Князь сердца моего - Арсеньева Елена - Страница 32

Прорубь или промоина? Впрочем, какая разница... так и так погибель...

Анжель всматривалась во тьму, пытаясь разглядеть берег. Что-то почудилось, она ринулась вперед, но дно ушло из-под ног, и Анжель беспомощно забарахталась, пытаясь ухватиться за хрупкий лед.

Шубка и тяжелые юбки тащили Анжель на дно, а освободиться от мокрого меха не удалось: она только вовсе обессилела. Едва уперлась руками о края проруби, как глубинное течение стало уволакивать ее под лед.

Теряя последнюю надежду, Анжель закричала, и... И совсем рядом ей откликнулся торжествующий вой. Чудилось, волк ухмылялся, чуя поживу.

Анжель повернулась, пытаясь уплыть как можно дальше от волка, но ощутила еще более холодные токи и поняла, что попала на стремнину.

Все. С этим ей уже не совладать. Или волк, или река – кто-то из этих двоих, равно алчущих, заберет себе ее тело. И, теряя разум от страха, Анжель издала нечеловеческий, предсмертный вопль, и сперва всего лишь эхом показался ей прозвучавший неподалеку отклик:

– Tiens ferme![41]

Нет, никакое эхо не могло облечь ее отчаянный вопль во французскую речь – как ни обезумела Анжель, это она все-таки сообразила.

– Держись, держись! – повторял незнакомец, и Анжель ринулась, ломая лед, к нему навстречу.

И вот наконец ее протянутые руки вцепились в мех шубы, а в ноздри ударил запах мокрого сукна.

Незнакомец крепко прижал к себе Анжель, сделал два-три мощных рывка и вместе с нею вырвался из смертельно-ледяных речных объятий.

Он отстранил от себя Анжель, вглядываясь в ее лицо, и вдруг громко, утробно расхохотался.

– Я так и знал, что еще увижу тебя! Так и знал! – послышался торжествующий голос, знакомый до тошноты, до отвращения, до смерти.

Лелуп.

Это Лелуп.

И волк.

Так он все-таки настиг ее, этот ночной хищник!

5

Роковая дама треф

Оливье де ла Фонтейн был из тех немногих счастливчиков, которые отправились из Москвы отнюдь не с пустыми руками. В его ранце было порядочно запасов: несколько фунтов сахару и рису, немного сухарей, бутылка водки. Однако основную тяжесть составляли сувениры: несколько драгоценных безделушек, и между прочими – обломок креста Ивана Великого, две серебряные чеканки, изображавшие суд Париса на горе Иде и Нептуна на колеснице в виде раковины, влекомой морскими конями. Кроме того, было у него несколько медалей и усыпанная бриллиантами звезда какого-то русского князя.

Еще в ранце хранился парадный мундир Оливье и длинная женская амазонка орехового цвета, подбитая зеленым бархатом. Оливье хотел выкинуть платье, но пожалел и оставил, выбросил только свои парадные белые лосины, предвидя, что они не скоро ему понадобятся.

Время показало, что он был прав: о парадах никто не помышлял, а из амазонской юбки Оливье сам сшил себе двойной жилет и простегал его; верхнюю же часть платья отдал какой-то маркитантке за бутылку рома. Еще он случайно разжился большим воротником, подбитым горностаем, но не переставал ругательски ругать себя, что вовремя не позаботился о хорошей шубе. И вот как-то раз судьба оказалась к нему благосклонна. Небольшая группа казаков, отправившись на разведку, слишком близко подобралась к колонне отступающих и уже изготовилась к нападению, когда из лесу показалась еще одна группа французов. Они были на сытых, резвых лошадях, и казаки сочли неблагоразумным связываться с превосходящими силами противника и повернули назад. Один из них отстал, и Оливье, пришпорив своего коня, кинулся на него. Прежде чем тот успел выстрелить, француз схватил его за ворот полушубка, но тут откуда ни возьмись появился громадный всадник в дохе (из вновь прибывших) и тоже ухватился за казака.

Испуганная лошадь выскочила из-под русского, так что тот повис между двумя всадниками, однако выскользнул из тулупа и рухнул на снег; но тотчас же, вскочив, задал стрекача с таким проворством, что за ним и конный не угнался бы. А Оливье и тот, другой всадник тянули трещавший по швам полушубок каждый к себе; и неведомо, сколь долго бы длилось сие соперничество, когда б краснорожий не вытащил из-за пояса пистолет и не наставил его весьма недвусмысленно на Оливье, вынудив того выпустить добычу. Оливье смотрел вслед победившему сопернику, удивляясь – куда это он скачет с меховым трофеем? И вдруг увидел в стороне укутанную попоною фигуру, неподвижно сидевшую на коне.

Победитель подскакал к ней и небрежно набросил на плечи полушубок. Жадность соперника, оказывается, объяснялась желанием одеть потеплее свою даму... ибо на том коне сидела женщина.

Оливье всегда был любопытен не в меру. Он подскакал к странной паре и отвесил низкий поклон и своему бывшему сопернику, и женщине.

– Простите, сударь, мою недогадливость и упрямство! – затрещал он. – Ради прекрасной дамы я и сам не замедлил бы раздобыть не только полушубок, но и... – Он осекся, потому что ему запечатали уста два взгляда: свирепый – мужчины и остекленевший – женщины.

Оливье сразу узнал ее. Ведь и в прошлый раз он видел ее в состоянии такого же тупого равнодушия, хотя на глазах у нее застрелился ее муж. Да и невозможно было забыть эти синие глаза с каймой длинных золотистых ресниц, эти тяжелые, словно из золота, кудри. Впрочем, сейчас волосы ее обвисли кудлатыми сосульками, а роскошное бархатное платье имело такой вид, будто его выстирали в грязной воде. И все-таки даже такая – нечесаная, неопрятная, смертельно усталая – она была красива какой-то трогательной красотой, и сердце Оливье заныло.

Он видел ее второй раз в жизни, но чего бы только не отдал, чтобы не расставаться с нею больше! Хотелось стереть эти морщинки поцелуями, заставить смеяться глаза, целовать улыбающиеся губы! Должно быть, эти мысли ясно отразились на его лице, потому что красномордый великан грязно выругался и так ткнул железным кулачищем Оливье в грудь, что тот едва не слетел с коня. Было очевидно: пока синеглазая красавица находится под покровительством этого грубияна, к ней не подступишься!

И все же Оливье не сомневался: удача ему выпадет! Что-то было такое в самом воздухе, сгустившемся вокруг них троих... Он знал, он верил: судьба готовит ему щедрый подарок.

– Такого мужлана не сделать рогоносцем, право же, грешно! – пробормотал Оливье, словно подстегивая судьбу. Однако даже он не ожидал, что это произойдет нынче же вечером – и почти без всяких усилий с его стороны.

С ночевкой на сей раз повезло – удалось добраться до блокгауза. Там уже пылал огонь в очаге и булькала в котелке похлебка, когда Лелуп и Анжель отворили покосившуюся дверь, окунувшись в плотную завесу табачного дыма и чада факелов, в запах вареного мяса, заскорузлых кровавых повязок и отпотевающего в тепле сукна мундиров, – то были запахи жрущей, страдающей живой жизни, в то время как студеный ночной воздух за порогом означал только одно – смерть.

Лелуп сразу приметил укромный уголок и протолкнулся туда, волоча за собою Анжель. На нее посматривали с тайным вожделением, но старались не задерживать взгляд, чтобы не злить Лелупа: бешеный нрав и жестокость его были всем известны, известно было и то, что за эту девку он глотку перегрызет кому угодно, – он уже убил из-за нее нескольких драгун. Анжель не могла припомнить еще одной сцены, подобной той, которая произошла в церкви. Теперь Лелуп берег ее для себя одного, не уступал ни за какую цену, хотя изумрудное колье, предложенное ему прошлой ночью старым генералом, имело, конечно, баснословную стоимость и сделало бы Лелупа обеспеченным на всю жизнь. Но этот человек, обычно болезненно-скупой и грабивший где мог и что мог, в тот вечер, едва дождавшись, когда попутчики уснут, набросился на Анжель, и его нимало не охлаждало, а, напротив, даже раззадоривало ее полнейшее к нему равнодушие. Однако Анжель чувствовала: остальные ошибаются на ее счет, считая ее безучастной ко всему, а Лелуп смутно чует то, что стало основой ее теперешнего существования: неистребимую, глубоко затаенную ненависть к нему.