Имидж старой девы - Арсеньева Елена - Страница 38

Бергер покачал головой. Рассказ Чехова «Душечка» – вершина постижения женской натуры. Мимикрия – вот основное ее свойство. Его подруга, это бело-розовое пирожное безе, в совершенстве владеет неформальной лексикой. Кстати, инвективной тоже, причем в таком объеме, что даже Бергер, отнюдь не пансионерка, иногда краснеет.

– Вот эти-то, не побоюсь сказать, юные пионэры и обнаружили нашего недобитка, – продолжала его «душечка». – И тотчас доказали, что на нашу молодежь льют помои совершенно напрасно, ничто человеческое ей не чуждо. Плюнули на свои криминальные игры, не поскупились включить мобилу и вызвать «Скорую». Отвезли недобитого в ближнюю больницу, а уже на другой день пострадавший смог дать первые показания милиции, поскольку обо всех случаях с огнестрельными ранениями врачи обязаны докладывать в органы, что ты и сам знаешь. Девчонок моих он описал подробнейшим образом, назвал их фамилии, имена, отчества, ну, а тамошние ребята своих лялек знают наперечет. Мигом выловили их на рабочих местах, законопатили… Правда, одна из них вымолила – уж не знаю, каким местом! – разрешение позвонить. Сообщила отцу, а отец у нее не кто-нибудь, а депутат Госдумы, ты представляешь?! Что характерно, от Нижегородской компартии.

– В семье не без урода? – хмыкнул Бергер.

– Точнее, не без двух, – уточнила дама. – Папашка – еще та какашка! Даже неизвестно, кто из них двоих хуже: эта малолетняя преступница или он, лицемер и фарисей, вдобавок записной алкаш. А впрочем, он богат до безобразия, как и все эти мизерабли, Жаны Вальжаны недоделанные, поэтому я и не отказалась на него работать, когда он начал умолять спасти доченьку. Да и знакомы мы сто лет, он ко мне когда-то клинья бил, только я терпеть не могу идейных идиотов!

– Слушай, – чуточку сконфуженно сказал Бергер, – извини, что перебиваю, но ты не объяснишь мне, кто такие эти самые мизерабли, а? Очень часто слышу последнее время это слово, а понять не могу.

У него уже вяли от словесных инвектив уши, а по опыту он знал, что вернуть даму на путь нормальной лексики можно только одним способом: спросить у нее что-нибудь этакое, заумное. Ее хамелеонская натура тут же срабатывала, и дама опять превращалась в интеллектуальную карамельку.

– Мизерабль – по-французски отверженный, – пояснила она. – У Виктора Гюго роман такой есть – «Отверженные», главный герой – раскаявшийся каторжник, благородный мизерабль Жан Вальжан, типа, невинная жертва жестокого буржуазного общества. Сделался божьим промыслом очень богат и всего себя отдал добрым деяниям. Наши, отечественные бывшие каторжники и мизерабли разбогатеть-то разбогатели, да вот никак не решатся встать на следующую ступеньку. Как говорится, труд может превратить обезьяну в человека, а богатство – наоборот.

Дама перевела дух.

– Ну вот, – проворковала она. – Я пытаюсь сделать из его дочки и ее подружки невинную жертву тех, кто обманом вывозит русских красавиц в Арабистан и Турцию, на потеху всяким черномазым развратникам. Выпросила разрешения повидаться с раненым. Поговорить с ним, выяснить, как настроен… Приехала в эту богом забытую больничку, нанюхалась жутких вонизмов типа тушеной капусты и жареной тухлой рыбы… есть, есть вечные ценности, можешь мне поверить! – вошла в палату на шестнадцать человек…

– На шестнадцать?! – в ужасе вскричал Бергер. – Быть того не может!

– Ну на восемь, какая разница? – Он просто-таки услышал , как его приятельница дернула плечиком. – Вот уж где мизерабли в полном смысле слова! И вдруг я вижу среди них знакомое лицо…

– Того самого парня? – суховато осведомился Бергер. – Значит, ты с ним знакома?

– Скажем так – я знаю, кто он и как его зовут, – дипломатично ответила дама. – У меня есть одна приятельница – местная знаменитость, детективы кропает, в Москве издается напропалую, – и ей для правды жизни нужно было побывать в ночном клубе. Сама она дама скромная, чего по ее писаниям никогда не скажешь, одна идти постеснялась, потащила меня с собой. Пошли мы в «Барбарис» – прелестное местечко, скажу я тебе! – и увидела я там распрекрасное танцевальное шоу. Особенно хорош был солист. Без преувеличения скажу – все дамы на него запали с первого взгляда, очень красивый, ну правда, очень. И вообрази – именно его я вижу в этой безумной больничке! Худой, бледный, под глазами чернота, а глазищи у него и без того черные-пречерные…

В голосе дамы зазвучали мечтательные нотки, но она тотчас вернулась к деловому тону:

– Я поговорила с тем раненым торговцем женской плотью, выяснила для себя, что хотела. Пока он, конечно, скрежещет зубами и требует самое малое четвертовать бедных шлюшек, но ладно, еще не вечер, у него и у самого рыльце в большо-ом пушку! Подделка документов, и пистолет его. Как-нибудь поладим, думаю, папа-коммуняка нажмет небось на все педали! Ну вот… Все время, пока я пробыла в палате, моя персона возбуждала живейший интерес аборигенов. Всех, кроме моего черноглазого знакомца! Он лежал, отвернувшись к стене, согнувшись – словом, завязавшись тугим узлом. Потом, когда я уходила, двое самых галантных палатников вызвались меня проводить. В благодарность я их угостила сигаретками и вскользь спросила, что-де за парень у окошка в комок сжимается. Тут-то они и поведали мне историю его приключений. А еще сказали, что у парня полная потеря памяти, ни имени, ни адреса домашнего не помнит. Но это, по их мнению, туфта, потому что он при виде каждого нового человека буквально синеет от страха, а когда пришли из милиции снимать допрос с этого, простреленного, наш парень, думали, под кровать спрячется. И лекарства, которые ему дают, все втихую выбрасывает, колоть же себя не дает, якобы боится уколов. Микстуры тоже не пьет. В этом смысле даже хорошо, что там больница такая бедная-пребедная, никто никого особо и не лечит, по принципу «здоровый и так выживет, а больной всяко не жилец». Ребята, мои осведомители, народ тертый, уверяют, мол, с парнем этим случилось что-то криминальное, а в несознанку он играет от страха. Я спросила, приходит ли к нему кто-нибудь. Нет, говорят, никого не было… Само собой, вернувшись домой, я немедленно разузнала, не было ли среди лиц, объявленных как пропавшие, Кирилла Туманова. Это его так зовут, нашего красавца, – пояснила дама как бы в скобках, – Кирилл Туманов. Нет, никто его не ищет. Ну, ты знаешь, я барышня настырная! – Подруга Бергера игриво хихикнула. – Что я сделала? Я разузнала по справочной телефон этого Кирилла и позвонила ему домой. Позовите, дескать, к трубочке… И мне отвечает какая-то вальяжная тетенька, видимо, маманя: а Кирилла нет, он неделю назад в Париж уехал на три месяца, вернется только в начале декабря. Как тебе это понравится?

– В Пари-иж?! – ошеломленно протянул Бергер, для которого это слово сверкало и сияло, как башни Изумрудного города – для Элли и ее друзей. – Ну, это не шуточки. То есть ты ошиблась, я так понимаю? Обозналась?

– Ничего я не обозналась! – обиделась его приятельница. – У меня зрительная память абсолютная, раз увидела человека – все, сфотографировала! Это он, Кирилл!

– А ты случайно не позвонила в аэропорт и не разузнала, был ли среди пассажиров на Париж такой Туманов? – хмуро спросил Бергер.

– Нет, это сделаешь ты, – ответила дама. – Мне фиг кто скажет, сам понимаешь. В смысле, по телефону. Вот если бы я туда приехала и начала обольщать направо и налево, тогда конечно! Я бы все узнала, не сомневайся! Но тащиться за тридевять земель мне совсем неохота, даже ради прекрасных черных глаз Кирилла. Вот я и решила тебе позвонить и пробудить твое чувство справедливости – выясни, что произошло. В конце концов, это твоя работа!

Бергер тяжело вздохнул. О его неприязни к чернооким смазливым особям мужского пола уже было упомянуто. Вторым раздражителем в рассказе его приятельницы стало упоминание о ночном клубе «Барбарис». Так уж вышло, что именно с этим клубом была связана история трагического самоубийства Риммы Тихоновой, о чем Бергер до сих пор не мог вспоминать спокойно.

Ему очень хотелось сказать: «Я не могу начать работу, пока меня не попросит об этом сам Туманов. У нас так не принято!» Или, к примеру – самое простое! – отговориться занятостью. Ведь он и в самом деле был занят! Не Валентиной Терешковой, понятно, а серьезными делами о подкупленном свидетеле, о беспредельщике-участковом, о шантажистке, которая не дает отцу видеться с ребенком, за каждую встречу требует безумных денег, совершенно раздела и разула мужика, который безумно любит дочку… Да мало ли! Лучше делом Симанычева на досуге заняться – в порядке, так сказать, умственного тренинга!