Мост бриллиантовых грез - Арсеньева Елена - Страница 26

– Напрасно ты так дергаешься, – сказала женщина. – Сломаешь себе шею, сама себя убьешь. Лучше тихо сиди.

«Ах ты тварь поганая! Вот тебе на шею петлю да сдавить, то посмотрела бы я, как бы ты тихо сидела!»

Мечтать, говорят, не вредно…

– Ну, где эта вещь? – спросила женщина.

– Какая вещь? – прохрипела Якушкина, и тут время ее живого, вольного дыхания истекло, и горло снова стиснулось петлей. Перед глазами разноцветно замельтешило.

«Они меня не задушат, нет! – вяло обозначилась мысль. – Я им нужна. Они хотят что-то узнать… Что? Я ничего не знаю! Я не понимаю, что им от меня нужно!»

Опять настала жизнь, и сквозь звон в ушах до Якушкиной долетел все тот же ненавистный хриплый голос:

– Слушаю тебя внимательно. Где это?

Якушкина дышала и никак не могла надышаться. Наконец-то кое-как удалось прокашляться, прохрипеться и справиться с голосом:

– Да вы толком скажите, чего вам нужно?

– Ах вон что… – протянула женщина. – Толком тебе сказать? Видно, ты в тот день много чего награбила. Тогда давай, про все рассказывай.

И снова боль, и нет воздуха, и чьи-то огромные мрачные глаза… нет, не глаза, а провалы, пустые глазницы черепа вдруг оказались прямо перед Якушкиной, а из оскала рта вырвались слова: «Ну вот и я, твоя Сме-ерть!» Потом Смерть размахнулась и костяшками пальцев больно ударила Якушкину по щеке, раз-другой…

С трудом вернулось сознание. Якушкина поняла, что теперь не сидит, а лежит, а кругом слышался какой-то странный шум. Ну, понятно, в голове у нее шумит, это само собой, а еще кто-то ходит мимо, туда-сюда, и что-то бросает на пол, и что-то шуршит…

«Они ищут! – дошло до Якушкиной в каком-то просветлении. – Они ищут это… а я даже не знаю, чего ищут! У меня этого нет! И я не знаю, куда оно девалось!»

И вдруг Якушкину осенило.

– Ой, погодите… – выдавила она. – Погодите, ради Христа! Господом Богом клянусь, ничего не брала! Может, кто другой забрал? Тот, Илларионов…

Мигом воцарилась тишина, и даже шум в ушах Якушкиной утих, и она услышала не хриплый, а нормальный женский голос:

– Кто это – Илларионов?

Тотчас кто-то схватил Якушкину за плечи и посадил, но она снова начала заваливаться, и тогда ее подперли двумя подушками с боков. Голова у нее падала, и тогда петля снова сходилась туго, но не больно, однако Якушкина понимала, что ее в любую секунду могут начать душить опять, и старалась держать голову ровно. А еще она старалась говорить как можно убедительней, чтобы ей поверили и оставили ее в покое. Потому что она говорила правду, правду, правду!

– Ну? – требовательно проговорила женщина, на сей раз снова хрипя.

Якушкину не нужно было понукать!

– Илларионов – это человек, который в том же купе ехал. Там были, значит, покойник, потом еще двое пенсионеров и он… Он появился неожиданно, его на свободное место подсадили. Начальник поезда в спешке его фамилию не записал, а я сама слышала, уже утром, когда мы к Москве подъезжали, как у него мобильник зазвенел, а он ответил: «Алло!»

– Ты что, с ума сошла? – с тихим бешенством спросила женщина. – При чем тут «алло»?! При чем тут «алло» и Илларионов? Ты нам голову морочить решила? А ну…

– Нет, нет! – панически взвизгнула Якушкина. – Не надо меня снова петлей давить! Это я со страху перепутала! Там, в купе, когда он на коленках ползал и вещи с полу подбирал, он крикнул: «Алло!», а потом еще: «Людка, я уже не дома, я уже в Москве! Некогда сейчас! Ладно, перезвоню! Ты на работе?» Ну, может, какие-то другие слова были, но я точно помню, что Людка…

– При чем тут Людка?! Фамилию ты его откуда выкопала?! Говори, ну!

Хриплый голос срывался от ярости, и Якушкина поняла, что терпение ее мучительницы на исходе. Ой, надо скорей рассказать все, что она знает, скорей рассказать! У нее больше нету сил страдать!

– Уже потом… когда он в тамбуре топтался, ждал, когда я поручни оботру, он по мобильнику своему звонил. И сказал: «Людмилу Дементьеву позовите, пожалуйста. Скажите, Илларионов спрашивает».

Тишина.

– А откуда я знаю, что ты не врешь? – спросила женщина.

– Не вру… – простонала Якушкина. – Силушки нету врать-то… Жить охота!

– Давай-ка без драм тут! – раздраженно прикрикнула женщина. – Без истерик! Как он выглядел, ты помнишь?

– Кто, Илларионов-то? – торопливо уточнила Якушкина. – Вроде помню… Не больно высокий, лет сорока или чуть побольше, волосы темные, плотный такой, с румяным лицом… Глаза… нет, про глаза не скажу, не припоминаю, может, тоже темные, а может, и нет.

– Особые приметы какие-нибудь помнишь? Нос какой, рот, форма ушей?

– Господи боже… Да на что ж мне его уши! – взвыла Якушкина чуть не в голос. – И носа не помню, вот вам святой истинный крест! Симпатичный, улыбчивый мужик, а какой у него нос да рот… Одеколон хороший, одет прилично. Курточка дубленочная… – Она напряглась, силясь вспомнить хоть что-нибудь еще, но все, память сделала все, что могла, и отказывалась работать дальше.

– Ты фамилию этого Илларионова называла милиции? – спросила женщина. – Нет? Почему?

– Да забыла я! – всхлипнула Якушкина. – Господом Богом клянусь! Напрочь забыла я тогда его фамилию! Да если б и помнила, все равно не сказала бы. Скажешь, а потом этот Илларионов узнает и вернется меня убивать за то, что я его заложила. Я просто говорила, что знать ничего не знаю, ведать не ведаю. Они и отвязались, в милиции-то меня просто так спрашивали, вскользь, не то что…

Она испуганно осеклась. Женщина хрипло усмехнулась:

– Не то что мы? Не били, не мучили? Ну да, мы ведь живем в цивилизованном государстве! Но только у нас в государстве нет программы защиты свидетелей, ты это учти, Якушкина. Не знаю, как насчет Илларионова, но если мы узнаем, что ты нам голову морочила, или если ты кому-то ляпнешь о том, что мы у тебя спрашивали…

Якушкина не знала, что такое программа защиты свидетелей, но особого ума не требовалось, чтобы понять: начнешь языком болтать – тут тебе и конец. А еще она поняла: похоже, мучители сейчас уйдут и оставят ее в покое…

От счастья она забыла о боли и страхе, которых натерпелась по их милости. Она им уже руки готова была целовать, она…

Якушкина безудержно зарыдала, что-то невнятно твердя и причитая, сама себя не слыша из-за шума в ушах. И не помнила она, сколько времени плакала, как вдруг ощутила странную тишину вокруг.

Умолкла, прислушалась… И вдруг догадалась: они ушли.

Ушли!

Они и в самом деле ушли, причем очень стремительно, и в то время, когда Якушкина это осознала, были уже далеко. Торопливо шли по пустынной, завьюженной Ковалихе (на самом-то деле им нужно было в другую сторону, однако они на всякий случай путали следы, сбивали с толку возможную, а вернее, воображаемую слежку и намеревались добраться до дома кружным путем), и между ними происходил такой диалог:

– Как ты думаешь, она в милицию заявит?

– Нет, побоится. Думаю, что побоится.

– А если…

– Ну что «если»? На нас еще выйти надо, еще доказать, что мы – это мы! Меня другое волнует. Правду ли она сказала насчет этого Илларионова?

– А. В. Ил… Значит, не Илюшин, не Ильин какой-нибудь, а Илларионов. Фамилия известна, инициалы известны!

– И примерный портрет. Завтра же в адресный стол, да?

– Конечно. Вряд ли у нас в городе много Илларионовых А.В.!

– А вдруг он москвич? Москву обшаривать никаких жизней не хватит!

– Нет, он не москвич. Ты что, не помнишь? Когда ему эта самая Людмила позвонила, он ответил: «Я уже не дома, я уже в Москве!» Значит, его дом не в Москве. А где еще, как не здесь, в Нижнем? Кстати, эту барышню тоже надо будет по справке поискать. Людмила Дементьева. Жаль, не знаем ни отчества ее, ни возраста, ну да ладно, как-нибудь.

– А зачем она тебе?

– Мало ли зачем! Вдруг там какая-нибудь неземная любовь? Вдруг нам придется на Илларионова как-то давить? Никогда не знаешь, что может пригодиться, поэтому ничем нельзя пренебрегать.