Князь сердца моего - Арсеньева Елена - Страница 13

Зачем? Какая такая важная птица этот монастырский приемыш? Кому столь нужна его жизнь – вернее, его смерть? Не знала Ангелина, а все ж вещая женская душа покоя не находила. Черные мысли терзали ее, а поделиться было не с кем: старый князь с княгинею не верили, что кто-то решился бы причинить зло тишайшему Меркурию, а самого его в доме Измайловых уже не было. Сразу после странной той ночи приехал за ним Дружинин и увез его на Арзамасскую заставу, куда уже прибыли сто тридцать тяжело груженных подвод в сопровождении многочисленного конвоя. Востроглазые зеваки успели увидеть, как усталые солдаты переносили во двор какие-то шары, странные сооружения из стальных прутьев, рулоны тафты и множество вовсе непонятных вещей, причем руководил ими не только капитан Дружинин, но и Меркурий. Более он к Измайловым не возвращался, только передал Ангелине с оказией, на словах, свой сердечный привет и просьбу – о нем более не тревожиться.

Легко сказать!

Ангелина обиделась. Она одна, можно сказать, спасла Меркурия от смерти, выходила его, утешала после того ночного кошмара – и вот он отвернулся от нее, как от ненужной вещи, и ушел заниматься своими таинственными делами.

Меркурий в ее глазах стал еще одним мужчиною, который получил от нее все, что хотел, – и бросил ее. Никита Аргамаков взял ее тело, ее страсть. Меркурий – ее дружбу и привязанность. Оба взяли ее как могли – и бросили. Отшвырнули!

И в том состоянии глубочайшего оскорбления, в коем пребывала Ангелина, для нее благотворным елеем явилось приглашение Фабьена пожаловать к ним в дом, на бал, даваемый в честь его именин.

Впрочем, надо отдать Ангелине справедливость: чуть только оскорбленное тщеславие ее было удовлетворено, она осознала всю щекотливость своего положения.

Мало что идет война! Армия разбита, враг в Москве. И сейчас идти плясать под веселую музыку в доме соотечественников Наполеоновых? Как бы радоваться вместе с ними страшному поражению России?! Вежливый отказ Ангелина написала сама, даже не сочтя нужным обременять деда с бабушкою, однако отослать свое письмо не успела: в доме Измайловых объявилась нежданная гостья – маркиза д’Антраге.

Она была все такая же: таинственная и очаровательная. Засвидетельствовав свое почтение Измайловым и преодолев первую натянутость, познакомилась со своей заочной протеже – Ангелиною – и передала несколько комплиментов от мадам Жизель уму, красоте и нраву молодой баронессы. Ангелине было приятно, хотя и стеснительно. Тактичная маркиза сменила тему и принялась рассказывать о путешествии по России, которое предприняла в разгар войны знаменитая французская писательница мадам де Сталь.

– Насколько мне известно, ее болтливость отчасти стала причиною поимки королевской семьи в Варенне?[20] – сухо произнесла княгиня Елизавета.

– Mon Dieu![21] – в ужасе вскинулась маркиза. – Это нонсенс! Слишком многие были осведомлены о плане бегства королевской семьи. Может быть, госпожа де Сталь и проболталась кое-кому об этом в Национальном собрании... Но это не помешало королевской семье ускользнуть из Тюильри! Впрочем, о том вам известно лучше, чем мне! – тонко улыбнулась маркиза, и Елизавета не могла не улыбнуться с гордостью в ответ, ибо среди тех, кто, рискуя жизнью, пытался спасти королей-мучеников, была ее дочь баронесса Корф.

Ангелина скромно сидела в уголке, слушала с интересом и думала, что, пожалуй, она прежде ошибалась, составив о госпоже де Сталь невысокое мнение из-за двух ее романов. Коринна[22] казалась Ангелине сумасшедшей, безнравственной особою, место которой – в доме умалишенных за ее бегание по Европе в намерении отыскать своего дурака Освальда. «Дельфина» была и того хуже.

Непонятно почему маркиза с таким восторгом говорит о даме, пишущей столь неприятные вещи. И все-таки Ангелина не могла понять, зачем появилась маркиза и к чему клонит. И вдруг все разъяснилось.

– Мадам де Сталь поражена великодушием русских, – сказала маркиза, глядя на хозяев дома с каким-то странным, почти умоляющим выражением. – Она говорила на языке врагов, опустошающих вашу страну, однако говорила о своей ненависти к монстру Бонапарту – и ее в гостиных Петербурга принимали как родственную душу. Ах, мне известно, сколь сурово обошелся с моими соотечественниками граф Ростопчин, но это случай особенный и тем более оскорбительный, что французы, нашедшие убежище в России, и впрямь почитают ее своей родиной, готовы жизнь за нее отдать!

Князь и княгиня вежливо согласились, что всех мерить на один аршин негоже, вот взять хотя бы графиню де Лоран, которая столько сил положила в госпитале: там до сих пор добром ее вспоминают...

– О, как вы бесконечно добры! – перебила маркиза д’Антраге, и в ее глазах проблеснули слезы. – Так, значит, я могу сказать моей кузине, что вы принимаете ее приглашение быть на балу в честь именин Фабьена?

Измайловы откровенно опешили. Одно дело – признавать несомненные достоинства мадам Жизель, и совсем иное – плясать на балу в ее доме в тяжкую годину войны с французами!

А маркиза, вмиг почуяв их замешательство, тут же перешла в наступление:

– Я прошу вас... умоляю не отказать, поддержать нас всех! Прошу вас быть на балу во имя милосердия, во имя исполнения клятвы Марии, наконец!

– Клятвы Марии? – вскинула брови Елизавета. – О чем вы?

– Однажды ваша дочь дала мне слово исполнить всякую мою просьбу. Это было более двадцати лет назад, но ни разу я не напоминала о том обещании... напоминаю только сейчас!

Елизавета невольно потупилась. Как ни много рассказывала ей дочь о своей жизни во Франции, в этих откровениях оставалось еще много темного, неясного. Кто знает, чем была некогда Мария обязана этой загадочной маркизе, какую клятву могла ей дать!

– Будь по-вашему, – сказала Елизавета. – Мы примем приглашение!

Если князь и хотел поспорить с женою, то не успел: маркиза набросилась на них с такими бурными изъявлениями благодарности, так ловко перевела беседу в иное русло, поведав о своем намерении уже скоро быть в Лондоне, увидеть Марию, что Измайловы думали теперь только о дочери и о том, какие слова привета передаст ей от них маркиза.

Ангелина тоже чувствовала облегчение, что не придется наносить тяжкую обиду мадам Жизель и Фабьену, однако ее не оставляло ощущение, что маркиза д’Антраге достаточно ловко обвела их всех вокруг пальца... А зачем ей это понадобилось – бог весть.

Непонятно какие причины побудили многих именитых нижегородцев принять приглашение графини де Лоран, однако собрание в ее доме оказалось весьма оживленным, но почтенных лиц явилось весьма мало: все больше молодежь, как если бы все родовитые горожане откупились сыновьями и дочерьми, подобно Измайловым, которые не нашли в себе сил быть у француженки, однако Ангелину отпустили беспрекословно.

Танцы следовали один за другим беспрерывно. Все танцевали как ошалелые – чему во многом способствовало шампанское, щедро разносимое лакеями.

Фабьен сбился с ног, пытаясь оказать равное внимание всем дамам, но чаще прочих танцевал все-таки с Ангелиной. Все нежнее от танца к танцу сияли его глаза, крепче сжимали ее талию его руки. Его возбуждение росло, и, оказавшись прижатой к нему в сумятице котильона, Ангелина ощутила бедром его напрягшуюся плоть.

Она испуганно уставилась в темные глаза Фабьена, и в них вдруг вспыхнул такой пожар, что Ангелина опешила. По его лицу прошла судорога с трудом сдерживаемого желания, и хриплый шепот: «Je vous aime! Je vous desire!»[23] – поверг Ангелину в полное смятение. Казалось ей, все увидели, что творится с Фабьеном, все услышали его слова. На балу столько девиц, но только к ней, Ангелине, он осмелился обратиться так непристойно. Опять она опозорилась, опять оказалась хуже всех!