Кошмар во сне и наяву - Арсеньева Елена - Страница 78

Отвернулся от стола – и замер от вопроса:

– Не это?

Медленно оглянулся через плечо, заранее зная, что увидит. Хватило все же ума не бросаться заячьим прыжком к плащу, не ощупывать карманы с лихорадочной надеждой, не позориться перед врагом!

В руках Никиты его «макаров». Его, точно. Но каким образом, интересно знать?.. Да все тем же, наверное, привычным Вольту: ловкость рук, и никакого мошенства!

– Сиди, сучонок.

Легкое движение ствола подтвердило бесспорность приглашения. Герман повиновался.

– Тебя Миха поначалу сучонком звал. О-очень мне понравилось! От него и я набрался.

Герман не без усилия отвел взгляд от черной одноглазой смерти. Сразу стало легче. Даже смог проронить:

– К чему все это? Что, поболтать решил?

– Ага! – свободно тряхнул головой Кавалеров. – Намолчался, знаешь ли! Ты и представить не можешь, как долго я ждал такой минуты: ты сидишь, я – напротив, держу тебя на мушке и все рассказываю, все…

Итак, желание палача исповедоваться перед жертвой – отнюдь не литературная натяжка, как выяснилось! А еще выяснилось, что Кавалеров – мазохист из мазохистов: ведь возможностей взять Германа на мушку и так далее у него было как минимум пятьсот – за полтора-то года! Нет, ему нравилась эта игра, он с удовольствием тянул бы ее и дальше, нанося Налетовым новые и новые кровавые раны. А сегодня внезапно понял, что Герман больше не принимает правил этой игры. Но, что касается кровавых ран, он все-таки сможет их нанести – если сейчас пристрелит Германа.

Но ведь не пристрелил же пока! И чутье подсказывает: еще какое-то время удастся пожить. Главное – не пропустить этого движения пальца на курке… медленного, скользящего, последнего!

Это что же значит, сидеть, не отрывая глаз от рук Кавалерова? Считая оставшиеся секунды жизни? И этот отсчет будет отражаться в нервном тике на его лице, и убийца будет это видеть и наслаждаться?

Нет. Нет.

Герман вскинул глаза:

– Миху все-таки ты убил? И Хингана? Из-за перстня, что ли?

– Совершенно так. Реликвия семейная. Родительское наследство. Но вряд ли ты способен оценить мои чувства.

Герман прищурился. Человек, сидевший напротив, снова изменился! Никогда прежде не слышал Герман у незамысловатого Семеныча этих сдержанных интонаций и такого подбора слов, не видел ровного разворота плеч, выражения лица. Нет, даже не превосходство… равенство! Вот слово. Теперь они были равны – но не как два убийцы, два мстителя. Равны происхождением, несбывшимися надеждами, прошлым и будущим. Никита Кавалеров перестал быть просто Семенычем.

– Кстати, – добавил Кавалеров тоном дуэлянта, похваляющегося очередной победой, – Кирилл – тоже мой.

– Ки-рилл? – Герман запнулся. – Брось! Он же сам, после того, как эту машину…

– За рулем сидел я. Было нетрудно убедить Кирилла позабавиться, гоняясь за этими двумя шлюхами. Шлюхи, как бы не так! Эти бабы шпионили за ним. Я их раньше видел, вот в чем дело. А одна из них видела меня. Тогда из рук ушла – не повезло. Тетка ее подохла, а она сбежала. И вдруг вижу ее у Кирилла. Меня она вроде бы не узнала, но рисковать не стоило. Жаль, до сих пор не знаю, которая погибла. Одна-то мерзавка выжила. Ну ничего, доберусь до нее когда-нибудь…

Герман тупо смотрел на курок, не заботясь, что подумает сейчас Кавалеров, сочтет трусом или нет. Рассказ Альбины вспыхнул в памяти. Тетка погибла… И Кавалеров говорит о том же. Значит, в той машине была Альбина?! Странная, страшная, почти мистическая связь их жизней поразила Германа. Как диковинно водит их судьба – совсем рядом, но как бы параллельными тропками. И вот наконец-то они пересеклись…

Вскинул голову.

– А без Кирилла в этом деле нельзя было обойтись? Ты же и так его фактически прикончил. Зачем добивать?

Кавалеров поскреб пистолетом по столу, разводя руками.

– Да как-то ничего в голову больше не пришло, – сказал почти извиняющимся тоном. – Надо было непременно от тех баб избавиться. Хотя Кирилл, ты, конечно, не поверишь, мне даже нравился. Он был совершенно безвреден. Только ты мог высмотреть в нем врага, а ведь это было полное ничтожество!

– Да, теперь видно, что он тебе и впрямь нравился, – кивнул Герман. – Тебе и Лада небось нравилась, и…

Он не успел назвать имени – Кавалеров вскинул руку в запретном жесте.

– Нет. Это другое. Они – Налетовы. Их я мог только… – И вдруг прервал себя улыбкой, полной предвкушения огромного удовольствия: – О да, ведь ты еще ничего не знаешь! Почему все это произошло – не знаешь! Ты еще не представляешь, кто держит тебя на мушке!

Честное слово, Герман на миг почувствовал что-то вроде неловкости из-за того, что вынужден лишить его удовольствия назвать себя!

– Увы, извини, если огорчу тебя, но я все знаю. Меня держит на мушке Никита Семенович Кавалеров, сын хирурга Семена Евгеньевича Кавалерова – того самого, у которого больные на столе умирали от болевого шока…

Кавалеров замер. Потом улыбка медленно слиняла с лица. Впалые щеки сильнее втянулись, резче обозначились провалившиеся подглазья.

Череп! Маска смерти!

– Петь-ка? – выдохнул он. – Петька, значит, свел концы с концами? Н-ну… Раз ты все знаешь, тогда о чем еще говорить? Тогда – разговор окончен!

Он вскинул пистолет. Пуля свистнула над головой Германа, который за полсекунды до выстрела резко откинулся назад, падая вместе со стулом, толчком согнутых ног опрокидывая противника, перекатываясь по полу и вновь оказываясь на ногах.

Он вылетел из кухни, но захлопнуть дверь не успел – новый выстрел заставил шарахнуться в сторону.

Бежать через холл к двери? Нет, слишком долго. И ему вовсе не улыбалось сделаться движущейся мишенью для Кавалерова, этаким зайчиком-побегайчиком! Ему нужно было оружие – чтобы ответить убийце, чтобы убить убийцу!

Вцепился в перила и, сильно забрасывая тело на ступени, в несколько прыжков заскочил на второй этаж. Пуля грохнула в балясину, пошла рикошетом, но Герман уже проскочил в дверь дедова кабинета, служившего гостиной. Толкнул задвижку в петлю. Огляделся и, не переводя дыхания, кинулся к дивану, над которым висела «тулка». Больше никто в семье охотой не увлекался, ружье провисело здесь без малого тридцать лет. «Тулка» – и наполненный патронташ.

Распихал патроны по карманам, два вогнал в стволы, взвел оба курка. Обернулся к двери, удивленный, что никто в нее не ломится, не решетит выстрелами.

Минута передышки затянулась. Что-то не так. Вряд ли Кавалеров ищет его по другим комнатам – не так он глуп, чтобы не догадаться, куда прежде всего ринется Герман. Значит, затаился в коридоре.

Герман по стенке добрался до двери, стал сбоку, в мертвой зоне.

Что, будем стоять – кто кого переупрямит?

Ожидание затягивалось.

Странно… Герман растерянно скользнул взглядом по комнате. Лунный свет очертил на полу красивую, удивительно четкую тень резного столбика – одного из тех, на котором держался навес балкона.

Вот оно что! За дверью такая тишина, потому что Кавалеров и не думал его там стеречь. Зачем рисковать нарваться на дуплет картечью в упор? Мало не покажется! Нет, Кавалеров умнее. Он притаился под балконом – ждет, когда Герман решит, что перехитрил противника, и начнет спускаться со второго этажа по надежным, будто веревочные лестницы, плетям дикого винограда, за сорок пять лет существования внуковской дачи сплошь обвившим фасад. И вот здесь-то, на стене, Герман словит свою пулю…

Нет, не словит.

Рывком отшвырнув задвижку, он вылетел в коридор, выставив ружье, ощущая на спине струйки ледяного пота. Хоть и почти не сомневался, что Никита стережет его на улице, а все-таки…

Сделал два невесомых прыжка по коридору, перевел дыхание – и остолбенел, когда ноздри уловили вдруг запах дыма!

И все-таки хватило ума не нестись сломя голову к лестнице, не свешиваться безрассудно в пролет. Крался по стенке… замер. Издали видно, что на первом этаже полыхает вовсю.

Что могло случиться? Если загорелось в кухне, не могло так быстро разойтись по холлу, проползти по ковровой дорожке на второй этаж. Ответ только один: поджог.