Отрава для сердец - Арсеньева Елена - Страница 60

Пальцы ее скользнули внутрь, и кисть затрепетала – так крылья бабочки трепещут над пышным венчиком цветка.

Гвидо смотрел – забыв, что у него пересохло горло, забыв, что надо дышать.

Легкие движения были сперва небрежными и ласкающими, но вот они участились, и по телу незнакомки прошла дрожь… которой отозвалось тело Гвидо.

Соски ее грудей напряглись и стали торчком. И точно так же затвердели соски Гвидо. Да и не только они!

Его бедра все сильнее наливались не то блаженной, не то мучительной тяжестью, и, случайно опустив взгляд, Гвидо вдруг увидел свое напрягшееся естество… увидел словно впервые!

Да полно! Да разве это – его тело?! Сей вечно вялый, ленивый отросток внезапно превратился в нечто похожее на разрушительное, опасное орудие – подобие тяжелой боевой палицы.

Гвидо осторожно потрогал орудие пальцем – и едва удержался на ногах, такой прилив удовольствия ощутил. Он сжал свою плоть ладонью – и пробормотал что-то, благословение или проклятие, он и сам не знал.

Тихий звук отвлек его, и он оторвался от созерцания своего неузнаваемо изменившегося тела.

Движения девушки, распростертой на лавке, сделались резкими, быстрыми. Все тело ее волнообразно изгибалось, и некая чарующая сила сквозила в этих почти конвульсивных порывах.

По телу Гвидо вновь прошла судорога, а рука его тоже невольно задвигалась, как если бы он был отражением, всего лишь отражением картины наслаждения, вершившейся на его глазах. Однако это «зеркало», оказывается, имело свойство перенимать и чувства отражаемого человека, потому что, когда незнакомка начала биться и стонать, утратив власть над своим телом, Гвидо ощутил, что вся его суть как бы перетекает в напрягшуюся плоть.

В голове его все плыло, в глазах стоял туман, ласки, которым он подвергал себя, были сладостны – и все же он мечтал завершить их как можно быстрее. И они подходили к концу. Вот первая судорога опоясала чресла – Гвидо ахнул, замер, чувствуя, как наслаждение мягко обволакивает тело… но это блаженное самосозерцание прервал тихий шепот:

– Иди ко мне…

Гвидо взглянул.

Незнакомка, приподнявшись, смотрела на него своими колдовскими серебристыми глазами, и шепот ее был исполнен такой страстной мольбы, что сердце Гвидо задрожало.

Он не смог ослушаться. Он подошел к ней, и приблизился, и встал на колени меж ее широко раздвинутых бедер, и движением, прежде неведомым, но в то же время знакомым телу как бы издревле, он впустил себя в отверстое, нетерпеливо ждущее естество.

Она ахнула, схватила его за плечи, притянула к себе. Плоть его проникла в жаркие, тесные глубины, и Гвидо почудилось, словно самосветная сеть опутала его тело и душу, соединяя их. Душа его слилась с телом в едином порыве, и не только в плоти, но и в сердце отозвалось неистовое наслаждение, сотрясшее все его существо.

Он очнулся от холода, но прошло какое-то время, прежде чем удалось собрать обрывки смятенных, взорванных ощущений и понять: он лежит на каменном полу, и дрожь озноба пробирает его тело.

Гвидо приподнялся, огляделся.

Он остался один… один. Луна ушла, звездная ночь заливала все вокруг, и келью заполонила тьма. И пустота.

Можно было бы подумать, что все это было лишь сном, одним из тех видений, которых так боятся – и о которых так мечтают запертые в монастырях мужчины, ибо эти видения заменяют им реальную жизнь. Но он чувствовал – вернее, чувствовало все его тело, наполненное мучительно-сладостной болью первого Познания, – что случившееся не было бесплотным мороком. Он возлежал с женщиной – впервые в жизни! – и утратил нынче ночью девственность и непорочность.

Но не прощание навеки с тем, что его, собственно, никогда не обременяло, не тяготило, наполнило его душу тоской. Гвидо вдруг с предельной ясностью понял, что с утратой чистоты утратил единственное преимущество над Джироламо. Дух его как бы отяжелел, он больше не парил над телом, ниспосылая ему прозрение мысли – и презрение к прочей братии, ненасытно предающейся телесным удовольствиям. Напротив, он впервые понимал и оправдывал их, хотя всего лишь час назад мог бы с чистым сердцем повторить за святыми отцами церкви: «Тешить плоть свою есть тешить дьявола».

Плоть его была утешена. Ну а дьявол, надо полагать, ликовал!

То, что враг рода человеческого в единое мгновение овладел всем существом отступника, безусловно, подтверждалось крамольной мыслью, вдруг мелькнувшей у Гвидо. Он подумал о своем падении, позоре, ужаснулся им – да тут же и забыл об этом, как о вещи самой малозначащей, а задумался вот о чем. Ему приходилось слышать, будто от соития получают удовольствие не только мужчины, но и женщины. Что до него – да, да, о да! Гвидо знал: ничего подобного по силе впечатления не случалось с ним в жизни – так безраздельно, благорастворенно счастлив он еще не бывал. Но… она, она? Эта незнакомка? Что испытала она? Не потому ли покинула его, что не получила того, зачем пришла?

Эта догадка настолько уязвила мужское эго, о существовании коего Гвидо прежде вообще не подозревал, что он кинулся к окну в безумной надежде отыскать незнакомку, окликнуть ее, вернуть, предложить…

Предложить – что?

Словно бы чей-то чужой, посторонний голос произнес в мозгу Гвидо этот простой и в то же время страшный вопрос, и он схватился за голову, трезвея, начиная связно мыслить – и покрываясь ледяным потом от всех тех вопросов и ответов, которые вдруг начали его терзать.

Она не могла уйти через окно – слишком высоко, стена отвесна. Дверь по-прежнему заперта изнутри. Не сквозь стену же она прошла! Не лунный же луч ее унес! Или… или и впрямь лунный луч – как принес, так и унес?

Но нет, Гвидо любодействовал не с призраком. Он до сих пор ощущал аромат ее кожи, ее желания, а воспоминание о том, как жаркое лоно стиснуло его плоть, было столь острым и живым, что при одной только мысли об этом увядшее естество вновь начало расцветать. Она была реальной – во всяком случае, в тот миг, когда их тела сливались. А до этого? А после? Какая сила создала ее и даровала Гвидо, чтобы вознести его на вершины наслаждения, в то же время низринув в бездны унижения?