Государева невеста - Арсеньева Елена - Страница 26

Теперь каждый день приносил известия о том, что состояние больного ухудшается с удивительной быстротой. Поговаривали уже не просто о тяжелой хвори – ожидали близкой кончины князя! Ведь, кроме харканья кровью, сильно ослабляющего Меншикова, с ним бывала каждодневная лихорадка, внушающая лекарям серьезные опасения. Приступы были так сильны, так часты, что лихорадка перешла в постоянную. А в одну из ночей со светлейшим случился такой припадок, что думали о его неминуемой смерти…

Все это время, как и обычно, в доме на Преображенском толклось великое множество народу, однако искали общества не больного старого министра, а здорового молодого царя. Марию поражало, насколько твердо и уверенно держался ее жених, оказавшись внезапно без присмотра того, кто прежде руководил каждым его шагом, неуклонно готовя к будущей государственной деятельности, прививая благолепные, серьезные привычки и манеры. Взрослеющий мальчик как-то вдруг, мгновенно превратился в уверенного в своей полной безнаказанности юношу, который, вдобавок ко всему, был убежден, что всякий, даже самый неблаговидный его проступок будет если не с восторгом, то уж наверняка весьма снисходительно воспринят окружающими. В этом было видно влияние красавчика, озорника Ивана Долгорукова, ставшего любимцем царя, окончательно вытеснив Александра Меншикова. Отчасти Маша это понимала: более скучного и заносчивого существа, чем брат Саша, она в жизни не видывала! Он только и умел, что охорашиваться, спесивиться, задирать свой длинный нос да выговаривать царю: мол, не по чину государеву и то, и се, и это, а именно веселье, и забавы, и баловство – все, что щедро дарил ему Ванька Долгоруков. Да и она сама, Мария Меншикова, невеста государева… где ей было сравниться с этим фейерверком чувств, Елисавет! Они были как день и ночь, как свет и тень в глазах молодого царя: с одной стороны – сверкающие весельем Иван и Елисавет, с другой – сдержанные, замкнутые Александр и Мария, и если первые олицетворяли для Петра радость свободы, то вторые – путы обязательств.

Маша переносила женихово равнодушие с таким спокойствием потому, что ей-то от сего было ни жарко ни холодно. Чем реже встречалась она с Петром, тем лучше себя чувствовала. Да хоть бы и век его не видать! Сидела бы при батюшке, приглядывала за ним, больным, изредка отправляясь побродить по дому и заходя в малую гостиную, где ее оклеветал Бахтияр перед теткою, и неведомо, чем бы это кончилось, когда б не распахнулась дверь и не ворвался бледный от ярости человек в синем камзоле, придававшем диковинный отблеск его голубовато-стальным очам… Но еще чаще Маша забредала в шахматную комнату, чтобы вспомнить, как стояла вот здесь, а там стоял он, и хотя только руки их соприкасались, чудилось, и сердца, и тела, и души слились неразрывно…

Но не больно-то часто удавалось Маше теперь предаваться сладким грезам! Когда батюшка был здоров, он всецело брал на себя пригляд за легкомысленным женихом, не жалел ни времени, ни сил, чтобы находиться при императоре. Светлейший не увлекался охотой, но ради большой цели можно было пойти и на маленькие жертвы: вместе с Петром он несколько раз ездил на псовую охоту. Теперь же царь оставался без присмотра, и тетушка Варвара Михайловна решила, что это должно быть исправлено самым простым и естественным образом: участвовать в забавах царя отныне предстояло Марии.

К изумлению Варвары Михайловны, привыкшей к строптивости племянницы, та на сей раз ни словом не поперечилась. Но она так давно не езживала верхом – тетка запрещала, а ведь Маша любила верховую езду самозабвенно! Однако главной причиной сговорчивости было то, что дошел до Марии слух, будто Ванька Долгоруков всюду берет с собою своего родственника, князя Федора, и, уж конечно, на охоте тот бывает всенепременно.

Узнавши на другое утро, что невеста намерена отправиться с ним за компанию, Петр откровенно надулся. Ему, стараниями Ваньки Долгорукова и Елисавет, уже давно казалось, что требования политики чересчур жестоки, если вынуждают его жениться на этой красивой ледяной кукле (иначе он не называл невесту), лишенной для него всякой приятности, в то время как он увлечен самой обольстительной женщиной на свете (имелась в виду буйная Елисавет). Меншикова испортит своим присутствием любимую забаву! С ней же надо быть любезным, занимать беседою, принуждать себя к общению… Глаза Петра так и забегали; он бы и отказал, да неловко было: тень «батюшки» еще витала над ним. Пришлось пробормотать: «Cчастлив вас видеть, сударыня!» – и принять в ряды охотников новую амазонку, мимоходом отметив, что в седле она держится блестяще, а ее платье, сшитое на английский манер, обрисовывает великолепную фигуру. Петр загляделся было на высокую грудь и изящные плечи, но тут же рядом послышался капризный голосок Елисавет:

– Не пора ли, государь?! – И он махнул доезжачим, вмиг забыв про Марию и представив ее заботам кавалера, скакавшего с нею рядом. Как бы невзначай это оказался Федор Долгоруков.

Они обменялись только быстрыми взглядами и короткими приветствиями: Маша оробела, Федор держался настороженно. Лицо его было серьезно, светлые брови чуть нахмурены. Маша сочла, что он недоволен ее появлением, и приняла вид еще более холодный, чем всегда. Тут же она, впрочем, заметила, что Елисавет, необычайно хорошенькая в мужских шароварах, шапочке набекрень и в тугом кафтанчике, исподтишка поглядывает на князя Федора; да и великая княжна Наталья, которую охотничий наряд только портил (впрочем, не было еще сшито платья, кое пришлось бы ей к лицу!), бросала короткие, острые взгляды на молодого князя. Маша покосилась на тонкий, нервный профиль Федора – и ощутила, что слезы подступают к глазам от полной безнадежности своих тайных мечтаний. Попыталась встряхнуться, отвлечься, но, право же, нынешняя забава была не из тех, которые могли бы ее порадовать!

Обычаи псовой охоты были писаны не для июня – июля месяца, когда у всякого зверя маленькие дети и только человек жестокий может поднять на них руку. Понятно – гнать зверя по первой пороше или по белой тропе, по насту, да хоть по листу палому! То-то Маше никогда не приходилось слышать о добыче, привозимой царем и его компанией с этой так называемой вражистой охоты по черной тропе. Теперь она поняла, почему: охотились не для добычи, а для загона, для неистовой скачки по полям-лугам-рощам, для потравы посева, для шума и крика, – словом, для жестокой забавы, хотя снаряжено все было путем: в несколько мелкотравчатых [25] свор, с кричанами, голосом и стуком выгоняющих зверей из укрытий на борзятника, с доезжачими, со стремянным, ведущим особую, царскую свору… Ванька Долгоруков был начальником и распорядителем всей охоты, исполняя роль ловчего. Маша всегда его скрытно недолюбливала за самодовольство и развязность, а теперь возненавидела, когда он спустил с седла меченую, загодя отловленную лисицу, выждал, пока ошалевший от внезапной, непонятной свободы зверь заюлит своей рыжей шерсткою меж зеленых кустов, – и восторженным визгом дал знак к охоте. Елисавет и Петр подхватили истошным воплем – и охота понеслась за бедной лисою развернутым фронтом, беспощадно ломая мелколесье, вытаптывая траву, исторгая звуки рогов, нечеловеческие крики и заставляя все вокруг замирать в нерассуждающем ужасе.