Дуэль на брачном ложе - Арсеньева Елена - Страница 48

К ужину тем вечером подали прекрасное анжуйское вино, и в миг, когда Мария ощутила на губах его сладость, сердце вдруг глухо стукнуло где-то в горле – она вспомнила жар огня в камине и жаркий, алый бархат покрывала на широкой кровати, она вспомнила терпкую сладость вина, которое она шаловливо слизнула с горячих губ…

Она вспомнила этого человека.

Вайян!

Удивительное дело! До сей минуты Мария почти не думала о нем, даже в связи с беременностью, которая была в ее сознании как бы следствием вообще всего приключения в замке, а не объятий на кровати под пологом. Не менее удивительно, что никто и ни разу – никто и ни разу! – ни барон, ни тетка, ни Комаровский не спрашивали у Марии, чего ради разбойники похитили ее и держали в своем вертепе. Сначала, наверное, было слишком велико потрясение от ее приключения, потом как-то недосуг сделалось… а барону, очевидно, вообще было безразлично все случившееся с женой, лишь бы не страдало его renommee [65]. Вот и сама Мария начисто позабыла не только о Вайяне, но даже и о цели своего похищения – любыми пытками вынудить ее написать завещание. Но теперь, после внезапной встречи, всколыхнулись прежние подозрения и родились новые: а не потому ли Корф и графиня Евлалия обошли молчанием сие несчастное приключение, что кто-то из них доподлинно знал его причину и опасался при расспросах невзначай проговориться?..

Теперь ей казалось, что Вайян везде, что он следит за нею неотступно. Его стройная, проворная фигура мелькала в полумраке рассвета и сумерек, мелькала меж деревьями сада; силуэт его проскальзывал сквозь неплотно затворенные окна библиотеки и блуждал по дому, словно призрак какой-нибудь неупокоенной души…

Словом, Вайян и страх перед его внезапным появлением, несомненно, какое-то время занимали бы Марию, когда бы неожиданная причина не заставила ее вновь позабыть о приключениях в старом замке.

Имя причины было – Николь.

Как-то раз незвано появившись в комнате баронессы, любовница хозяина чуть не с порога заявила:

– Простите великодушно, ваше сиятельство (тут Николь помедлила, дабы Мария успела прочувствовать издевку сего величанья), но я все забываю исполнить некое поручение, имеющее до вас непосредственное касательство. Еще с прошлого года… ах, забывчивость моя не имеет оправданий! – И она повинно склонила голову.

Мария опустила на колени недоплетенное кружево и недоверчиво взглянула на Николь.

Потупясь, она вытащила из-за спины скомканный батистовый платочек.

– Вот, баронесса… это ваше.

Мария опасливо взяла платочек, повертела в руках. Ее платочек, в самом деле: изысканно вышитые буквы М и К в вензеле баронской короны – Глашенька, великая мастерица-вышивальщица, любила тешить такими вот пустячками свое самолюбие, оскорбленное за барыню, которой пренебрегал супруг-барон.

Таких платочков было у Марии с полсотни, так что один утерянный – не самая великая беда.

– Ну и что? – нетерпеливо, словно ей не в меру недосуг, понукнула Мария.

– Я же говорю, – наивно хлопнула ресницами Николь, – позабыла я платочек вам передать, еще тогда-а оставленный в доме моей тетушки…

Крючок выпал из кружева и, скатившись по складкам пышного платья, стукнулся о паркет.

– А, мамаша Дезорде… – кивнула Мария со слабой улыбкою, и Николь чуть приподняла брови: наверное, не ожидала такого быстрого признания. – И что же?

– С этим платочком она передавала вам свой поклон, – продолжила Николь с той же беззаботностью.

– Благодарю, – кивнула Мария и вдруг, ловко подцепив крючком за краешек кружева на платочке, выдернула его из рук Николь, платочек упал, но Мария успела прижать его туфелькой:

– Не трудитесь поднимать. Невелика ценность!

– Так ли? – вкрадчиво шепнула Николь.

И опять воцарилось молчание, потому что Марии стало наконец ясно, для чего затеян этот разговор.

– Да уж не думаю, чтобы твоя услуга опять дорого стоила. Ты же прекрасно знаешь: барону известно, где… потерян этот платок, скажем так. Мне от него нечего скрывать.

Николь улыбнулась словно бы даже ласково, как несмышленому ребенку:

– От него-то – да! А ему?

– Ему? – Мария чуть нахмурилась. – Что скрывать ему? Ну, даже если и есть что, так не лучше ли это с ним обсудить?

– Пока еще время не настало, – покачала головою Николь. – Конечно, барон стал теперь менее добр ко мне, однако я надеюсь на вашу щедрость. Все-таки нехорошо будет, если в посольстве пойдут всякие разговоры… или в парижских салонах, где его светлость принят. Ведь кое-кому известно, что у господина Корфа не может быть детей: он этого никогда не скрывал, – и вдруг пройдет слух, мол, баронесса…

Мария так резко подалась к Николь, что та отпрянула к двери и замерла на безопасном расстоянии, схватившись за ручку, готовая в любое мгновение ускользнуть. Впрочем, вспышка ярости тут же миновала, и Мария с усмешкою откинулась на спинку кресла, почти в восторге от созерцания такого бесстыдства:

– Милейшая особа эта мамаша Дезорде! Ее усилиями я чуть не отправилась на тот свет, однако ни я, ни барон – никто из нас и не подумал хоть как-то наказать ее за неумелое рукомесло.

– Вы боитесь огласки! – торжествующе воздела перст Николь. – Вот я и говорю…

– Не только нам следует бояться огласки, – задумчиво проговорила Мария, снова принимаясь за кружево. Она не смотрела на Николь, однако почувствовала, как та напряглась.

– Вы… про тетушку, что ли? – осторожно спросила бывшая горничная. – Она навеки покончила со своими позорными занятиями!

– А были ли эти занятия столь уж позорными? – спросила Мария. – Мамаша Дезорде выручила стольких женщин, попавших в беду!.. Наверняка многие вспоминают ее благодарным словом, и я в их числе. А… вы? – Она вскинула глаза, впилась в лицо Николь, с наслаждением выискивая на нем признаки страха и растерянности.

– Что… я? – запнулась Николь, и Мария не замедлила пояснить:

– Невелика хитрость сделать из беременной женщины бесплодную. По российским деревням тысячи бабок можно собрать, которые фору дадут вашей тетушке. Однако же я отродясь не слыхивала, чтобы хоть кто-то в мире, кроме мамаши Дезорде, изловчился сотворить из шлюхи девицу!

Мгновение Николь стояла с открытым ртом, и Мария не отказала себе в удовольствии звонко расхохотаться ей в лицо – в ее вытянувшееся, сразу поглупевшее лицо.

– Вы сказали… ему? – наконец выговорила Николь задыхаясь. Мария с сожалением покачала головой:

– Нет. Пока – нет. Но непременно скажу, если ты будешь болтать что попало и где попало.

– Он не поверит! – воскликнула Николь так уверенно, что Марии пришлось вцепиться в подлокотники кресла, чтобы не вцепиться в затейливо уложенные черные локоны.

– Поверит! – злобно бросила она. – Не мне, так мамаше Дезорде поверит!

Николь смотрела на нее, чуть откинув голову, как бы свысока, и столь довольная улыбка расплывалась по ее лицу, что Мария не поверила своим глазам. А Николь с торжеством тянула паузу, снисходительно озирая Марию с ног до головы, даже покачиваясь, даже словно бы пританцовывая, упиваясь собственным триумфом, смысл которого был пока непостижим для Марии… и вдруг некая вещая тень пронеслась по комнате – и Мария все поняла, обо всем догадалась, и это дало ей мгновение передышки, помогло совладать с собой и с выражением своего лица, когда Николь выплюнула роковые слова:

– Она уже никому ничего не скажет! Она умерла месяц назад!

Мария незаметно перевела дух. Она была вся напряжена, натянута до предела терпения, как струна. Она сама не знала, почему так нужно сохранить перед Николь невозмутимость, почему нельзя позволить себе ни мгновения слабости. Она никогда не считала себя особенной гордячкой, однако сейчас готова была отдать всю свою кровь по капле, только бы не поступиться ни единой капелькой гордости!

– Ого, – холодно проговорила Мария, делая вид, что поправляет косынку на груди, а на самом деле – унимая разошедшееся сердце, – значит, ты теперь богатая наследница?