Выбери любимый жанр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Гарем Ивана Грозного - Арсеньева Елена - Страница 23


23
Изменить размер шрифта:

Владимир Андреевич лениво зевнул. Похоже было, что все происходящее чрезвычайно утомило избалованного князя и он хотел бы, чтобы дело свершилось без его участия, одними хлопотами матушки.

«Да уж! – с бессильной злобой подумала Анастасия. – Эта старая ворона о своем вороненке позаботится!»

Ефросинья недавно посылала к царскому столу именинные калачи: ей сравнялось тридцать семь – и впрямь старуха!

– А ты что же сидишь, князь Владимир? – послышался новый голос, и отставший Никита Захарьин увидел Сильвестра, только что появившегося в покое.

– Не пускают! – высокомерно вскинула голову Старицкая, как всегда, отвечая за сына. – Не пускают нас к царю!

– Кто? – нахмурился Сильвестр.

– Я запретил ему входить туда, – выступил вперед Григорий Юрьевич. – Не полезно государю слышать поносные речи на себя и сына своего.

– Грех на том, кто дерзает удалять брата от брата и злословить невинного, желающего слезы лить над болящим, – сдержанно отозвался Сильвестр и двинулся в опочивальню, бесцеремонно обойдя Захарьиных.

– Да я присягу исполняю!.. – выкрикнул Григорий, однако священник его уже не услышал.

Дядя и племянник Захарьины переглянулись. Все знали о слабости, которую поп давно питал к князю Владимиру. Ходили слухи, что Сильвестр присягнуть-то Дмитрию присягнет, однако намерен просить царя назначить опекуном царевича не Захарьиных, а именно Старицкого. Но для родственников царицы это конец. И для Анастасии с сыном – тоже…

* * *

Анастасия приблизилась к постели мужа, ловя его взгляд. Он смотрел на царицу, слабо улыбаясь, но когда перевел взгляд на бояр, ставших в почтительном отдалении, лицо его посуровело:

– Что же вы, бояре? Такой шум учинили в покоях, что даже мне, хворому, слышно было. Царь тяжко болен, царь при конце живота своего лежит, а вы…

Анастасия припала лицом к его горячей, влажной руке.

– Слышал я также, что вы отказываетесь целовать крест нашему наследнику, царевичу Дмитрию, и присягать? – все так же негромко спросил Иван Васильевич, однако каждое слово его было хорошо слышно притихшим людям. – Лишь Иван Висковатый, да Воротынские оба, да Захарьины, да Иван Мстиславский с Иваном Шереметевым, да Михаил Морозов исполнили свой долг. Остальные-то чего мешкают?

Анастасия, приподнявшись, смотрела, как бояре отводят глаза и пожимаются, пятясь к дверям. Те, кто еще недавно громко кричал в приемной, сейчас боялись поглядеть в глаза царя.

Вдруг, посунув остальных широким плечом, вышел вперед окольничий Федор Адашев и, разгладив окладистую бороду, гулко, как в бочку, сказал:

– Прости, коли скажу противное! Ведает Бог да ты, государь: тебе и сыну твоему крест целовать готовы, а Захарьиным, Даниле с братией, нам не служивать! Сам знаешь: сын твой еще в пеленицах, так что владеть нами Захарьиным! А мы и прежде, до твоего возраста, беды от бояр видали многие, так зачем же нам новые жернова на свои выи навешивать?

– Да где тебе, Федор Михайлович, было боярских жерновов нашивать? – тонко взвыл оскорбленный до глубины души Григорий Юрьевич Захарьин. – В то время тебя при дворе и знать не знали, и ведать не ведали. Сидел ты в какой-то дыре грязной со чады и домочадцы, а нынче, из милости взятый, государю прекословишь? И где сыновья твои? Они ведь тоже из грязи да в князи выбрались щедростью государевой! Был Алешка голозадый, а нынче Алексей Федорович, извольте видеть, бровки хмурит в Малой избе! Но как время присягать царевичу настало, ни Алексея, ни Алешки и помину нет?

Разъяренный Федор Адашев попер на Захарьина пузом. Вмешались прочие бояре, растолкали спорщиков по углам. Шум и крики, впрочем, никак не утихали. Против Захарьиных особенно неистовствовали князья Петр Щенятев-Патрикеев, Иван Турунтай-Пронский (тот самый, некогда прощенный царем, но позабывший его милость!), Семен и Никита Ростовские да Дмитрий Немый-Оболенский.

Анастасия смотрела широко раскрытыми глазами на эту сутолоку, в стороне от которой оставался только высокомерно молчавший Сильвестр да ее братья, схватившие друг друга за руки, словно дети, и пробившиеся поближе к царской постели, как бы надеясь, что это место останется священно и неприкосновенно и защитит их в случае потасовки. Анастасия вспомнила, что толпа разорвала князя Юрия Глинского в самом Божием храме, – и чуть заметно покачала головой. Если дойдет до драки…

И тут ее словно кипятком ошпарило. Что же она наделала! Оставила царевича одного, только лишь под присмотром няньки. А в приемной – Старицкие. У Ефросиньи рука не замедлит подняться и на пятерых детей, если это пойдет на пользу ее ненаглядному сыночку! Но сюда принести Митеньку – тоже плохо.

– А ну, тихо! – внезапно выкрикнул Иван Васильевич – и резко откинулся на подушки, словно крик этот совершенно обессилил его.

Из-за полога вынырнул бледный архиятер Линзей – весь какой-то запыхавшийся, словно долго откуда-то бежал. Видать, совсем задохся от страха! Перехватил запястье больного своими длинными пальцами, зажмурился, внимательно считая пульс. Потом осторожно провел по впалым вискам государя тряпицей, смоченной в уксусе. Острый запах поплыл по палате, и Иван Васильевич открыл глаза.

Какое-то время лежал, тяжело дыша приоткрытым ртом, потом опять приподнялся. Анастасия подложила ему под спину несколько подушек, помогла сесть.

– Эх, эх, бояр-ре… – сказал с укором.

Голос его звучал едва слышно, и спорщики, желая услышать, что скажет царь, невольно притихли, уняли свой пыл.

– Если не целуете креста сыну моему Дмитрию, стало быть, есть у вас на примете другой государь? – спросил Иван, обводя пристальным взором собравшихся. – И кто это? Уж не ты ли, Кашин-Оболенский? Или ты, Семен Ростовский? Да ну, не дуруй! Какой с тебя царь! А может быть, ты, Курбский? – чуть приподнялся он на локте, вглядываясь в приоткрывшуюся дверь, и Анастасия увидела только что явившегося князя Андрея. – Что ж, это у тебя в роду! Дед твой Михаил Тучков при кончине матушки нашей Елены Васильевны много высказал о ней высокомерных слов дьяку нашему Елизару Цыплятьеву, да приговаривал, мол, не Ивашкино на троне место! Может, и ты скажешь, что место на троне нынче не Митькино?

– Напраслину речешь, государь, – негромко отозвался Курбский, проходя ближе к его постели. – Я ведь еще и словом не обмолвился. Хоть ты и великий царь, а все ж не Господь Бог, – почем тебе знать, что я думаю?

Прежде он не осмеливался так говорить с Иваном Васильевичем. Всегда держался с достоинством и даже высокомерно, но чтоб этак вот… Впрочем, с некоторых пор Анастасия и не ждала от него ничего другого!

– Значит, не ты будущий государь? – словно бы безмерно удивился царь. – А кто? Ответь, родич новый, Дмитрий Палецкий! Не брата ли нашего мыслишь на трон?

Палецкий булькнул что-то несвязное. Лицо его было бледным, глаза упер в пол и не поднимал.

– Да, Юрий-брат вам нацарствует! – хохотнул Иван. – Надо быть, это вы и сами понимаете. Юлиания его хороша дивно и умом крепка, а все же – баба… Не бабье место – трон! Кто, да кто же ваш будущий царь? А! – Он хлопнул себя по влажному, в испарине лбу. – Понял! Не зря Палецкий в моей приемной палате у Старицкого удел новый вымаливал… Уж не Владимир ли Андреевич вами чаемый государь? Не этот ли сынок мамкин?

– Пусть и мамкин, да не пеленочник! – проворчал кто-то от порога, но по голосу Анастасия не распознала кто.

– Не хотите моему пеленочнику служить – значит, мне служить не хотите! – вскричал Иван.

Один только Висковатый да Воротынский-младший сделали протестующее движение – остальные стояли недвижно и безгласно.

– Вот как, значит, – тяжело выдохнул Иван Васильевич. – Вот как! Чужим стал я для братьев моих и посторонним для сынов матери моей… Ну, хоть смерти моей дождетесь или прямо сейчас подушками задавите? Царице моей с сыном уйти дадите или…

Голос его снова прервался. Анастасия вцепилась в руку мужа и зажмурилась.

Молчание. Все молчат! Никто не возражает!