Князь сердца моего - Арсеньева Елена - Страница 21

Постепенно солдатик в рассказе начал главенствовать; Ангелина же стушевалась и бочком-бочком двигалась от фонаря в тень, а Никита, глядевший на нее тяжелым взором, безотчетно подвигался за ней, не замечая, что Ковалев примолк и вместе с Меркурием и капитаном с величайшим любопытством следит за этими маневрами. И все трое громко ахнули, когда Никита, сделав стремительный бросок, цапнул Ангелину за руку и рванул ее к себе.

– Ты почему домой не пошла, как я велел? – спросил он тихо, но в голосе его слышалась гроза, отчего Меркурий взвился и выкрикнул звенящим голосом, повинуясь зову ревнивого сердца:

– Да как вы смеете так разговаривать с дамой, господин поручик?!

И эта вспышка почему-то никого не удивила, тогда как дальнейшие слова Никиты: «Да вот уж смею, коли я жених ей! Люблю ее, если надобно, всему свету об том сказать готов!» – исторгли единодушный вскрик изумления и у Ангелины, и даже у капитана... И только Меркурий, побледнев так, что это было видно даже в зыбком свете фонаря, постоял мгновение, а потом пошел на неверных ногах куда-то в темноту.

У Ангелины сердце защемило, и, бросив умоляющий взгляд Никите, она торопливо погладила его пальцы – и была несказанно счастлива, когда он – медленно, нехотя – разжал руки и выпустил ее.

Между ними все было сказано сейчас: она принадлежала Никите душой и телом и не могла шагу более ступить без его согласия, однако ей было непереносимо, что в этот миг величайшего счастья друг ее Меркурий останется несчастен и безутешен, а потому долг ее сейчас – пойти за ним и примирить с неизбежным. А Никита как бы ответил ей, что любит ее и за эту жалостливость, и за милосердие, а все же пусть она не забывает, что принадлежит ему телом и душой, впрочем, как и он ей.

Луна-предательница царила на чистом, без единого облачка небе, и Ангелина тотчас нашла, кого искала.

Меркурий плакал, уткнувшись лицом в грубо тесанные доски забора, и это укололо Ангелину прямо в сердце, она сама чуть не зарыдала от его страдания.

– Ох, ну что ты? – прошептала беспомощно. – Не надо, бога ради... Ну не молчи, скажи что-нибудь!

– Говорится: от избытка сердца уста глаголют, а у меня от избытка сердца уста немолвствуют, – не оборачиваясь, брякнул Меркурий.

Ангелина невольно улыбнулась: ее разумный друг верен себе!

– Ты не сердись, – ласково прошептала она. – Я его давно люблю, еще с весны! – «Ничего себе – давно», – подумалось тут же; и все же «с весны» означало – «до войны», а это будто целая жизнь с тех пор прошла.

– Как я смел бы сердиться? – шепнул в ответ Меркурий, кося на нее заплаканным блестящим глазом. – Счастия аз недостоин. Все по воле Господа свершилось, тем паче...

Он не договорил. Его перебил чей-то голос, и звук его, и нерусский выговор, и то, что он произносил, – все это было так внезапно, так ужасно, что Меркурий и Ангелина замерли, будто пораженные громом.

– У каждого своя добродетель и своя правда! Как различить, кто более угоден Богу или дьяволу: ты, праведник, она, эта дешевая шлюха, – или я, который сейчас убьет вас?

И в то же мгновение из густой тени забора вышел человек, и луна ярко высветила двуствольный пистолет, и саблю в его руках, и его распухшее, в кровь разбитое лицо. И кровью залитые рыжие волосы...

Моршан!

– Нет... – прошептала Ангелина, и Моршан в ответ щербато оскалился:

– Да!

При этом щелочки глаз его неотрывно следили за Меркурием; острие сабли стерегло каждое движение юноши, и, повинуясь выразительному жесту Моршана, Ангелина и Меркурий вошли вслед за ним в непроницаемую тень, где к боку Ангелины тотчас приткнулся пистолет, а к шее Меркурия прижалось лезвие сабли.

– Да, это я! – прокаркала тьма голосом Моршана. – Кулаков нескольких пьяных русских мужиков маловато, чтобы меня прикончить.

По-русски этот француз говорил очень недурно. Только вот акцент...

– Кстати, Ламираль и Сен-Венсен тоже здесь! – сообщил Моршан. – Да, да, мы все трое здесь... И все благодаря тебе.

– Что? – выдавила Ангелина, и Моршан с явным удовольствием ответил:

– Ты, красотка, указала нам путь! Ты нашла эту щель в заборе, эту ловушку для дураков, возле которой хитроумный капитан поставил часового. Сунься туда кто-то из нас – всему бы делу конец, но часовой схватил тебя... И пока вы орали друг на друга, мы без помех вошли. – Заметив, как Ангелина повернула голову, Моршан сказал: – Нет, нет, они не здесь! Они в том сарае, где гондола. Ваша «лодка-самолетка».

Меркурий шумно вздохнул, и Моршан резко повернулся в его сторону:

– Стой тихо, не то лишишься головы! Я был лучшим рубакой в старой гвардии императора, а еще до этого с полувзмаха снес головы не одному десятку проклятых «аристо» у нас в Шампани.

Он говорил и говорил, словно в каком-то опьянении, и Ангелина вдруг поняла, что это и впрямь опьянение победой: Моршан чудом избег смерти, его сообщники тоже живы, и дело, которое он уже считал проваленным, похоже, выгорит.

– Вы сожгли Москву, чтобы наша армия подохла там с голоду, – с ненавистью прошипел Моршан. – А мы сожжем ваш корабль, эту надежду старика Кутузова, а заодно устроим хороший костер в этом паршивом русском городе. Вы ведь, кажется, говорите: «Нижний – брат Москвы ближний»? Ну так оба брата обратятся в пепел.

Ангелине его угрозы казались сущей нелепостью: как это – трем французам сжечь целый город?! И тут она услышала стон Меркурия:

– Баллон... баллон наполнен горючим газом!

«Ну и что?» – хотела спросить Ангелина, которая даже и слова-то «газ» отродясь не слыхала, однако в голосе Меркурия звучал такой ужас, что ее тотчас же забило мелкой неудержимой дрожью.

– Да, мы знаем, что сегодня Дружинин намерен увести аппарат Леппиха в Санкт-Петербург. К подъему шара все готово. Да вот!.. – Голос Моршана вдруг сорвался на хрип: – О Пресвятая Дева Мария! Я не мог и вообразить...

Он умолк, околдованный зрелищем, которое внезапно открылось перед ним.

В безоблачно-ясном темно-синем небе, под огромным белым диском луны вдруг возвысился над землею огромный шар и завис, едва подрагивая от легчайшего прохладного ветерка, словно красуясь перед всем миром своими округлыми боками, на которых серебряно играли лунные блики, – рвущийся в вышину, прекрасный, живой, невообразимый летучий зверь!

Безмолвие владело крепко спящим городом, и Ангелина с детской обидою подумала вдруг, что завтра никто, даже дед, даже княгиня Елизавета, не поверит ее рассказам. Чтобы поверить, надо увидеть своими глазами, а завтра воздушный корабль уже будет далеко...

О Господи, но наступит ли завтра?

Она невольно застонала, и, как громкое эхо, ей отозвался крик Меркурия:

– Капитан! Уводите корабль! Скорее! Ско...

Он не договорил, и Ангелину обожгла мысль, что крик его мог быть не услышан, не понят... И тут почти тотчас же невдалеке послышались торопливые шаги и голос Никиты:

– Ангелина! Где ты?!

– Молчать! – прохрипел Моршан, и ледяное дуло уткнулось в горло Ангелины. – Молчать, не то – смерть!

Меркурий рванулся... Потом резко, коротко просвистела сабля, и горячие капли обожгли руку Ангелины.

Острый, пряный запах крови вдруг ударил в ноздри, тошнота подкатила к горлу... И никогда, даже впоследствии, не могла Ангелина распознать наверняка, явью или кошмаром помраченного рассудка было то, что она увидела в следующее мгновение.

Из густой тени забора выкатился какой-то круглый предмет, тускло блеснули остекленевшие глаза и оскаленные в предсмертном крике зубы, а потом – о Господи! – обезглавленный Меркурий рванулся на яркий лунный свет, воздев руки, словно взывая о помощи, сделал три неверных шага... И рухнул, успев и мертвый предупредить об опасности товарищей.

Ангелина еще успела услышать стук его тела, тяжело павшего на деревянные мостки, и этот звук слился в ее ушах с многоголосым криком ужаса... Все замелькало в глазах, шар взмыл, заслоняя собою луну... А потом земля и небо поменялись местами, и для Ангелины настала темная, беспросветная ночь беспамятства.