Невеста императора - Арсеньева Елена - Страница 37

Наверное, он слишком долго стоял, потому что Савка, на миг явившись из тени, довольно-таки непочтительно ткнул его в плечо.

Князь Федор рванул дверь – узникам запрещали запираться – и шагнул вперед.

В первое мгновение он ничего не видел перед собой: разноцветные искры мелькали перед глазами, а потом сквозь звон крови в ушах долетел слабый ше-пот – и взор прояснился.

– Матушка Пресвятая Богородица, Царица небесная…

Он огляделся.

Лампадка едва теплится под образами. Тоненькая фигурка, в белой рубахе, с шалью на плечах, стоит на коленях, кладет поклон за поклоном и все шепчет, шепчет одно и то же:

– Пресвятая Богородица… Царица небесная… – словно уговаривает.

Князь Федор замер, не в силах дышать, не то что говорить. Он так и знал, что Маша еще не спит – не может спать в эту ночь, которая будет значить для них так много… будет ждать неведомо кого. И она ждала!

От усердных поклонов длинная коса соскользнула с узкой девичьей спины, стукнула об пол.

Князь Федор, словно очнувшись, перевел дыхание… услышав его вздох, девушка на полу обернулась, глянула через плечо – и резко выпрямилась, крикнув шепотом:

– Бахтияр!

У князя Федора подкосились ноги.

Отпрянул, упал бы на месте, да наткнулся на закрывшуюся дверь. Бежал бы прочь сломя голову, оскорбленный, униженный, да не мог обессиленной рукой нашарить засов.

И все эти несколько мгновений, пока Мария стискивала концы шали – налитые груди встрепенулись под тонкой рубахою, пока, обернувшись, бежала через всю комнату к широкой кровати – рубаха маняще очертила полновесный изгиб бедра, – у князя в ушах стоял тяжелый звон, словно бы это разбивались вдребезги все его светлые надежды и прекрасные мечты.

Так вот кого она ждала! Так вот кого она ждала…

Ишь, бегом бросилась к кровати – верно, невтерпеж. Сейчас раскинется в прельстительной позе, чтобы скорее накрыло ее черное, хищное, волосатое тело!..

Спазм отвращения сжал горло, князь задохнулся – и в первое мгновение не поверил глазам, когда Маша забилась в угол постели и, вытащив из-под перин что-то длинное и черное, направила на него со словами:

– Не подходи, вражина! Убью!

В руках у нее был пистолет, и даже в полутьме, нарушаемой лишь колыханием лампадного огонька да слабым сиянием свечки на столике возле кровати, князь Федор разглядел перламутровые насечки на рукояти, вороненый отлив дула и холодный блеск стали перед дульным отверстием. Без сомнения, это был английский однозарядный карманный пистолет с откидным штыком, так называемый «терцероль» [43], вдвойне убийственное оружие, потому что в случае промаха им можно было действовать и как кинжалом. И хотя князь Федор понимал, что в десяти шагах по недвижимой мишени даже женщина из «терцероля» не промахнется, он на мгновение залюбовался редкостным и очень дорогим оружием, которое до этого видел только раз в жизни, у английского лорда-спортсмена, помешанного на новейших образцах пистолетов. Однако он тут же забыл и про своего английского приятеля, и про удобство «терцероля», и про то, что стоит под прицелом, когда услышал новые слова Марии:

– Я же умоляла – оставь меня в покое! Но ты не внемлешь. Знаю, что ты задумал, знаю, зачем этот рыжий поп зачастил в крепость! Но ничего не выйдет у тебя, Бахтияр. Ничего! Думаешь, поверю, что ты искренне отступником магометанства желаешь стать? Для тебя все наши обряды – разменная монета, за которую ты меня сторговать желаешь. Да напрасно. Напрасно! Даже если силком меня к алтарю потащишь или блудно сомнешь, я наутро же умру. Хоть косой своей удавлюсь, а позора терпеть не стану. Ты знаешь – слово мое твердое. Если уж я отринула того, кто истинно сердцу дорог, то тебя, похабника, под угрозой вечных мук не потерплю возле себя. Пойми это и уходи. Лучше уходи, пока жив!

Она примолкла, настороженно вглядываясь в густую тень у двери, где едва угадывалась высокая мужская фигура. Маше невдомек было, что незваный гость уже полумертв – но не от страха, а от счастья, от почти непереносимого облегчения, слишком внезапно сменившего все его ревнивые, ядовитые опасения. Он хо-тел сказать что-то, прояснить недоразумение – но губы онемели, не слушались.

Маша вздохнула и неловко, быстро перекрестилась левой рукой, правой сжимая пистолет.

– Ну, прости меня, господи, – сказала она тихо, устало. – А ты прощайся с жизнью, Бахтияр. Пришел твой час!

Князь Федор не видел, но ощущал, как Машин палец медленно нажимает на курок, а тот неудержимо клонится к огниву. И за миг до того, как искра выбила бы заряд из ствола, он вдруг прорвался сквозь свое оцепенение, и смог сделать шаг вперед, и протянуть руки, и сказать:

– Милая! Люблю тебя!

Даже если бы она успела выстрелить, она должна была услышать это.

Секунду или две Маша так и сидела, держа нацеленный пистолет, и тем же неведомым чувством князь Федор ощутил, как пальцы ее медленно слабеют, освобождая спусковой крючок, и курок послушно ложится на свое место, а неутоленная ярость искры постепенно угасает.

Он сделал еще шаг, и еще, вышел на свет, но тут же понял, что Маша его не видит: она сидела, закрыв глаза, и слезинки медленно сбегали по щекам из-под крепко зажмуренных век.

Князь Федор присел на край кровати, положил руку на Машино окаменелое запястье и принялся легонько поглаживать его, пока не ощутил, что мертвая хватка пальцев ослабела. Тогда он взял «терцероль», еще раз мимолетно восхитившись этой смертоносной красотою, и положил его куда-то в сторону. А потом осторожно опустил дрожащую Машину руку на одеяло. У него губы горели от желания припасть к этой нежной, обнаженной до плеча руке, но он не посмел – соскользнул на пол, стал на колени и принялся терпеливо ждать, пока Маша наконец поднимет слипшиеся от слез ресницы и недоверчиво, испуганно посмотрит в серьезное лицо князя Федора, глядевшего на нее чуть снизу: кровать была высока.

– Милая, я люблю тебя, – проговорил он тихо. – Я пришел, чтобы обвенчаться с тобою нынче – или умереть. Согласна ли ты быть моей женою?

Она прерывисто вздохнула, потом быстро, по-девчоночьи, вытерла кулачками слезы и уже осмысленно поглядела в глаза князя Федора.

Он подумал, что сказал слишком мало и невыразительно, она могла не понять его муку, не поверить, сколь высоки его чувства, его почитание и любовь… сколь близка к нему сейчас смерть, и дело тут даже не в опасности, не в охране: ее отказ был для него смертью. Надо было пояснить все это, что-то добавить, но он не мог. Вся жизнь и весь трепет как бы вырвались из его сердца в этих словах – ни на что больше сил не осталось.

Рука Маши медленно поднялась и невесомо коснулась его головы, запуталась в еще влажных от растаявшего снега кудрях. Она все молчала, но князь Федор ощутил, что его остановившееся сердце начинает биться вновь. И наконец нежная, нежная улыбка заставила ее губы затрепетать.

– Ты свет жизни моей, – выдохнула она чуть слышно, и это означало – да.