Князь сердца моего - Арсеньева Елена - Страница 28

– А эти люди? – допытывался он.

И ей вдруг захотелось причинить ему боль, вызвать у него отвращение к себе!

– Это мои любовники, – бросила она. – Я им плачу телом за то, что они кормят меня, охраняют, помогают добраться домой.

– Где ваш дом?

– В Париже, – соврала Анжель не моргнув глазом.

И тут в голосе его вновь зазвучала отчаянная надежда:

– Где вы жили в России?

– В Москве! – выпалила Анжель, повинуясь непонятному чувству противоречия, овладевшему ей.

Ей уже нечего было терять в этой жизни, она и так потеряла все, сделалась животным, покорно лижущим всякую руку: кормящую, бьющую, ласкающую – всякую! Кто угодно мог распорядиться ее судьбой. Но все! Больше этого не будет! Она станет делать отныне только то, что захочет. И если не захочет знать, за кого принимает ее этот человек, кто он таков сам, то и не узнает.

Она рванулась, рассекая воду, к ступенькам и вскарабкалась по ним прежде, чем незнакомец успел ее задержать. Но он тут же выскочил из воды, оказался рядом и схватил ее за руку.

– Куда вы идете?

– Отдайте мою одежду, – буркнула Анжель, ожесточенно выдергивая руку из его пальцев. – И оставьте меня в покое! Навсегда.

– Кругом лес, снега... – сказал он с мягкой улыбкой. – Вам не выйти на дорогу.

– Пусть это вас более не заботит! – Анжель рванулась так яростно, что чуть не упала, но русский успел подхватить ее, она невольно прижалась к нему... И этого мгновения было довольно, чтобы он опять набросился на нее.

Ощущение его вмиг восставшей плоти было таким потрясающим, что Анжель захотелось охватить ногами его спину и прямо так, стоя, отдаться ему, но больше всего на свете она боялась его власти над собой, а потому отпрянула, распахнула дверь – и обмерла, увидев перед собою Варвару.

– Держи ее! – крикнул русский, однако Варвара отшатнулась, пропуская ее, а сама бросилась к нему с криком:

– Барин! Не трогай ее!

От изумления Анжель задержалась, оглянулась, и то, что она увидела, заставило ее остолбенеть.

Варвара рухнула перед барином на колени, хватая руками и губами его бедра, его готовое к бою орудие, шепча умоляюще:

– Оставь ее! Возьми меня! Я твоя, ну! Всегда твоя!

Он отпрянул от обезумевшей красавицы и посмотрел на нее с не меньшим изумлением, чем Анжель. Однако тут же заметил, что пленница его еще не скрылась, и протянул к ней руку; но Варвара резким движением рванула на себе рубаху, обнажив смуглое налитое тело, подхватила ладонями свои груди и стиснула ими торчащую перед ее лицом мужскую плоть.

Барин покачнулся, невольно хватая девицу за плечи, и, застонав, подчинился этой изощренной ласке Варвары, ошалев от ее стонов, напоминавших страстное рычание звериной самки.

Ноги у Анжель ослабели. Она уже не помышляла о бегстве, а только смотрела, как русский убыстряет свои движения, уже не подчиняясь Варвариным умелым ласкам, а направляя их. Все худощавое тело его напряглось. Анжель жадно уставилась на стиснутые ладонями груди Варвары, понимая, что сейчас в них извергнется мужское семя. Но тут русский, отшвырнув с пути амазонку, одним прыжком достиг оцепеневшей Анжель, сбил ее с ног, ворвался в нее своим напряженным естеством – и тут же излился в нее с такой силой, что Анжель ощутила внутри себя тугой удар его мощной струи. Однако он не оставил Анжель, а, припав к ее губам, бился, неистовствовал в ней еще и еще.

– Меня! Ох, меня! – истошно закричала Варвара. Она бросилась на барина сверху и стала с силой тереться о его плечо, широко расставив ноги.

Два-три движения – и ее неистовое желание было удовлетворено. Варвара издала сдавленный крик, и Анжель, изнемогая от блаженной тяжести этих двух тел, тоже закричала и забилась под ними в судорогах вновь и вновь подступающего наслаждения.

4

Казнь под яблонями

– Все петухи давно отпели, – послышался насмешливый голос, и Анжель проснулась.

Сейчас она ощутила жгучий стыд, ибо лицо Матрены Тимофеевны смутно маячило перед нею еще вчера вечером: это именно она укладывала в постель Анжель – полубесчувственную, залюбленную неистовым русским до того, что не в силах была ни рукой, ни ногой шевельнуть, тем паче одеться: так, голым-голешенькую, и принес ее сюда барин, и сам не позаботившийся даже чресла прикрыть перед челядью. Матрена Тимофеевна швырнула барину какую-то простынку и вытолкала взашей с криком:

– Прикройся и пошел вон, бессоромник! Вишь, до чего молодку довел, да и у самого того и гляди женилище отвалится. Красный весь, словно крапивой его отхлестали!

«Какие звери эти русские – бить мужчину по стыдному месту крапивой?» – успела еще подумать Анжель и окунулась в такой глубокий сон, что теперь ощущала свое тело неким подобием деревяшки, ибо так и проспала всю ночь, ни разу не шелохнувшись, на одном боку.

– Вот-вот, – хихикнула прелукавая Матрена Тимофеевна, – вот и он таков же: болен, мол, чуть дышу, от усталости духа и тела моего, а кто принуждал вчера еться до полусмерти?! Такие порастратят удаль молодецкую за одну ночь, а потом палку в месяц ни разочку поднять не могут. Хотя... зря я барина своего порочу: девок перепортил он на своем веку столько, что и не сочтешь, а что поутих последнее время – так ведь война! По краешку смерти хаживает мое милое дитятко... – Она всхлипнула, продолжая сноровисто обряжать Анжель в тонкое батистовое белье.

– Votre enfant?![38] – переспросила Анжель по-французски, однако Матрена Тимофеевна поняла ее.

– Хоть и не роженое, а мое родное дитятко. Не мать я ему, зато мамка, мамушка. Ночёк он мой, выкормыш. Я ребятница[39] была, когда мой сыночек от глотошной[40] преставился, ну а мужика лесиной на промысле придавило.

Мамка быстро перекрестилась и вновь взялась за одевание Анжель. А та не знала, чему более удивляться: изысканности белья и редкостной красоте темно-синего бархатного платья и меховых полусапожек из тонкой кожи, в которые обряжала ее мамушка, или той истовой нежности, которая звучала в ее голосе, когда она рассказывала о своем барине.

– Это не тут было, а в имении княжьем родовом, на Орловщине: здесь просто угодья их охотничьи. Барыня наша была женщина жалостливая, сама только что родила. Вот она и взяла меня в кормилицы, чтоб тоску мою утишить. Я бабенка крепкая, грудастая была, что буренка, – выкормила моего ненаглядного Никитушку! – Она вдруг осеклась, прихлопнула рот ладонью. – Ох, что ж я рот раззявила, болтушка неболтанная! Князь мне ведь не велел имя свое выказывать – пусть, мол, она сама меня вспомнит!

Анжель так вздрогнула, что мамушка от неожиданности выронила ее недоплетенную косу, и золотистый тяжелый жгут больно ударил Анжель по спине. Вчерашнее наваждение начиналось снова!

– Да успокойся ты! – сказала Матрена Тимофеевна. – Ишь, побелела: лица на тебе нет! Забудь, что слышала, я просто невзначай обмолвилась. Это ваши с барином дела – вы с ним сами и объясняйтесь!

И она сопроводила ее в маленькую столовую, где уже сидел в одиночестве барин.

При виде его Анжель замерла, а он вскочил с такой стремительностью, будто готов был перескочить через стол к ней, однако суровый взор Матрены Тимофеевны пригвоздил его к месту, заставил пробормотать сдавленным голосом какие-то общие слова о погоде и самочувствии и снова сесть.

Кушанья были хоть куда! Анжель охотно отдала должное всякому блюду, однако, бросив невзначай взгляд в окно, увидела, что солнце уже в зените. Похоже, они с русским барином совместили завтрак с обедом... И краска смущения залила щеки Анжель при воспоминании о том, почему это произошло.

– Приношу вам свои извинения, мадам, – глухо проговорил в это время молодой князь, не отрывая взора от серебряного ножа. – Видите ли, я принял вас за одну свою давнюю знакомую... Было время, когда сердце мое принадлежало ей всецело. Казалось, и она от меня без ума, а на самом деле безбожно обманывала меня для одного вертопраха, чье имя более напоминало прозвище обезьяны. С ним она и сбежала впоследствии. Жаль, что я не успел для нее застрелиться! – усмехнулся он, и Анжель едва сдержала возглас: «Какая она дура!»