Узник в маске - Бенцони Жюльетта - Страница 76

– Тебя хотят убить?! Но почему?

– Из-за человека, исчезнувшего одновременно со мной, – хотя правильнее было бы сказать, что это я исчез вместе с ним.

– Но этот человек не воскреснет... – проговорила Сильви с горечью.

Филипп улыбнулся, наклонился к матери и прошептал ей на ухо:

– Ошибаешься... Он жив, как и я, хоть и не так счастлив. Если король, Кольбер или его приспешник Лувуа, устроившие дьявольскую ловушку, в которую он угодил, узнают, что я в Париже, то меня ничто не спасет. Возможно, позднее я смогу объявиться, только очень не скоро.

– Так он жив? – прошептала Сильви, разрываясь между радостью и волнением, вызванными печальным выражением на лице сына. – Где же он? Все еще на Канди или в Константинополе? Ходили слухи, будто он попал в плен к туркам.

– Да, попал, как и я, а потом перестал быть пленником – по крайней мере, турецким. Позже я вам расскажу, где он сейчас находится...

Их разговор был прерван звоном дверного колокольчика, что было само по себе неожиданностью. С тех пор, как обитательница дома на улице Турнель утратила королевское благоволение, ее навещали редко. Сюда рисковали наведываться разве что друзья Персеваля, балующиеся изящной словесностью, верная подруга де Мотвиль и Мадемуазель. Человек, вышедший из темно-зеленой кареты, был здесь впервые. Тем не менее Персеваль, выглянувший из окна, узнал его и сообщил не без волнения, вполне объяснимого, учитывая должность гостя:

– Господин де Ла Рейни, лейтенант полиции!

– Зачем он к нам пожаловал? – испуганно спросила Сильви.

– Сейчас узнаем. Я иду к нему. А ты, Филипп, лучше запрись в своей комнате.

Молодой человек согласно кивнул и вышел от Сильви вместе с Персевалем и Мари. Девушку гнало навстречу грозному посетителю любопытство.

– Моя мать еще не встает. Неудивительно, что я ее заменяю! – заявила она Персевалю так решительно, что тот не счел возможным ей перечить. Вместе они спустились в старомодную гостиную, где их уже дожидался лейтенант полиции.

Сорокапятилетний Никола де Ла Рейни был рослым кареглазым шатеном с приятным лицом, которое не портили крупный нос, вмятина на подбородке и большой рот, умевший улыбаться. Родился он в Лиможе, в семье крупных буржуа, всегда стремившихся влиться в ряды знати. При своем богатстве, осведомленности и утонченности де Ла Рейни обладал к тому же недюжинным умом и редкой неподкупностью – свойство, особенно покорившее короля и вызвавшее у него доверие. Основания для этого имелись. Едва вступив в должность, де Ла Рейни первым делом принялся наводить порядок: разогнал банды нищих, создал полицию, достойную этого наименования и подчиняющуюся ему одному.

Он с достоинством поздоровался с хозяевами и извинился за ранний утренний визит.

– Я приехал справиться о здоровье госпожи герцогини де Фонсом, подвергшейся вчера подлому нападению. Ей лучше?

– Гораздо лучше, чем можно было надеяться. Пуля всего лишь прошла через мягкие ткани, не задев органов. Это даже не рана, а царапина, которая быстро заживет.

– Счастлив это слышать. Король тоже будет обрадован.

Персевалю сделалось противно, и он молвил сухо:

– Король? Это что-то новенькое! Еще совсем недавно его величество совершенно не беспокоило что-либо, имеющее отношение к госпоже де Фонсом.

– В его глубокие помыслы трудно проникнуть, – ответил Ла Рейни с легкой улыбкой. – Позволю себе предположить, что они колеблются между суровостью, порожденной недовольством из-за неведомых мне причин, и давним нежным расположением, над которым он сам не властен. По крайней мере, перед вами я стою по его повелению. Повторяю, услышанное от вас крайне меня порадовало.

– Вы видитесь с королем ежедневно? – спросила Мари, не любившая подолгу молчать.

– Почти. Король работает гораздо больше, чем можно предположить. Он знает обо всем, что происходит в его королевстве, тем более в Париже.

– Тем не менее поговаривают, что он не любит город и собирается переехать в свой новый Версаль, на который сейчас не жалеет денег.

– Я не говорил, что его всеведение вызвано любовью, – скорее недоверием. Полагаю, ему никогда не забыть Фронды... Что ж, позвольте откланяться. – С этими словами гость поднялся.

– Прошу повременить еще совсем чуть-чуть! – сказал Персеваль. – Позвольте узнать, что с нападавшей? Она мертва?

– Если и жива, то ее мучениям не позавидуешь. Зная, кто она и видя ее состояние, Дегре, стрелявший в нее жандарм, один из лучших моих людей, предпочел оставить умирать раненую у нее дома и не назвал себя. Респектабельное семейство следует уважать... Будет сообщено о внезапной болезни госпожи де Ла Базиньер. Я одобрил решение своего человека, король тоже.

Ла Рейни уже собирался выйти, но вдруг задержался на пороге.

– Чуть не забыл! Кто тот молодой господин, который принес сюда раненую госпожу де Фонсом?

Мари, приятно удивив Рагнеля присутствием духа, ответила, не моргнув глазом:

– Жиль де Перуссак, друг детства моего брата. Они часто виделись, когда Жиль гостил в Вермандуа у своей бабушки, госпожи де Монгобер. Он очень к нам привязан, вот и заглянул вчера, узнав об... отъезде моего брата Филиппа. Не располагая временем, он пожелал пойти навстречу моей матери и стал свидетелем кровавой развязки.

Лейтенант полиции любовался красивой белокурой девушкой, которой очень шел траур. Улыбнувшись, он спросил:

– Он уже уехал?

– Я же говорю, он был у нас проездом по пути в Брест, к господину Дюкену, своему адмиралу.

– Так он моряк? Тогда понятно, почему он выглядит таким... запущенным.

После ухода Ла Рейни взволнованный Персеваль похвалил Мари за хладнокровие:

– Великолепно! Какое самообладание! Но не переборщила ли ты? От этого человека не может укрыться ни одно событие ни в одном уголке Франции, в том числе в Бресте...

– И на эскадре Дюкена? Что ж, он обнаружит там Перуссака. Это действительно друг детства, а его кузина состоит в свите королевы, поэтому я и не побоялась соврать.

– Браво! Но на случай, если у господина де Ла Рейни возникнут сомнения, твоему брату лучше хорошенько спрятаться здесь или найти спокойное местечко в провинции.

– Несомненно, но сначала мы выслушаем историю его чудесного спасения.

Для длительной беседы пришлось дождаться вечера, когда улица погрузилась в темноту. Поужинав у себя в спальне, позволив Жаннете перестелить ей постель и помочь снова улечься, Сильви попросила верную служанку удалиться. Впервые ей пришлось исключить ее из числа доверенных домочадцев, и Жаннета не скрыла удивления. Сильви пришлось объяснить:

– Мы давно близки, как сестры, и я никогда ничего от тебя не скрываю. О моей жизни ты знаешь все-все. Однако того, что будет сказано этим вечером здесь, тебе знать ни к чему. Не сочти это недоверием, это всего лишь намерение не подвергать тебя опасности, а она весьма велика. Когда речь заходит о государственной тайне, лучше поберечь людей, не имеющих к ней отношения и слишком нам дорогих. А я отношусь к тебе именно так.

Жаннета со слезами на глазах опустилась на колени перед креслом госпожи и положила ей на колени свою седеющую голову.

– Вы не обязаны ничего мне объяснять. Я сделаю все, что вы пожелаете. Тайны королевства касаются меня только тогда, когда вам может быть от них худо. Вы с самого детства от них страдаете... Лучше пообещайте, что не оставите в стороне Корантена и меня, если вам или вашим детям, или вам троим снова будет грозить опасность!

– Обещаю! – заверила ее Сильви, заставила встать и поцеловала. – Мы останемся вместе столько, сколько будет угодно господу.

Успокоенная Жаннета закончила свои дела, уложила Сильви, подбросила поленьев в камин и вышла, не потушив свечей, что означало измену многолетней привычке. Через несколько минут в спальню вошли и уселись Рагнель, Филипп и Мари. Не желая нарушать ночную тишину, они придвинули стулья как можно ближе к кровати Сильви.

– Ну вот! – молвил Персеваль, закуривая трубку. – Теперь, мальчик мой, мы готовы тебя выслушать. Надеюсь, тебе не помешает табачный дым? Твою матушку он не беспокоит.