Три господина ночи - Бенцони Жюльетта - Страница 11

Но к числу его достоинств принадлежало мужество, и, когда несчастная женщина стала умолять его бежать из города, он ответил:

– Каждый имеет право читать, что захочет. Я не стану бежать из-за нескольких книг, потому что я никому не причинил зла.

Тот же ответ он дал перепуганному Брагадино, который прибежал в эту самую минуту к «своему дорогому мальчику», чтобы дать ему денег и упросить его снова бежать из Венеции, если только он испытывает к Брагадино хоть четверть той нежности, какую он, Брагадино, питает к нему.

– Мне не в чем себя упрекнуть! – повторил Джакомо. – Бежать означало бы признать свою вину.

– Но, несчастный, ты не знаешь, что тебе грозит. Красный Инквизитор утверждает, будто ты околдовываешь женщин, прибегая для этого к сатанинским обрядам.

– Что за глупости! Не моя вина, если я нравлюсь женщинам!

– Я и сам прекрасно это понимаю, но я знаю, что говорю. Кондульмеро нашел свидетелей. Говорят, позапрошлой ночью графиня Бонафеде выбежала из твоего дома совершенно нагая, с распущенными волосами, крича, что ты околдовал ее, и осыпая тебя проклятиями…

– Неправда! И я не собираюсь бежать!

– Ну, тогда мне остается лишь умереть от горя, сынок, потому что Красный Инквизитор никогда не выпускает добычу из когтей.

– Так пусть он привлечет меня к суду! Я сумею защитить себя. Успокойтесь, отец, я пока что жив. Нельзя же арестовать человека из-за бреда сумасшедшей и нескольких книг.

Это означало отрицать очевидное и проявлять упорство, которое могло показаться глупым. Но Казанова, хотя и не говорил этого вслух, рассчитывал на то, что всемогущие франкмасоны помогут ему выпутаться из этой истории. Он поднялся на достаточно высокую ступень для того, чтобы и государственный инквизитор призадумался, прежде чем отправлять его за решетку.

К сожалению, Кондульмеро был настолько же тупым и мстительным, насколько упрям был сам Казанова. Ранним утром 26 июля сбиры Светлейшей республики вытащили преступника из постели и, едва дав ему время одеться, бросили в закрытую гондолу, которая открылась, после долгого и извилистого пути, лишь у дверей венецианской тюрьмы. Теперь оставалось лишь выяснить, бросят ли узника в «Колодцы», постоянно затопленное водой подземелье, или в «Свинцовые кровли», в одну из камер под свинцовой крышей, где летом стояла невыносимая жара, а зимой – ледяная стужа. Ему достался «Свинец»!

6. Отчаянный побег

Оказаться в июле в венецианской тюрьме, да еще под самой крышей, для узника было примерно то же самое, что попасть в пекло. Свинцовые листы кровли впитывали жар и с утроенной силой отдавали его, делая почти нестерпимым.

Камера, в которой заперли Джакомо, была практически лишена освещения. Скудный свет попадал в нее лишь через маленькое отверстие в двери. Другая, еще более узкая дверь вела из камеры на чердак без окон, где были свалены кучи отбросов. Каждый день сторож засовывал туда пленника на то время, пока убирал его камеру.

Этот сторож, Лоренцо Бассадона, оказался неплохим человеком. Тюремщик исправно нес свою службу, но, поскольку Казанова ему скорее нравился, чем наоборот, он иногда оставался ненадолго поболтать с симпатичным арестантом. Вот во время этих бесед Джакомо и узнал от охранника точное расположение места своего заточения: прямо над комнатой Кавалли, секретаря инквизиции, того самого, который встретил его по прибытии и распорядился поместить в одиночную камеру.

Этих незначительных сведений Казанове оказалось достаточно для того, чтобы выстроить план побега. В самом деле, от суда ничего хорошего ждать не приходилось. Те несколько слов, которыми он успел обменяться с Доменико Кавалли, более или менее прояснили его судьбу: он, несомненно, останется томиться под своей свинцовой кровлей до тех пор, пока смерть не сжалится над ним.

Как-то раз, шагая взад и вперед по соседнему чердаку, пока в камере делали уборку, Джакомо нашел два предмета, и эти находки показались ему не лишенными интереса: железный стержень дверного засова и кусок черного мрамора. Обе свои находки он спрятал под одеждой, что было, правду сказать, не так-то легко сделать: из-за нестерпимой жары он ходил почти голым, прикрываясь лишь на ночь, чтобы защитить себя от крыс, которые так и кишели в камере, внушая ему непреодолимый ужас и отвращение.

Вернувшись в свою камеру, узник, предоставленный сам себе, принялся за дело с неистощимым терпением, свойственным тем, для кого время утратило какое бы то ни было значение. Постепенно ему удалось придать стержню нужную форму и заточить его, превратив в некое подобие полупики с восьмигранным лезвием. Изготовленное им орудие было достаточно прочным для того, чтобы он мог предпринять куда более важную работу. Он собирался проделать дыру в полу своей камеры, затем пробить насквозь потолок комнаты Кавалли, затем в одну прекрасную ночь спуститься на простынях во дворец и, спрятавшись под ковром, покрывающим стол в Большой палате правосудия, спокойно дождаться там, пока откроют двери…

К несчастью, он не смог безотлагательно приступить к намеченному им и столь детально продуманному делу. Духота и беспрерывная война с крысами довели арестанта до полного изнеможения. У него началась лихорадка, и Лоренцо Бассадона, которому славный Брагадино исправно и щедро платил за внимание к своему подопечному, испугался, что может потерять такого выгодного клиента. Он позвал врача, и тот прописал больному ячменный отвар и велел произвести в камере тщательную уборку, чтобы выгнать оттуда крыс.

Так и было сделано. И Джакомо, как только немного окреп, сразу принялся за работу. Но едва он ее начал, перед ним встала другая проблема: Лоренцо каждый день подметал камеру. Куда девать щепки, чтобы он их не нашел?

Воображение довольно быстро подсказало узнику решение: он проколол палец, выдавил на платок несколько капель крови и, наконец, позвал на помощь. Лоренцо, который как раз закончил подметать, прибежал на зов и увидел, что арестант лежит на кровати и прижимает ко рту платок с пятнами крови.

– Ты вздымаешь при уборке целые тучи пыли, – еле слышным голосом произнес Джакомо. – Смотри, приятель, я уже кашляю кровью. Теперь я не долго протяну!

– Я сейчас позову врача! – обнадежил его сторож.

Врач пришел снова, но его медицинские познания были весьма ограниченными, и, кроме того, ему надоел этот арестант, из-за которого то и дело приходилось лезть чуть ли не на крышу. Поэтому он заявил, что подметать в камере и в самом деле опасно для здоровья узника и что вплоть до нового распоряжения нельзя ничего трогать с места. Казанова, разумеется, не стал спорить. Оставшись один, он принялся дырявить пол.

Работа грозила оказаться изнурительной. Пленнику предстояло пробить три слоя толстых досок и слой прессованного мрамора. Так что трудиться предстояло еще долго.

Прошло лето, за ним осень. Наступила зима, темница из раскаленного пекла, каким была летом, превратилась в ледник, и Казанова, который в течение долгих месяцев не раз был близок к смерти от удушья, теперь боялся насмерть замерзнуть.

К счастью, Брагадино по-прежнему истово заботился о нем. К Рождеству он передал Джакомо через того же Лоренцо Бассадону теплый халат, подбитый лисьим мехом, стеганное на вате шелковое одеяло и мешок из медвежьей шкуры, чтобы согревать ноги.

Но холод был не единственным врагом, какой появился у Казановы с приходом зимы: еще больше досаждала ему темнота. День стал намного короче ночи, и Казанова уже не мог подолгу расширять дыру, на которую возлагал столько надежд. Ему срочно необходим был светильник! И он сумел его смастерить благодаря нескольким выдуманным болезням.

Лоренцо поочередно принес ему масло из Лукки, чтобы заправлять салат, поскольку Казанова уверял, будто его кишечник не переносит обычного масла, кремень и уксус, поскольку считалось, будто вымоченный в уксусе кремень унимает зубную боль, и серу, предназначенную для исцеления от «нестерпимого зуда», который якобы причиняли ему паразиты.