Имидж старой девы - Арсеньева Елена - Страница 60

И поговорить в их присутствии никак не удается. Ни о наших отношениях, ни о деле.

Кончается все тем, что мы извлекаем из ракушек последние мули и, отказавшись от десерта, даже не попросив кофе, выскакиваем на улицу. Почти против двери кинотеатр, на котором фиолетовыми буквами светится название: «Pigallе». Чуть вдали разливается красное зарево над «Мулен Руж». На углу сияющая витрина предлагает девушек – мужчинам, юношей – женщинам, а также однополую любовь – тем и другим. Бертран озирается, и такое впечатление, что до него только сейчас начинает доходить, куда он меня привел. И вместо того чтобы фланировать дальше по Пигаль, он резко сворачивает вниз по рю де Марти, которая ведет прямиком к церкви Нотр-Дам де Лоретт, а там до нашего дома рукой подать.

– Ты узнал что-нибудь? Что? – я сразу перехватываю инициативу, потому что он пытается обнять меня. – Видел Фюре?

Я рассчитала точно: во всем мире первым делом – самолеты, ну а девушки, а девушки – потом.

– Целый день провел вне дома, а мобильник нарочно отключил. Так что если Фюре и приходил за информацией, то меня не застал. Ладно, потом решу, что с ним делать, – легкомысленно отмахнулся Бертран. – Со списком работать было гораздо интересней. Я немного ошибся: в нем не только антиквары. Есть и они, конечно: конкретно те, кто работает одновременно со старинной мебелью и частной перепиской. Как правило, все эти антиквары продавали или покупали вещи Вернона, Шемизье и Курбо. Тебе что-нибудь говорят эти фамилии?

– Только о Верноне слышала. Кабинетная мебель начала позапрошлого века, правда? У моего бо фрэр есть чудное бюро его работы.

Бертран смотрит на меня, чуть нахмурясь:

– А ты не знаешь, оно застраховано?

– Представления не имею, – пожимаю плечами. – А что?

– А то… – Бертран медлит, как бы колеблясь: говорить или нет. – А то, что параллельно в списке идут фамилии коллекционеров, которые в СА «Кураж» страховали изделия Вернона, Шемизье и Курбо. Короче, не хочу тебя пугать, но уже трое антикваров и коллекционеров, не считая известного тебе Мигеля Бове, покинули этот мир – причем не по своей воле.

– Что?! Ты шутишь?!

– Да разве такими вещами шутят? Одно могу сказать в утешение: фамилии Мориса я ночью на мониторе Фюре не видел. И слава богу! У меня такое ощущение, что оказаться в списке Фюре, мягко говоря, вредно для здоровья!

– Ночью? – тупо повторяю я. – Не видел фамилии? О господи боже ты мой! Но ведь ночью ты… ты не все время смотрел на монитор!

– Да, – Бертран резко поворачивается и обнимает меня. – Не все время. Часть его я смотрел на тебя… Послушай, – добавляет он несмело, – я знаю, что твой бо фрэр вернулся, что к тебе идти невозможно. Но вот же, совсем рядом, мой дом! Моя квартира! Почему бы нам не зайти туда? Пусть ненадолго. Ну хотя бы на час!

– Как ты можешь? – бормочу я. – Ты сообщаешь мне такие кошмарные вещи – и хочешь, чтобы я после этого отправилась к тебе. Я не могу. Я должна все сказать Морису. Может, он в опасности! Ты сам сказал, что оказаться в списке Фюре – вредно для здоровья!

Но Мориса в том списке все-таки нет… Так что взрыв моей тревоги несколько преувеличен. И Бертран это мгновенно просекает.

– Послушай, – спрашивает он с умоляющей интонацией, – что случилось? Что изменилось с вечера… в смысле, с ночи… в смысле, с тех пор, как мы расстались?

Я молчу и отвожу глаза. Сказать-то нечего. Разве только начать объяснять, что для меня значит Кирилл. Но тогда Бертран вправе будет спросить, почему этот неведомый Кирилл совершенно ничего не значил для меня ночью?

И это правда! Не значил! Когда я была с Бертраном, я не думала про Кирилла!

Это открытие заставляет меня споткнуться.

За разговором мы и не заметили, как спустились по рю де Марти и миновали Нотр-Дам де Лоретт. Париж кажется огромным только туристам. Когда привыкаешь к нему, понимаешь, что центр относительно невелик. Поэтому, как ни далеко находится Сакре-Кер от квартала Друо, расстояние между ними можно преодолеть за десять минут. Особенно если спускаешься с холма, а не поднимаешься. Подниматься крутовато, но мы с Бертраном шли вниз. И моя улица Шо-Ша оказалась уже совсем рядом. Она по-прежнему весьма живописно украшена клочьями газет, черными пакетами с бытовым мусором и заставлена зелеными контейнерами. Чокнутые мусорщики все еще бастуют!

– Ну и что ты скажешь Морису? – Бертран вдруг сердито дергает меня за руку. – А? Что скажешь? Откуда у тебя информация о Фюре и его компьютере? В окошко увидела? Но простым глазом ничего не разглядишь. Тебе придется признаться, что я был ночью у тебя в комнате. И то он вряд ли поверит, если я не соглашусь подтвердить твои слова относительно списка антикваров и коллекционеров. А твой бо фрэр – парень проницательный. Да и вообще – взрослый, все понимает. Он мигом поймет: я был не только в твоей комнате, но и в твоей постели. Хороша же ты будешь после этого в глазах его и твоей сестры! И если они бросят нам в лицо обвинения в распутстве, я не стану отрицать! Более того, я признаюсь. Расскажу все в подробностях!

Я столбенею на перекрестье улиц Прованс и Шо-Ша.

– Как – не станешь отрицать? Как – расскажешь в подробностях?!

– Ну хорошо, – делает откат Бертран. – Я не скажу ни слова и буду уверять, что занимался исключительно слежкой за Фюре. Но только при одном условии…

– При каком?!

Он заступает мне дорогу. Теперь мы смотрим в глаза друг другу. И я вижу, что он не шутит:

– Ты сейчас пойдешь со мной – ко мне. И пробудешь у меня самое малое час. Поняла?

Я не верю ушам:

– Ты меня что, шантажируешь?!

– Да, – с усмешкой отвечает Бертран. – Совершенно верно. Именно это я и делаю.

– Но это… это низко! Непорядочно!

– А с чего ты взяла, что я порядочный человек? – он холодно вскидывает брови. – Я – всего лишь частный детектив. А эта работа отнюдь не предполагает высоких моральных качеств. Более того, мы часто действуем в самом тесном контакте с криминэль – с преступниками. Ну и… сама понимаешь, я многого от них набрался. Поэтому – да! Я тебя шантажирую. И буду продолжать это делать! А ты, чтобы спасти свое доброе имя, будешь со мной спать. Поняла?

И его губы впиваются в мои, приоткрытые для того, чтобы дать вырваться из моей груди бушующему там негодованию.

Спустя два часа – два, два, а отнюдь не час! – мы снова выходим на улицу Шо-Ша. Через полквартала наш подъезд, мало ли кого из знакомых можно встретить, даже «прекрасный брат» иногда выходит прогуляться перед сном, – но мне море по колено. Бертран держит меня под руку, потому что я отчего-то слегка пошатываюсь. Странно – и ведь не пила ни капли, хотя Бертран предлагал мое любимое белое «Шатли». Однако полное впечатление, что я хватила немало шампанского, да не просто так, а в гремучей смеси с мартини бьянко. К тому же меня почему-то разбирает смех. А Бертрана это злит. Он то и дело встряхивает меня и ворчит:

– Ну что ты смеешься?! В тебе нет никакой романтики. И вообще ты – распутница, я сразу это понял!

Я хохочу…

Конечно, налицо явный сдвиг по фазе. Слово «распутница» в моем представлении применимо только к Арине. К Арине, а не Катерине! Однако сейчас оно мне безумно нравится. И я от полноты чувств вдруг начинаю распевать в стиле моего любимого «Бони М»:

– Ра-Ра-Распутин, Лавер ов зэ рашен квин!

И осекаюсь, заметив синий «Ситроен», стоящий под фонарем практически против нашего подъезда.

Мало ли синих «Ситроенов» на свете, особенно в Париже, где это как бы фирменный автомобиль (французы великие патриоты вообще, а своей автомобильной промышленности – в частности), но не из него ли несколько дней назад выбрался некий суслик, обернувшийся хорьком?..

Зачем он здесь? Неужели Фюре опять засел в своем кабинете, всматриваясь в окна дома напротив? Или… За тонированными стеклами «Ситроена» ничего не различить, но не может ли статься, что Фюре устроил засаду на сей раз в автомобиле? Он ждет нас с Бертраном. И мы, как зайчики, припрыгали прямо к нему. И сейчас…