Отрава для сердец - Арсеньева Елена - Страница 14

Аретино! Сегодня ночью с Дарией был Аретино! Ох… ох, боже преблагий, что скажет Аретино?..

Ноги у Цецилии подкосились, и сестра Катарина едва успела поддержать аббатису. Так, чуть влачась, они дрожащими руками толкнули дверь в роковую келью и, поддерживая друг дружку, вошли в это обиталище смерти.

Сестра Катарина тут же, у входа, рухнула на колени и принялась молиться за грешную душу таким громким шепотом, что Цецилия принуждена была погрозить ей. Теперь губы Катарины двигались беззвучно, и ничто не мешало Цецилии смотреть – и думать.

Приступ слабости прошел так же мгновенно, как ушел, оставив по себе только холодный пот на лбу да подрагивающие руки, но ясность мысли вернулась.

Дария и впрямь лежала на полу, запрокинув голову, от которой змеился обрывок веревки. Другой свешивался с потолочной балки, и Цецилия поняла, что веревка оказалась ветхой, не выдержала тяжести тела. Интересно бы знать, как долго провисела Дария? Успел ли добиться от нее Аретино того, чего хотел, или… Ведь эта дурочка, испугавшись наказания, которое сулил ей голос и взгляд аббатисы, могла наложить на себя руки, лишь бы избежать неведомой кары! И тогда Пьетро, явившись на любовное свидание, нашел в келье труп!

Наверняка он подумал, что и это – происки обезумевшей от ревности Цецилии! От этой мысли ноги ее снова подкосились, и лицо сестры Катарины, оказавшееся в поле ее зрения, отнюдь не способствовало душевному успокоению, ибо рот этой достойной особы перестал шептать молитвы и был широко разинут, а глаза вытаращились так, что Цецилии почудилось, будто они вот-вот вывалятся из орбит. Чудилось, вот-вот сестра-экономка издаст вопль громче зова трубы иерихонской, и Цецилия сделала движение заткнуть ей рот, да не успела: Катарина повалилась на бок в глубоком обмороке. Тут Цецилия догадалась обернуться поглядеть, что же повергло Катарину в такое потрясение, – и… и она сама едва не рухнула рядом с сестрой-экономкой при виде того, как труп Дарии медленно приподнимается и, ослабляя петлю на шее, хрипло шепчет:

– О, Христа ради, ради пресвятой мадонны, простите меня, матушка!

Опять матушка? О господи, эту дуру не смогла исправить даже смерть!

Ну, разумеется, никакой смерти не было. Веревка оборвалась сразу, как только Дария повисла, она еще успела понять, что самоубийство ее не удалось, а потом лишилась чувств, больно ударившись об пол. Однако хоть первыми словами ее были слова прощения, никакого раскаяния не увидела Цецилия в глубине глаз Дарии, а только отчаяние, что рухнул ее греховный замысел.

Цецилия окинула взглядом келью, и от нее, конечно, не укрылась взбитая, взбаламученная постель… Топчан – а он тяжеленький! – даже от стены отъехал. «Что они тут делали?» – ревниво дрогнуло сердце, а бурые пятна на простыне подтвердили: делали-таки! Значит, Аретино получил свое… ну и что, потеря девственности так огорчила эту дурочку?! Сие было непостижимо для Цецилии, которая времени своей невинности и припомнить-то не могла. Пожалуй, она просто сменила кукол на любовников в самом нежном возрасте! Однако она усвоила, что жизнь велит считаться с предрассудками, а потому кое-как, с помощью легких пощечин, привела сестру Катарину в сознание и вытолкала ее за дверь с наказом молчать до могилы о том, что здесь происходило.

Сестра Катарина уползла. В Нижнем монастыре уже звонил утренний колокол. Через полчаса поднимутся и обитательницы Верхнего монастыря. Теплые солнечные лучи нарисовали узорную, сияющую решетку на серой стене кельи, и в растрепанных волосах Дарии зажглись золотые искры.

Цецилия нахмурилась. Конечно, следовало говорить о смертном грехе и загубленной душе, но ее куда больше интересовало тело Дарии, а потому она спросила прямо:

– Что было здесь этой ночью?

Дария оглянулась на свой покосившийся топчан – и дрожь прошла по ее телу, судорога отвращения исказила лицо. Цецилия, наверное, расхохоталась бы злорадно – видел бы сие Аретино! – но слова Дарии заставили ее надолго поперхнуться смешком:

– Сегодня ночью мною обладал дьявол!

– …С вечера меня неодолимо клонило в сон, – рассказывала сестра Дария чуть погодя. – Еще и солнце не село, а у меня уже ни на что не было сил. Не помню, как я легла и провалилась в сон. Нет, это была дрема, такая тяжелая дрема, что мне все время чудилось, будто я лежу на дне реки, а тело мое заплыло песком. Я знала, что нужно помолиться – и всё отляжет, но не могла вспомнить ни одной молитвы! Я засыпала, просыпалась, вновь засыпала… Мне чудилось, я жду чего-то, и тело мое горело. Я металась…

Цецилия слегка кивнула. Чего же ожидать, если в питье Дарии был подмешан любовный ладан, изготовленный из мускуса, сока древовидного алоэ, красного кораллового порошка, настойки серой амбры и розовых лепестков, смешанных с несколькими каплями крови попугая и высушенным мозгом воробья! У этой глупышки небось пожар разгорелся между ног. Другая давно погасила бы его хотя бы пальцем! А она, значит, металась… Хорошее словечко.

– Я ждала чего-то страшного, – бормотала Дария, расширенными глазами глядя в стену, словно там запечатлелись ночные картины, – и дождалась! Было темно, темно… и вдруг луна взошла в моем окне, и в ее свете я увидела высокую фигуру, окутанную плащом с головы до пят, так что я не различала ни лица, ни очертаний явившегося мне существа. Я чувствовала только запах серы и понимала, что оказалась во власти дьявольских чар.

– Ты молилась? – сухо поинтересовалась Цецилия, незаметно принюхиваясь. А ведь в самом деле – запах серы еще витает в воздухе! Ну, Пьетро… не может без сценических эффектов! И она ничуть не удивится, если и луна была в сговоре с Аретино и взошла в самый нужный миг, чтобы придать его появлению потрясающую выразительность.

– В лунном свете его плащ казался седым, но вскоре я поняла, что он багряный, как лепестки роз, озаренные закатным солнцем, – проговорила Дария. – В этом цвете было что-то… пагубное! Искушающее! Я смотрела, не отводя глаз, пытаясь понять, что вижу, но это было только колыханье красной материи. И вдруг складки плаща слегка раздвинулись довольно высоко над полом, – Дария неуверенно повела рукой примерно на высоте бедер, – и я увидела нечто странное… как будто очень большой и очень толстый палец, указывающий прямо на меня.