Убийство на дуэли - Арсаньев Александр - Страница 6

– Присаживайтесь, сударыни, – указал начальник полиции на стулья, стоявшие по другую сторону стола.

Мы с Шурочкой уселись напротив полицейского и, как подобало траурной обстановке момента, чинно сложили руки на коленях и приготовились внимательно слушать.

Старший следователь тем временем развернул тряпицу, откашлялся, внимательно посмотрел на нас и проговорил:

– Вот эти вещи мои люди нашли у покойного. Прошу посмотреть, нет ли в них ничего подозрительного.

Шурочка наклонилась немного вперед. Обычные для мужчины нашего круга безделушки: брегет на серебряной цепочке, носовой платок, какие-то записки – это все, что было в тряпице. Ничего вызывающего какие-либо подозрения подруга там не нашла.

– Нет, я не вижу здесь ничего странного, – призналась Шурочка. – Обычные для мужчины безделушки.

– Прекрасно, – отчего-то обрадовался Лепехов. – Мы тоже ничего особенного не нашли. Ну а раз такое дело, то вы можете забрать эти вещи, как говориться, на память о дорогом вам человеке.

Он свернул тряпицу и передал ее моей подруге, которая с великой осторожностью приняла дорогую ей память о погибшем возлюбленном.

– Теперь мы можем идти? – спросила я, так как заметила, что подруга моя, получив столь трогательный узелок, того и гляди снова заплачет.

– Конечно, конечно, – пробормотал Арсений Васильевич. – Не смею вас больше задерживать. Прошу, – он выбрался из-за стола и, пройдя по кабинету, открыл нам дверь.

Не успел Лепехов проделать это, как на пороге появился один из полицейских, которых следователь послал на осмотр окрестностей. Ворот мундира на прибывшем неподобающим образом был расстегнут на целых три пуговицы, и весь вид его свидетельствовал о недавней борьбе с кем-то. Но самым впечатляющим обстоятельством послужило то, что полицейский держал в руках пистолет, рукоятка которого была завернута в тонкий батистовый носовой платок.

– Господин начальник, извольте доложить, найдено орудие убийства, – с ходу выпалил полицейский. – Мы уже все сверили. Именно из него был застрелен князь Волевский, – он ткнул грязным пальцем в пистолет.

– Тише ты, дурак. Чего орешь-то? – одернул его следователь. – Пройди ко мне. А вас, милые барышни, пока покорнейше порошу выйти, – он с поклоном и со сладчайшей улыбкой на лоснящемся лице повернулся ко мне и Шурочке.

– Но я имею полное право присутствовать при этом разговоре, – внезапно воспротивилась моя подруга. – Мы тоже хотим знать про найденное оружие.

Однако Лепехов ни под каким предлогом не собирался уступать.

– Это дело следствия. Не могу-с позволить вам присутствовать. Никак не могу-с, – он с деланным сожалением повел руками в стороны.

Нам ничего другого не оставалось, как повиноваться приказу начальника полиции и выйти, хотя я так же, как и Шурочка, придерживалась того мнения, что мы вполне можем присутствовать при докладе полицейского своему начальнику.

Вот тут, уважаемый читатель, я просто не могу не вмешаться в общий ход повествования. Дело в том, что мне хотелось бы не согласиться со своей родственницей. Естественно, Шурочка имела право знать о ходе следствия. Но, с другой стороны, вполне можно понять и самого господина Лепехова, который по долгу службы просто обязан был соблюдать полную конфиденциальность в отношении поступающей к нему информации и не выставлять эту информацию на всеобщее обозрение до полной ее обработки. Так что тетушкино негодование можно рассматривать как сугубо субъективный взгляд на положение вещей.

Прошу простить меня за столь бесцеремонное вмешательство, и с вашего разрешения я продолжу повествование.

Исполнив пожелание Арсения Васильевича и удалившись из кабинета, мы, охваченные волнением и тревогой, поднялись в верхние комнаты. Говорить ни о чем не хотелось, возможно, потому, что мы с минуты на минуту ожидали появления Лепехова и вестей, которые он принесет с собой. Однако долго скучать нам не пришлось. Через несколько минут нас обеих привлек какой-то шум во дворе усадьбы, и мы, не сговариваясь, подбежали к окну.

Ничего особенного нашим любопытным взорам не представилось, хотя это смотря что называть особенным. В трех шагах от крыльца барской усадьбы стояли четверо крестьян. Судя по оборванному виду и по глупым страдальческим выражениям на сизых лицах, они были или пьяны, или жестоко страдали от мучившего их похмелья. Переминаясь с ноги на ногу, они тупо смотрели на полицейского, который, стоя напротив, держал всех четверых под прицелом пистолета. Остап же находился позади пленников с вилами наперевес, которые, судя по всему, он намеревался пустить в ход, если кто-то из крестьян вдруг вздумает бежать. Крестьяне то и дело кидали какие-то реплики, но мы не могли их расслышать. Зато полицейский, держащий пистолет, грозно рявкал на пленников и махал у них перед носом своим оружием.

– Да их-то зачем на прицеле держат? – удивилась Шурочка. – Судя по всему, они что-то натворили. Как ты думаешь, Катенька?

– Пока не знаю, – честно призналась я. – Тихо, думаю, что сейчас нам все станет понятно.

Вскоре на пороге дома появился Лепехов. Остановившись на крыльце, он что-то начал громко говорить крестьянам. Ну, тут уж мое терпение кончилось, я решила, что довольно нам находиться в неведении и сидеть в комнате, словно мыши в клетке.

– Пойдем, Сашенька, – я схватила подругу за руку и буквально потащила ее за собой к двери.

– Куда мы? – удивилась Сашенька.

– Вниз, послушаем, о чем они говорят, – отвечала я. – Не все же нам здесь сидеть. Так мы уж точно ничего не сможем узнать.

Мы спустились вниз, осторожно пробрались по коридору, ведущему к выходу из усадьбы, и спрятались в маленькой каморке рядом в выходной дверью. Я еще с самого начала нашего пребывания в Синодском заприметила эту комнатку. Отсюда можно было прекрасно слышать все, что происходило во дворе. Мало того, в комнатушке имелось маленькое слегка закопченное окошко, и мы могли не только слышать, но и видеть и следователя, и крестьян.

– И куда же вы направились? – услышали мы звучный голос Лепехова, обращенный к испуганным мужикам.

– Д-к, не помним, барин, – отвечал один из мужиков, потупив взор. – Ей-же-ей, ничего не помним.

– Не помнишь, говоришь? – лицо следователя постепенно наливалось кровью от переполнявшего его гнева. – Ничего, на суде все вспомнишь.

– Помилуйте, барин, – загалдели мужики. – Бес попутал.

Все расскажем. Только не гневайтесь на нас.

– Рассказывайте, – кивнул Лепехов. – Иначе…

Он не договорил, что могло бы быть иначе, так как крестьяне вдруг, как по команде, попадали на землю и принялись долбить лбами сухую землю.

– Ох, не хотели мы того, – подняв, наконец, голову, проговорил один из мужиков.

Телосложения он был хилого, но глаза так и блестели хитростью и умом, что практически невозможно встретить среди низшего крестьянского населения.

– Услыхали мы, что крестьяне у княгини Ливен бунт подняли и порешили, чем мы хуже их. Стали уговаривать народ тоже бунт поднять, да ничего у нас и не получилось. Не хотят нонче мужики против барина выступать. А тут слух прошел, что сам барин едет, чтобы нас, грешных, наказать. Испугалися мы да побегли в соседнюю деревню, от гнева барского спасаться. Там напились горькой и решили возвращаться на поклон к хозяину, прощения вымаливать. По дороге пистолет энтот нашли, думали, пригодится, а то и самому князю хотели отдать. Пришли мы сюда утречком раненько, а Остапка говорит, что нет еще барина-то. Как утром, говорит, вчерась спозаранок уехал, так и не было его до сих пор, – он указал на бурмистра, который кивнул головой, подтверждая слова мужика.

– А дальше что было? – с нетерпением вопрошал Лепехов.

– Так, ничего больше и не было. Раз барина нет, то порешили мы пойти и отоспаться в ближайшем стогу, где нас спящими-то и нашли. Истинную правду говорю, барин, – крестьянин с мольбой посмотрел на следователя.

– Да, чего тут думать. Убили, небось, барина, да пистолет с собой забрали! – выкрикнул тот полицейский, в руках которого был пистолет. – Господин начальник, забирать их надо, и все тут!