Узник в маске - Бенцони Жюльетта - Страница 66

– Меня бранят за то, что я суюсь не в свое дело, а Кольбер даже смеет требовать, чтобы я, французский принц, обращался к нему только через секретаря! Мои письма он объявляет неразборчивыми! Потому он, видите ли, так долго оставляет их без ответа!

Если бы эта подробность не подчеркивала лишний раз намерение всесильного министра уязвить адмирала, Сильви встретила бы ее улыбкой. Видимо, с годами Франсуа так и не подружился с орфографией и не научился правильно строить фразы, однако это не могло затмить главного: благородного принца систематически унижал министр, который, при всех его достоинствах государственного деятеля, не останавливался ни перед чем, чтобы нанести ущерб своему недругу и его репутации. Франсуа устало заключил:

– Я заранее знал, что вдвоем нам на флоте не ужиться. Победа остается за ним: король только что назначил его министром по морским делам.

– Неужели вы теперь удалитесь в свои земли? – недоверчиво осведомился Персеваль.

– Вы достаточно хорошо знаете меня. Нет, конечно. Папа Климент IX призывает монархов Европы выступить в крестовый поход с целью очистить остров Канди,[14] владение Венеции, от турок, которые осаждают его вот уже двадцать лет. Двадцать! Не зря эту осаду прозвали «великой»! В этой войне отличился воин по имени Франческо Морозини, генерал Светлейшей Республики. Среди ее немногих союзников – герцог Савойский, мой племянник. Обороняясь от неприятеля, он применил гениальную находку. Когда турки начинают рыть под стенами крепостей подкопы, он низвергает им на головы огромные стеклянные пузыри, полные серной смеси, которые, разрываясь, убивают на месте не менее трехсот вражеских солдат! Такой воин достоин помощи. Недаром султан назначил за его голову огромную награду и послал на битву с ним и с Морозини Фазиля Ахмеда Пашу, своего великого визиря. Во Франции мне больше делать нечего, посему я решил оказать помощь правому делу. Я уже заложил на верфи большой корабль, достойный стать флагманом для адмирала, как бы Кольбер ни пытался превратить этот гордый титул в пустое место!

Настала очередь Персеваля упереться локтями в стол и устремить на Бофора пристальный взгляд. Глаза его сузились, превратившись в узкие щелочки.

– Погодите-ка, монсеньор! Ведь вы не вправе уехать без дозволения короля! А он поддерживает неплохие отношения с Блистательной Портой, дабы таким способом уравновесить могущество Габсбургов. Теперь нашего короля можно даже назвать союзником оттоманского султана.

– Несомненно, но при этом он остается христианнейшим королем и не может себе позволить пропустить мимо ушей призыв римского папы.

– То есть он оказался между двух огней? А не знаете ли вы часом, как на это смотрит Кольбер?

Бофор улыбнулся с горькой иронией:

– Тут я вас удивлю: он согласен на отправку флота и экспедиционного корпуса и на назначение меня командующим всей экспедицией!

– Поразительно!

– Вот-вот! До такой степени, что я чуть голову не сломал, гадая о причинах этой внезапной снисходительности, пока не понял: Кольбер усматривает в этом блестящую возможность от меня избавиться. Не знаю пока что, как именно он добьется своего, но чувствую, что это и есть разгадка.

– Неужели вы готовы ему подыграть? – возмутилась Сильви.

– Конечно, нет! Будьте уверены, я проявлю крайнюю осторожность, так как опасность будет грозить со всех сторон. Потому я и оставляю Филиппа вам.

– А я по той же самой причине категорически против! – крикнул юноша. – Вы рассуждаете об опасностях, монсеньор, а мне отказываете в праве им подвергаться? Нет уж, куда вы – туда и я!

– На забывай, что теперь ты – глава семьи, последний носитель славного имени. Твой долг перед памятью предков – обеспечить его выживание. Кстати, я не беру с собой даже Гансевиля. – Он улыбнулся оруженосцу, тот смутился и покраснел. – Ведь и он – последний в своем роду. Он скоро женится!

– Неужели? Как я рада! – Сильви протянула руку верному другу семьи. – А ведь вы клялись, что так и умрете холостяком...

– Верно, госпожа герцогиня, клялся, ведь я был уверен, что так и будет. Но потом в Бресте я имел честь быть представленным самой красивой девушке, какая когда-либо попадалась мне на глаза. Я понравился ее отцу, монсеньор герцог тоже не возражает против нашего брака. Мне предстоит женитьба на мадемуазель Эноре де Керморван! – Произнесено это было тоном, полным волнения. – Я счастлив, но одновременно испытываю стыд: ведь это значит изменить моему принцу!

– Ты обязан завести семью. А служить ты сможешь под командованием Абраама Дюкена – самого блестящего моряка из всех, кого я знаю, моего верного друга. К тому же, – заключил Бофор с неожиданной веселостью, – твоя любовь к морю никогда не пользовалась взаимностью. Радуйся, что больше не будет подвергаться испытанию твой желудок!

– Все это прекрасно, – заявил Филипп с внезапной яростью, – зато я не собираюсь жениться и буду следовать за монсеньором, захочет он этого или нет. Да и риск не так уж и велик. Недаром вы берете с собой племянника, шевалье де Вандома, которому всего-то четырнадцать лет и к которому вы сильно привязаны!

– Он не старший среди сыновей моего брата и должен быть посвящен в рыцари Мальтийского ордена. Если на то будет божья воля, он станет в один прекрасный день Великим приором Франции. Сейчас настало время приучать его к морю. Что же до тебя...

– Заберите и его! – взмолилась Сильви. – Не хочу обрекать его на несчастье. Я его знаю: он все равно за вами увяжется. Лучше с самого начала знать, что вы за ним приглядываете.

Филипп вскочил с места, подбежал к матери, обнял ее, прижал к себе и поцеловал с такой нежностью, что она невольно прослезилась.

– Быть по-вашему, – пробурчал Бофор, наблюдавший эту сцену. – Мне неведомо средство вам воспротивиться.

Филипп, полный радости, кинулся к своему наставнику, чтобы сообщить ему счастливую весть. У Сильви разрывалось сердце: она заступилась за сына вопреки своему желанию и теперь испытывала потребность побыть в одиночестве. Под невразумительным предлогом она выскользнула из-за стола. Трое мужчин остались курить трубки и пить ликер, наслаждаясь мужским товариществом, в котором женщинам нет места. Сильви, надев плащ с подбитым мехом капюшоном, вышла на парадную лестницу и спустилась в сад, где под холодной луной мерцал, как разлитая ртуть, круглый пруд.

Медленным шагом она миновала ряды вечнозеленого кустарника, готовившегося к цветению. Благодаря легкому ветерку, задувшему с юга после прибытия путешественников, ночь была теплой. В воздухе уже угадывался аромат весны, однако Сильви вопреки обыкновению не порадовалась этому. Как ни любила она время обновления всего живого, эта весна обещала стать сезоном тревог, и она уже кляла себя за то, что уступила юношескому порыву сына. Предстоящая война, которую они залихватски именовали «крестовым походом», вызывала у нее один страх: она разглядела во Франсуа желание доказывать свою доблесть ратными подвигами, а то и тягу к кровавому апофеозу, благодаря которому его имя будет навечно вписано золотыми буквами в перечень героев, достойных бессмертия. Как иначе истолковать его нежелание везти с собой бесценное сокровище – сына? Мысль о другом Филиппе, совсем юном шевалье де Вандоме, не могла ее утешить: в отличие от него ее Филипп был ей сыном, единственным ребенком, раз от нее отвернулась дочь Мари...

Она опустилась на каменную скамью под ивой с тонкими голыми веточками и надолго застыла, глядя на неподвижную гладь пруда... По прошествии продолжительного времени ее слух различил чьи-то шаги. Судя по их легкости, к ней приближался опытный охотник за пугливым зверем; эти шаги она распознала бы среди многих тысяч. Не оборачиваясь, она проговорила:

– Одновременно со мной из Парижа высланы госпожа де Шомбер и Пьер де Ла Порт. Вам понятно, что это означает?

– Мадемуазель рассказала мне только о вас, зная, что мне важны одна вы...

– Удивительно! Ведь событие наделало шуму. Знайте же, что король осведомлен ныне об... особых обстоятельствах, сопровождавших его появление на свет. Прежде чем принять в последний раз в жизни просфору, королева Анна рассказала сыну все. Ну как, вы по-прежнему горите желанием отправиться в свой крестовый поход?