынки его пираты привозили столько христиан, что цена на этот товар падала: за раба давали буквально луковицу! А пятнадцать лет тому назад очередь дошла и до Венеции: пиратский флот вторгся в пределы республики… Тысяча девушек и полторы тысячи юношей попали в рабство, и венецианское золото рекой потекло в бездонные трюмы кораблей Рыжего Хайреддина.

Впрочем, в последние годы завоевательный пыл Барбаруссы несколько поиссяк, что весьма огорчало французского короля Франциска I. Галльский петух так горячо возжелал заключить союз с турецким (дабы противостоять Карлу V Испанскому!), что позволил ему разместить армию в Тулоне в надежде, что тот крепко прижмет испанцев. Однако семидесятилетний Барбарусса, недавно женившийся на восемнадцатилетней красавице и вдруг полюбивший все человечество, не оправдал надежд французов. Вместо того чтобы в очередной раз пройтись огненным смерчем по Средиземному морю, Барбарусса занялся строительством в Константинополе великолепной мечети, а заодно и монументального мавзолея самому себе. К морскому же разбою он прибегал теперь все реже – частично для того, чтобы пополнить свою и без того сказочно богатую казну, частично – чтобы разогнать холодеющую кровь. С великим Аретино великого Барбаруссу связывала, по слухам, давнишняя дружба. Говорили, что Барбарусса считает Аретино таким же ярым противником католицизма, каким он был сам всю свою жизнь.