Моя подруга – месть - Арсеньева Елена - Страница 46

Она оглянулась – и увидела высокое, в рост человека, окно почти рядом с дверью.

Припав к стене, чтобы не заметил чей-нибудь острый глаз с улицы, Марьяна осторожно, бочком приблизилась и, вытянув шею, вгляделась сквозь стекло.

Оно выходило во двор. Вот ворота – закрыты, рядом стоит серебристый «Патрол». Рэнд ходит вокруг, с явным неудовольствием пиная колеса. Покрышки жалеет, что ли? Хотя… с чего это Марьяна взяла, будто Рэнд недоволен?!

Вот он вскинул голову – луч фонаря над будкой охранника (ох, уже совсем вечер, уже и фонари зажгли!) упал на его лицо, и у Марьяны вскачь понеслось сердце при виде буйной радости, исказившей черты Рэнда. Он рванул задние дверцы фургона – просто так, голыми руками рванул! – и они распахнулись. Рэнд мгновение постоял, алчно вглядываясь во что-то, невидимое Марьяне. А ей бесконечным, мучительным показалось это мгновение – до того, что пришлось сердце руками зажать. Что он видит там, этот волк? Какую чует добычу?..

Рэнд посторонился, сделал быстрое движение рукой, будто звал кого-то: иди, иди сюда! И поспешно посторонился, когда из машины вывалилось чье-то тело.

Вылетело оно стремительно – могло показаться, будто человек хотел выскочить, но споткнулся и рухнул вниз лицом, да так, что не смог подняться. Но уже в этом полете видно было: нет, не человек. Именно тело – безвольное, мертвое…

Рэнд подошел, носком башмака приподнял голову. Уронил. Пнул в щеку – голова мотнулась.

Махнул рукой – из машины выбрались два араба и вышвырнули второе тело. Рэнд и его голову пнул башмаком. Хлопнул в ладоши: давайте, мол, третьего…

– Витька… – прошелестела Марьяна. – Виктор, Женечка!..

Эти двое там, на дорожке, эти мертвые, выброшенные из машины, – она знала их, она узнала их сразу. И теперь остановившимися глазами следила за возней внутри «Патрола».

Третьего не вышвырнули – выволокли под руки. Голова его моталась из стороны в сторону. Русая голова, влажные от крови и пота кудрявые волосы.

Марьяна с такой силой зажала рот, что ощутила соленый кровавый привкус. Все поплыло перед глазами. Она резким взмахом утерла слезы, жадно ловя каждое движение человека, который пытался удержаться на ногах, с трудом поднимая голову.

Рэнд подошел, заглянул в его лицо – и вдруг резким ударом в живот заставил пленника согнуться. Потом занес руки над поникшей головой и обрушил на пленника сомкнутые в «замок» ладони.

У Марьяны подогнулись ноги. Она упала на колени в то самое мгновение, когда Григорий рухнул на тела убитых.

Рэнд усмехнулся, потом что-то сказал. Из «Патрола» выскочили двое; подхватили Григория под руки – голова его повисла, ноги цеплялись за бетонные плитки, – потащили в глубину сада. Марьяна всматривалась до рези в глазах и смогла разглядеть какое-то низенькое строение. Не то флигель, не то гараж, не то еще что-то. И еще она увидела, как прибежал Салех с двумя огромными черными пластиковыми мешками в руках. Через минуту их, уже с мертвым грузом, поволокли вслед за Григорием.

«Патрол» заехал за дом. Рэнд и Салех куда-то ушли. Площадка под окном опустела, а Марьяна все так же стояла на коленях, впившись зубами в ладонь, и смотрела, смотрела неподвижным взглядом на серые фигурные плиты, которые чередовались с пластами ухоженной изумрудной газонной травы.

Конечно, Марьяна и предположить не могла, что ее страшная клятва – отомстить водителю троллейбуса – окажется совершенно невыполнимой. Этот Пашка Пахалов будто в воду канул или сквозь землю провалился. В отделе кадров троллейбусного парка твердили одно: уволился. Хозяйка квартиры (Марьяне удалось раздобыть адрес, по которому Пашка снимал комнату, и дом оказался у черта на куличках, в Подновье, а вовсе не у площади Минина) уверяла: съехал, не заплатив. В это Марьяна охотно поверила.

В адресном бюро Пахалова Павла Батьковича, неведомого года и места рождения, не нашли: может быть, он и не прописывался-то никогда в Нижнем Новгороде! Словом, след мерзавца затерялся, и Марьяне, похоже, приходилось опустить руки. А она не могла. Эта неутоленная жажда мести стала частью ее жизни. Выпадали дни, когда она ненавидела Пашку до дрожи, до боли во всем теле, чувствовала себя как человек с содранной кожей. Почему-то в такие дни она не сомневалась: он где-то рядом, где-то близко. А иногда это болезненное чувство притихало, Марьяна даже сама себе дивилась. Она рассказала обо всем Борису. Тот ужаснулся, посочувствовал, даже вместе с Марьяной ходил в адресный стол. Это было еще до их свадьбы. Ну а после нее он только брови вскидывал, когда Марьяна начинала сокрушаться, что их с Пашкою пути никак не пересекутся. Это мимическое движение означало: «Да брось ты свои глупости!»

Она почти бросила: все-таки жизнь шла, и не найдешь столько времени, чтобы каждый день ездить по семнадцатому маршруту! Это была единственная зацепка: именно в семнадцатом троллейбусе ехала Марьяна в ту ночь. Она снова и снова бросала на стол судьбы эту карту – но толку не было. Карта не выигрывала.

Конец зимы и весна прошли у Марьяны в сплошной круговерти. Она приспосабливалась к новой жизни в доме Виктора. Приспособилась, отчасти даже свыклась с нею – и знакомое нетерпение вновь стало овладевать ее душою.

У Марьяны, конечно, были выходные – она проводила их на семнадцатом маршруте. Пахалов опять был где-то близко – она это чувствовала всем существом своим!

…От площади Свободы она проехала в Кузнечиху, до конечной остановки, и отправилась в обратный путь. Мимо плыли кварталы новостроек, серое уныние которых было щедро украшено тополиной зеленью. Марьяна смотрела в окно. Потом рядом кто-то закряхтел. Она увидела бабулю с палочкой и поспешно вскочила, освобождая место. Бабуля начала умащиваться со своей негнущейся старой ногой, негромко призывая на голову Марьяны Божье благословение.

Наверное, в тот день открылась прямая связь с Господом, а может, он, Господь, был неравнодушен именно к просьбам этой бабули, считал себя в долгу перед ней за больную ногу. Hеведомо, что случилось в небесах в тот миг, но Марьяна вдруг ощутила, что у нее остановилось сердце, ибо она увидела… увидела Пашку Пахалова!

Прошло два с половиной года. Марьяна никогда не отличалась хорошей зрительной памятью: даже бывших одноклассников своих, встречая на улицах, узнавала не тотчас. Вдобавок, тогда была ночь, и Пашка был одет в какой-то облезлый малахай и худую курточку. И злоба искажала его тощенькую физиономию…

Можно было усомниться, однако Марьяна не усомнилась ни на миг: этот плюгавенький человечек в линялой футболке с портретом Клинтона, в дешевых мешковатых джинсах и грязных кроссовках – именно тот, кого она так долго и безуспешно искала.

Пассажиров в троллейбус набилось довольно много, все «тусовались» туда-сюда, пробираясь кто к выходу, кто на освободившиеся места, и Марьянины маневры осуществлялись вполне успешно: до того успешно, что она подобралась к Пашке достаточно близко, чтобы вцепиться в него и заорать.

Только вот что орать? Попался? Или еще что-нибудь?

И тут судьба расщедрилась настолько, что подсунула ей ответ прямо-таки на блюдечке с голубой каемочкой.

Пашка Пахалов, до того отрешенно глазевший в окно, вдруг шмыгнул вороватым взглядом по лицам пассажиров, а потом… потом Марьяна увидела, как рука его скользнула в карман пиджака высокого мужчины, который покачивался рядом с Пашкой. Мужчина с таким увлечением штудировал газету, что ничего не видел и не слышал, а тем более не чувствовал, как вороватая рука лезет за его бумажником.

«Держи вора!» – хотела закричать Марьяна, однако троллейбус тормознул так резко, что Пашка пролетел мимо своей жертвы, пролетел, аккуратно опустив бумажник обратно в отвисшие глубины кармана.

Ротозей заспешил к выходу, провожаемый двумя разочарованными взглядами – Пашки Пахалова и Марьяны.

Впрочем, оставалась надежда, что Пашка повторит попытку, и Марьяна забилась в уголок, поближе к поручням. Надежно укрывшись за спиной высокого парня, она не выпускала из поля зрения Пашкины шаловливые ручонки.