Узник в маске - Бенцони Жюльетта - Страница 3

Гордая светловолосая женщина, все еще блиставшая в свои сорок четыре года красотой, которую не портил даже траур, взяла себя в руки. Поднявшись, она обняла подругу и молвила:

– Я счастлива, что заря нового правления взойдет в вашем присутствии. Вы слишком молоды, чтобы принадлежать только прошлому.

– Молода? Бог с вами, Мария: мне скоро исполнится тридцать восемь!

– Я отвечаю за свои слова. Цвету вашего лица, отсутствию морщин и осанке позавидовала бы любая молоденькая девушка...

– Раз так, вам надо без промедления заняться своими туалетами! – вмешался в разговор Фуке. – Могу предложить непревзойденного портного.

– Король безупречного вкуса не мог не напомнить о себе! – сказала Сильви со смехом. – Мой милый друг, вы же отлично знаете, что я поклялась никогда больше не наряжаться и до конца своих дней не снимать траур.

– По примеру Дианы де Пуатье, которая не снимала траур по своему старому мужу, великому сенешалю Нормандии? Это, правда, не мешало ей открыто состоять в любовницах Генриха II до самой его смерти. Недаром вы выросли в замке Ане! Да и выбор ваш далеко не так плох: с черным, белым, серым и фиолетовым цветами можно творить чудеса. Обратитесь ко мне – и я обещаю вам полный успех!

– Я стремлюсь не к этому. Просто мне не хочется нарушать приличия. Король ценит изящество, но еще больше – чувство меры.

– Вы будете обворожительны, но при этом скромны. Но для этого мне надо срочно попасть в Париж. Пойду скажу моим людям, чтобы готовили экипажи.

– Так скоро?

– Нельзя терять времени. Все парижские портные уже трудятся день и ночь. Увидимся в Конфлане!

– Но...

– Не препятствуйте ему! – перебил Сильви Персеваль, до того хранивший молчание. – Он с радостью окажет вам помощь. На мой вкус, он слишком увлекается роскошью, зато в его дружеской преданности нет ни малейшего сомнения.

Все в замке, только что беспечно дремавшем во влажных и ароматных объятиях апрельской ночи, тут же было перевернуто с ног на голову: Никола Фуке умел устраивать суматоху. Человек острого ума, несравненной щедрости, с огромными средствами, унаследованными от предков и преумноженными выгодным браком – вторым по счету, он был к тому же наделен воистину гениальными способностями: ему удавалось все, за что он брался. Во время Фронды он сохранил верность короне и спас состояние Мазарини; тем и другим он заслужил пост суперинтенданта финансов Франции, генерального прокурора Парижского парламента, титул сеньора Бель-Иля (перекупленный двумя годами раньше у обедневших Гонди) и многие другие титулы и посты. Его замок Сен-Манде, где он взял за правило собирать художников и поэтов, был одним из приятнейших мест в столичных пригородах. Поговаривали, правда, что этот маленький рай постепенно приходит в упадок и скоро затмится новым, построенным Фуке у себя в Во-ле-Виконт, близ Мелуна. Там рос настоящий дворец, хозяин которого собирал все молодые дарования, наличествующие во Франции на ниве архитектуры, живописи, скульптуры, устройства интерьеров и парков, вообще всех существующих искусств.

Эта райская обитель не могла не беспокоить ревнивцев и завистников. Первым среди них был еще один доверенный человек Мазарини по фамилии Кольбер. Выходец из семьи купцов и банкиров из Реймса, этот человек и своим внешним обликом, и внутренним содержанием был полной противоположностью суперинтенданту. Насколько Фуке был гибок, дипломатичен, изящен и утончен, насколько преуспел в мастерстве обольщения ближних, настолько груб, негибок, невзрачен и неотесан был его недруг Кольбер. Только в двух сферах они могли соперничать на равных: умом и трудолюбием они были друг другу под стать. Между такими людьми не могло не разгореться настоящее противоборство, пусть и на тупых клинках, тем более что хитрец кардинал исподволь науськивал их друг на друга, надеясь таким способом сохранить власть над обоими. Девиз «разделяй и властвуй» как нельзя лучше подходил коварному министру, тоже обогатившемуся сверх всякой меры и косо смотревшему на любимчика судьбы – суперинтенданта.

Персеваль де Рагнель, связанный с семьей Фуке не меньше, чем Сильви, не без опаски наблюдал за роскошной жизнью своего молодого друга, но не торопился делиться опасениями с крестницей. После смерти своего друга Теофраста Ренодо, отошедшего в лучший мир семью годами раньше, он уже не был осведомлен о событиях в Париже и при дворе так подробно, как прежде, однако на протяжении всех перипетий Фронды пристально наблюдал за поведением Мазарини. Кроме того, любопытство Рагнеля удовлетворяли многочисленные и тщательно отобранные друзья. Не довольствуясь одной политикой, он воспылал страстью к ботанике и медицине. На пороге седьмого десятка он превратился в мудреца и, отлично разбираясь в людях, предвидел, что Мазарини рано или поздно предаст Фуке.

Хитрец, пройдоха, тонкий дипломат и прожженный политикан, министр был к тому же неисправимым скрягой, сребролюбцем, страдал болезненным тщеславием и завистью, причем с возрастом все сильнее. К этому добавлялась болезнь, медленно разрушавшая былую его неотразимость, от которой в конце концов осталось одно воспоминание. Сам он все отчетливее чувствовал, что у него остается мало времени для наслаждения накопленными богатствами. Фуке был, напротив, молод, красив, пользовался огромным успехом у женщин и уважением у мужчин, а богатством не уступал самым состоятельным соотечественникам. Неудивительно, что он уже отодвигал в тень министра, сумевшего вызвать всеобщее презрение, но еще сохранявшего реальную власть.

То, как Мазарини подталкивает наверх Кольбера, раньше служившего отцу и сыну Леталье, не могло не рождать подозрений, однако самоуверенный Фуке ни о чем не желал слышать. Его герб со стоящей на задних лапках белкой и тщеславным девизом «Quo non ascendet»[1] все еще сиял в лучах успеха. В конце концов Персевалю пришлось замолчать, памятуя о том, что противостояние судьбе – напрасный труд.

Со времени смерти Жана де Фонсома он опекал Сильви, рядом с которой находился большую часть времени, и почти не показывался в своем доме на улице Турнель. Там заправляла деловитая Николь, которой помогал Пьеро, превратившийся в рослого, основательного молодого человека. Пользуясь богатой библиотекой герцогов де Фонсомов, Персеваль почти не тосковал по собственным книгам. Крестница и ее дети, к которым он относился как любящий дедушка и которые любили его, как своего родного деда, были, с его точки зрения, наградой, ради которой можно было многим пожертвовать. Кроме того, поселившись у Сильви, он перестал представлять препятствие для брака Жаннеты и Корентэна, носившего теперь титул интенданта семейных владений. Персеваля удручало, что у этой пары не рождаются дети, но тем большей была его привязанность к Мари и Филиппу. Все они, включая Марию де Шомбер и семейство Фуке, образовывали вокруг Сильви кольцо любви и внимания, заботясь, чтобы ее жизни больше ничто не угрожало.

Однако королевский указ пробил в этом оборонительном кольце брешь. Оставалось гадать, какие ветры станут там гулять и каких бед наделают.

На следующее утро гости поместья Фонсом разъехались. Королевский мушкетер, звавшийся Бенином Довернем, господином де Сен-Маром, выехал в Экс, а вдова маршала Шомбера вместо того, чтобы вернуться в Антей, отправилась в Ла-Флот, навещать свою захворавшую бабку. Что касается Сильви и Персеваля, то они, оставив разочарованного Филиппа в обществе аббата Резини и Корентэна Беллека, тоже удалились: Сильви – в свой дом в Конфлане, близ Венсенского леса, Персеваль – к себе на улицу Турнель, готовиться к поездке. Жаннета предпочла сопровождать герцогиню.

– Не могу оставить ее беззащитной! – заявила она мужу. – Новый двор вряд ли окажется лучше старого.

– Не придумывай отговорок! Просто тебе хочется стать свидетельницей праздника по случаю бракосочетания короля. Что ж, это вполне естественно, – ответил Корентэн с улыбкой.

– Твоя правда, – отвечала она. – Но все-таки я не люблю, когда мы с ней в разлуке. Мало того, что она да я – молочные сестры; после того, как наших матерей убило это чудовище Лафма – желаю ему вечно корчиться в аду! – наши узы стали воистину нерасторжимыми.