Кошмар во сне и наяву - Арсеньева Елена - Страница 62

К великому изумлению Альбины, мать ей вроде бы даже обрадовалась. Правда, ненадолго: пока не поняла, что дочка абсолютно не готова с утра до ночи циклевать бритвочкой, а потом «лачить» паркет, штукатурить и белить осыпающиеся потолки, клеить обои, красить окна… ну, словом, даром заниматься всем тем, за что иначе пришлось бы выложить немалые деньги. Единственное, что несколько утихомирило взрыв ярости Алины Яковлевны, было известие, что Альбина уже завтра должна выходить на работу, однако при этом отнюдь не отказывается разбирать вечерами старье.

Выглядело это следующим образом: Альбина рылась в вещах, которых скопилось за долгие годы невыносимое множество, сортируя какие-то конверты, открытки, красивые оберточные бумажки, флаконы, коробочки и прочее – что на выброс, что в новую жизнь (Альбина Яковлевна сама была величайшая Коробочка, вернее, Плюшкин!), а матушка надзирала за ее деятельностью, то и дело принимаясь причитать, мол, Альбина ничего не ценит, ей ничего не жалко, и вообще – нельзя же ничего не хранить на память!

Вот это самое свойство Алины Яковлевны – страсть хранить на память – и нанесло вчера Альбине одну из самых страшных ран в ее жизни. И сейчас она смотрела в грязноватое стекло «Газели», перед которым расстилались еще совсем по-зимнему покрытые снегом поля с едва наметившимися проталинами, на серое, неприветливое, очень не весеннее небо, а видела две пожелтевшие, ломкие от времени газетные вырезки. Ни названия газет, ни даты не сохранилось. Однако, судя по стилистике, статьи относились к концу сороковых – началу пятидесятых годов.

Статей оказалось две, причем с фотографией. Там были изображены два человека в белых халатах, низко надвинутых шапочках и марлевых масках. Эти двое склонялись над чем-то, лежащим на столе и тоже накрытым белым. Лиц персонажей разглядеть было невозможно, однако заметка под снимком уверяла, что операцию проводят молодые, талантливые хирурги N-ской больницы города Горького Г. П. Налетов и С. Е. Кавалеров, которым по плечу любые дела, от удаления аппендицита до, скажем, трепанации черепа, и если бы все молодые врачи в нашей советской стране были таковы, проклятые империалисты давно передохли бы от зависти.

Альбина с изумлением прислушалась к собственному сердцу, которое, как всегда, почему-то чрезвычайно глупо забилось при упоминании фамилии Налетова. И, главное, Г. П. Хотя, конечно, это был другой Налетов – тот самый, знаменитый, светило отечественной хирургии, начинавший свою блестящую карьеру в Горьком, ныне – Нижнем Новгороде. Про С. Е. Кавалерова Альбина слышала впервые в жизни и решила, что он попал на снимок случайно, просто как коллега великого человека. Однако вторая статья, пусть и без фото, заставила ее переменить мнение, поскольку целиком посвящалась этому самому Кавалерову. Называлась статья «Врач-убийца». Кавалеров и был врачом-убийцей! Несколько раз во время его операций умирали люди, и никто, конечно, ни в чем не обвинял врача: бывают случаи, когда медицина бессильна, однако вдруг стало известно, что несчастные умерли от болевого шока. Сначала подозревали анестезиолога, но вскоре выяснилось, что виноват Кавалеров, который похищал морфий и разбавлял эфир. Или делал что-то подобное с обезболивающими препаратами – в статье об этом было написано весьма туманно. Почему и как разоблачили Кавалерова – умалчивалось вообще. Просто – «выяснилось, что…» Заканчивалась статейка многообещающе: «Врач-убийца понес заслуженное наказание!»

Когда Альбина дочитывала статью, вошла Алина Яковлевна.

– Да что ж тебя ничего не заставишь делать! – воскликнула она плачущим голосом. – Опять расселась! Опять читаешь!

– Кстати, ты могла бы заметить, что я не сижу, – обреченно вздохнула Альбина, вволю наслушавшаяся в своей жизни рассуждений на тему: «Лень раньше тебя родилась!» – Но тут столько всякого старья, которое я не решаюсь без тебя выбрасывать… Эти бумажки, надеюсь, мы больше не будем хранить?

Альбина потрясла в воздухе пожелтевшими страничками и нахмурилась при виде судороги, исказившей лицо матери.

Да что такое? Что она опять не так сделала?

Алина Яковлевна нагнулась, двумя пальцами подняла с полу целлофановую обертку, в которой хранились вырезки, и с брезгливым выражением сунула ее в коробку, предназначенную на выброс.

– Выкинь к чертовой матери, – сказала оскорбленным тоном. – Тем более что это все, что осталось от твоего папаши… кем бы он ни был!

– Эй, проснитесь, хватит вам храпеть!

Сердитый оклик вырвал Альбину из оцепенения.

Проснитесь? Она разве спала?

С трудом распрямив затекшую шею, подняла голову, которая, оказывается, лежала на плече отца Афанасия. Тот протер глаза – очевидно, тоже вздремнул, – однако вид у него был насупленный, и Альбина поняла, что ее поведение сурово осуждается. Ведь на дворе последний день Великого Поста, а она – голову на плечо! И кому?! Но, с другой стороны, – аще в дорозе, аще в болести…

Покончив с моральными терзаниями, Альбина глянула в окно и чуть не вскрикнула, увидав дикую картину. «Газель» стояла посреди реки… ну, предположим, речки шириной метров пятьдесят, но все равно – посреди. Серая вода морщинилась под ветром, течение густо гнало шугу, а сверху сыпался мелкий колючий снежок.

– Что случилось? – испуганно спросила Альбина. – Почему мы не едем?

– Все! Приехали! – буркнул водитель. – Мотор заглох!

Священник перекрестился.

– А мы вообще-то где? – тупо поинтересовалась Альбина. – Что-то я ничего не пойму. От города далеко? Может, вернуться и позвонить?

Шофер глянул так, что она поперхнулась.

– Спать надо меньше! Мы уже четвертый час в пути. Приехали, можно сказать! Десять кэмэ до поселка осталось, а оттуда до Синички рукой подать. И вот – надо же! Тут, бывало, с маху перелетывали, а уровень воды из-за шуги поднялся, ну, я и сел.

Он потерзал стартер:

– Вот видите?

Пассажиры ничего не увидели, зато услышали некое жалобное чиханье и чавканье с подвыванием.

– А… теперь как? – осторожно полюбопытствовал отец Афанасий, поглядев на часы. – К обедне-то успеем? Чтобы там обернуться и всенепременно быть ко всенощной в обители!

Шофер покосился на него со злой обреченностью:

– Не шути! Лучше молись, чтобы хоть кто-то по берегу проехал, да увидел нас, да чтоб догадались трактор прислать.

– Но ведь это неизвестно, сколько протянется, – с сомнением сказала Альбина. – Может, попробуем как-нибудь вброд? А там, наверное, найдется какая-нибудь попутка…

– А машина? А благотворительный груз? – в один голос и одинаково сурово вопросили водитель со священником.

– Да ты что, думаешь, пройдешь здесь, аки Христос по суху? – добавил ехидно шофер. – Неведомо, какие ямищи половодье намыло. Мы вот по капот сели, а ты вообще с ручками и ножками уйдешь.

Альбина поежилась. С ручками и ножками? А на дворе, судя по снежку, скорее минус, чем плюс. Да, несмотря на раннюю Пасху, весна, пожалуй, будет затяжная, поздняя…

Шофер задрал ноги, упершись ими чуть ли не в ветровое стекло. Альбина покосилась на него с возмущением и вдруг заметила, что отец Афанасий стыдливо проделывает какие-то телодвижения, словно пытаясь сделать нечто подобное. Глянула вниз и ахнула, увидев, что ее ботиночки начинают погружаться в воду.

– Нас заливает! – крикнула панически. – Мы что, тонем?

– Ну, шуга тает, – философски отозвался шофер. – Уровень прибавляется. Все нормально.

Если шуга тает, то на улице скорее плюс, чем минус. Но почему тогда такая холодина?

Сейчас это было слишком сложно для Альбины. Стиснув зубы, она подобрала под себя ноги, но через минуту поняла, что долго скрючившись не выдержит, и последовала примеру мужчин.

Те с двух сторон тотчас воззрились на ее ноги: священник, надо полагать, с осуждением – все-таки подпорки сосуда греха и все такое! – ну а шофер не без интереса. Альбина мысленно похвалила себя, что неделю назад разорилась на отличные итальянские ботиночки (все-таки хождения к новым русским обязывали!), а главное – что надела сегодня брюки. Хороша бы она была сейчас – в черных-то колготках, которые имеют обыкновение рваться в самую неподходящую минуту! А тут как ни тужится водила, ну нипочем ему не удается пронзить взором плотный шерстяной покров брючной ткани! И отец Афанасий вроде поутих, перестал мысленно тревожить память блудниц вавилонских…